1998

— Алексей Владимирович, кофе будете?

Светочка с кардиобригады. Одному богу известно, как этому цветку жизни удаётся оставаться свеженьким после восьми вызовов подряд. По-моему, она сегодня вообще в первый раз за дежурство из машины вылезла. 

- Буду, - перед моим носом материализуется синяя кружка с отколотым краешком. На боку подмигивает диснеевский утёнок в идиотской жёлтой бейсболке, глумится: что, Данилов, слабо третью ночь на ногах перебегать?

Честно признаюсь, слабо. Не мальчик уже, сорок скоро. Сутки на подстанции, потом в больнице вторым дежурным хирургом, две экстренных операции за ночь, а с утра — снова в машину. Обычно удаётся поспать хоть часа по три вразбивку, то на диване в ординаторской, то в комнате отдыха, а тут вот никак. Все бабки района словно с ума посходили. «Ой, сынок, что-то сердце тянет. Ой, милый, не дышится с утра, совсем не дышится». Если ж тебе, старая, с утра не дышится, какого чёрта ты «Скорую» в час ночи вызываешь, а? Весь день-то где была, бабуля?!

Светочка наполняет из кофеварки свою чашку, беленькую, в кокетливый розовенький цветочек и садится напротив.

- Алексей Владимирович, нам по хирургии реферат задали, завтра сдавать, посмотрите? - улыбается, щёчки розовые. Всё-таки молодость ничем не задавишь, ни ночными, ни лекциями, ни отработками. А мне с моими плохо сгибающимися после ранения пальцами на левой руке только рефераты проверять и осталось. Или крючки держать.

- Посмотрю, Свет, вот только посплю часок и посмотрю, - пытаюсь улыбнуться в ответ, но, кажется, получается не очень. Обхватываю ладонями горячую кружку, в кончиках пальцев шуршат назойливые колючие мурашки, у меня с недосыпа всегда так. Делаю глоток, обжигаюсь, шиплю как проколотая шина. Светочка смотрит сочувственно. Да, доктор наук, бывший главный хирург всея Северного Кавказа Данилов, докатился. Студентки жалеют.

Пусть жалеют. Всё равно не опущусь, не сопьюсь. И Саньку выращу, и Аришку, и Вольку-хулигана. Не впервой начинать всё сначала.

— Вам постелить свеженькое, Алексей Владимирович?

Ошпаренный язык не слушается, поэтому просто благодарно киваю. Динамик над дверью щёлкает, хрипит и разражается невыносимо громким:

— Восьмая, на выход! Огнестрел на Белорусском!

Вот и поспал. Ещё один осторожный глоток, упираюсь ладонями в поцарапанную пластиковую столешницу и поднимаю непослушное тело. Подхватываю за ремень верную сумку с личным хирургическим набором — на скудном содержимом нашего скоропомощного ящика далеко не уедешь, всё, пошёл.

Мимо диспетчерской прохожу, не останавливаясь, Алла Степановна машет вслед бумажками, я в ответ машу рукой: Валерка, водитель, заберёт. Выхожу во двор, поднимаю воротник, чтоб дождь за шиворот не заливал. Чёрт возьми, конец мая, а погода как в ноябре. Через двор к красно-белой «Газели» бежит мой водитель, тяжеленный железный ящик перекашивает его на правый бок. Вообще-то, это монументальное уродство должны переть я или медбрат, но Валера - парень понимающий, знает, что мне сейчас себя бы донести.

Залезаю в дермантиновое, пахнущее бензином газельное нутро, от тепла и духоты в кабине глаза начинают закрываться с непреодолимой силой. С другой стороны впрыгивает Валера, уже без ящика:

— Подремлите пока, Алексей Владимирович, бумаги я все взял, набор в машине.

— А Семёныч где?

Валера, ловкими, привычными движениями раскочегаривая нашу карету, отвечает:

— Да у него живот прихватило, в сортире застрял. А что, вдвоём съездим, нам не привыкать, у меня ж тоже образование, хоть и незаконченное!

Вдвоём на огнестрел на вокзале, лучше некуда. Надо бы поругаться, да сил нету. Вернёмся, напишу кляузу, чтоб перевели от меня этого болезного, то понос у него, то золотуха, и всё почему-то обычно ночью на дежурстве. Прислоняю голову к холодному запотевшему стеклу дверцы и закрываю глаза. Дотяну до утра и домой. Дома хорошо, тёща забрала старших, никто не будет прыгать по животу и совать в лицо искаракуленные листки: «Папа, это ты, а это мама, а помнишь, мы в зоопарк ходили, там бегемот!» Открыть заедающий замок, на минутку уткнуться в тёплое ситцевое Татьянкино плечо, поцеловать толстую молочную мордаху трёхмесячного Саньки, четыре шага и диван. Хорош-шо!

Толчок, встали. Валерка осторожно потряхивает за плечо - приехали. Разлепляю веки и вываливаюсь наружу, в сырую серую хмарь. Кругом рельсы, откуда-то издалека доносится скрежещущее: «…-Варшава производится с третьего пути. Нумерация вагонов с головы поезда…» Подслеповатые жёлтые фонари расставлены по принципу «один на километр». Забираю сумку и ящик, оглядываюсь в поисках клиента. Мельтешащее движение слева преобразуется в толстую, поминутно всплёскивающую руками тётку в голубом целлофановом дождевике:

- Вон там, за путями, в сарайчике… Я мимо шла, слышу, стонет кто-то, да так жалобно… Заглянула, а там кровища и пистолет валяется, так и обмерла вся…

— Милицию вызвали?

— Вызвали, доктор, а как же. Сейчас и наши с опорного пункта подойдут.

Переступая через мокрые шпалы, плетусь к покосившемуся серому сарайчику. Тётка вращается вокруг меня по эллиптической орбите и говорит, говорит… Дёргаю кривую дощатую дверь, та открывается с пронзительным скрипом и сразу же захлопывается за спиной, отсекая визгливую скороговорку.

Темновато… Пыльная захламлённая комната, маленькие грязные окошки. Глаза привыкают к полумраку, и в углу обнаруживаются трое испуганно жмущихся друг к другу чумазых подростков. Один, в нелепых ленноновских очках, держит в руке странной формы пузырёк. Наркоши, что ли? Оружия не видно, но поворачиваться к ним спиной как-то неохота. И Валерик что-то застрял, сеанс психотерапии тётке проводит, не иначе. А пациент-то где?

Ага, вот. С виду приличный мужик вроде, лаковые туфли, брюки со стрелками, на пушера не похож, как его угораздило забрести в эту дыру? Молодой, на первый взгляд так мой ровесник. Хрипит, но дышит, вцепился в шею, а кровищи-то, всю форму перемажу, и к бабке не ходи! Окидываю взглядом: литра два, не меньше, в нём, длинном таком, не меньше шести, кровопотеря 30-40%, печально, но не фатально… Пока. Но без реанимобиля не обойтись, один не справлюсь.

Хватаю из кармана радиотрубку. Трубка молчит, а кровь течёт. Ч-ч-чёрт!

Шмякаю на пол ящик, сверху сумку, сам падаю на коленки в липкую лужу. С трудом, отгибая по одному, отдираю от раны белые скрюченные пальцы. ЭТО огнестрел?! Да тут собака Баскервилей побывала или леопард какой, повадились придурки экзотов разводить, а нам разбирайся потом, чей укус, да чем грозит. Опасливо оглядываюсь через плечо — вроде живности в сарае нет, не считая, конечно этих, что в углу топчутся.

Думаю вот обо всём этом, а руки сами работают: правая - в разодранную шею, вену пережать, вслепую, наощупь, о, получилось. Левой открываю ящик и раскидываю на груди пострадавшего свою родную раскладочку. Хорошо, что взял, не поленился, тут без инструментов не обойтись. Рёбра под раскладкой судорожно дёргаются, внутри хрипит и булькает. Что-то здесь не тут, с этим бульканьем. Ладно, потом. Салфетки стерильные из большого пакета, два зажима, любимые мои, с позолоченными кольцами, из набора, в Германии на конференции подаренного. Чёрт, опять забыл про перчатки, надеюсь, СПИДа у нашего красавца нет.

Всё, крупные сосуды пережал, не кровит почти. Теперь катетер в вену, надеюсь, не вся периферия ушла, давление-то наверняка стремится к абсолютному нулю, вон белый какой, хотя пульс приличный. Частит за сотню, но наполнение есть, откуда что берётся? Оттягиваю веко, заглядываю в глаза, мутные от шока, чернющие, зрачка не видно, он хоть в сознании? Чтоб Семёныч там утопился, б****, в сортире, рук не хватает! И Валерки так и нету, раздолбая. Незаконченное образование…

Трясу трубку, трубка молчит. Твою мать… Как в том подвале в 94-м.

- Эй, парень! - грубо треплю пациента по щеке, тот медленно переводит взгляд на меня, пытается навести фокус. Молодец. Живучий.

- Держись, мужик, не знаю, как звать тебя, всё хорошо, ты меня слушай, да дыши, вот и все твои обязанности на данный момент, - заговариваю моему красавцу зубы. - Вот тебе промедолу двойную порцию в первую попавшуюся мышцу, сейчас полегче будет, потерпи. - Согласно прикрывает глаза, понял меня.

Продолжая свою бессмысленную песнь, разрезаю рукав до плеча, твою мать, тату на всё предплечье, где я под этой дрянью вены искать буду. Нет, локтевой сгиб свободен, слава богу, и вены есть. Люблю таких, жира нет, кожа тонкая, мышцы да сухожилия, вены с палец и все на поверхности, коли не глядя, не промахнёшься. Капельницу, кровезаменитель струёй, физраствор на замену приготовить, гормоны, сердечко поддержать, сосудики поджать, отлично. Оглядываюсь, куда бы привесить бутылку, вспоминаю про малолетних придурков.

- Эй, ты! - зову встрёпанное чучело с пузырьком. - Да, ты, очкарик, иди сюда! Стой здесь, держи.

Мальчишка нерешительно подходит, берёт у меня флакон и застывает в позе статуи Свободы, с ужасом косясь вниз. Минутная передышка, потом займусь шеей, сосуды надо перевязать, а то увезут в Склиф с моими зажимами и только я их и видел. Но сначала на себя реанимацию вызвать, мы с нашим пустым салоном этакое чудо не довезём.

Рано расслабился. Пока я, стараясь поменьше испачкать курку, в очередной раз выцарапываю из кармана трубку, чудо поворачивает голову и тут же вскидывается и заходится в кашле, хрипя и давясь, из заткнутой тампоном раны лезут гроздья розовых пузырей. Ёлки, трахея порвана, что ли? Или гортань? Вот оно откуда и бульканье, полные лёгкие крови. Пока спокойно лежал, дышал кое-как, а сдвинулся, на вот тебе! Клапанный механизм. Мужика корёжит, лицо синеет, глаза закатываются под веки, показывая белые склеры. Мать твою за ногу! Прижимаю коленом к полу руку с капельницей.

— Рыжий, держи его!

Рыжий здоровяк подскакивает и останавливается, хлопая, как баран, белёсыми ресницами.

- Ноги держи! - Парень пытается ухватить бьющееся на полу тело, руки соскальзывают. - Да садись ты на него, олух!

Рыжий с размаху плюхается на длинные конечности в чёрных брюках, что-то хрустит. М-да.

- А ты голову держи, - девчонке. Девчонка оказывается потолковее пацанов, сразу плотно, грамотно обхватывает голову раненого, фиксирует жёстко, без сантиментов.

Как есть, грязными руками лезу в раскладку, всё равно она на полу уже, скальпель, расширитель, трубка с манжетой. Хорошая, термопластичная, когда ещё удастся такую у реаниматологов выпросить. Ладно, дарю. Спиртовой салфеткой протираю изгвазданную кровью шею, разрез, кожа вдоль, мышцы раздвинуть, вот она, кольчатая трубка трахеи. Между кольцами поперёк, трубку в дырку, манжету раздуть и отработанным движением увернуться от фонтана кровавой слизи. Кашляй, кашляй, милый мой, отсоса с собой нет, кислорода нет, сам справляйся. Через пару десятков свистящих вздохов и пол-литра красной мокроты вокруг лицо моего невезучего клиента приобретает более-менее приличный цвет, а сам он успокаивается.

- Отпускайте, - командую ребятам. Те отскакивают, как ошпаренные, а я меняю бутылку в капельнице и заглядываю в глазки своему подопечному. Ну надо же, смотрит, с ума сойти! Возвращаюсь к ране, обезболиваю по возможности, быстро перевязываю сосуды, одному почти невозможно, но зажимов так жаль, что я справляюсь, обрабатываю, накладываю повязку. Слипшиеся от крови чёрные пряди мешаются, лезут под руки. Это ж надо такие патлы отрастить, вроде взрослый мужик, ещё б косу до пояса заплёл. Всё, закончил. Прячу драгоценные инструменты в карман, собираю ящик. 

Пациент мой шарит свободной рукой по складкам одежды, оттуда вываливается и катится по полу пузырёк вроде того, что всё ещё сжимает в кулаке очкарик, только жёлтенький. Девчонка подскакивает, хватает флакончик за фигурные бока и смотрит на его владельца. Потом неожиданно кивает и, ловко выцепив пробку, быстро, я не успеваю перехватить, выливает содержимое ему в рот. Мужик морщится от боли, но глотает. Собираюсь было разразиться грозной тирадой, но передумываю, пусть их, хуже ему вряд ли будет. Девчонка успокаивающе кладёт руку мне на плечо.

— Это противоядие.

Хочу поинтересоваться, на кой чёрт нужно противоядие, но вспоминаю, что до сих пор не позвонил на базу, это важнее. Кое-как вытираю руки и достаю трубку. Трубка молчит. Надо Валерке покричать, пусть звонит из машины.

- Присмотрите, чтоб не шевелился, сейчас вернусь, - командую ребятам, те заполошно кивают на три головы, забираю свои вещички и шагаю через порог.

Подлый дождь мгновенно просачивается за шиворот, а в мозг неумолимо внедряется неуёмное бормотание целлофановой тётки:

— Доктор, доктор, ну что же вы стоите, вот, пришли уже, прямо туточки, дверку открыла, а там ужас!..

Перепрыгивая через рельсы, ко мне подбегает Валерка, перехватывает ящик.

- Алексей Владимирович, чего вы меня не подождали, тащить этакую тяжесть-то!

Что-то неладно в Датском королевстве. С опаской оглядываюсь на дверь - дверь на месте. Поворачиваюсь, берусь за грязную деревянную ручку, толкаю, дверь открывается со знакомым скрипом, но захлопываться не спешит, повисая на одной петле. Внутри - тёмное помещение два на три, без окон, на куче вонючего тряпья валяется скрюченное тело в лохмотьях. Рядом на полу и правда пистолет, кажется, Макаров. Как во сне подхожу к телу, нашариваю сонную артерию - тишина. С помощью Валеры переворачиваю бомжа, кривясь от острого запаха, раздираю вонючие лохмотья и нахожу аккуратную дырочку в груди, близ сердца. Труп уже начинает приобретать температуру окружающей среды.

- Перевозку вызывай, - это Валере. 

- До прихода милиции никуда, - а это целлофановой тётке.

И опускаюсь на ящик, тупо глядя на собственные колени. Штаны чистые. Ну, конечно, не совсем чистые, откуда ж, но следов крови на них определённо нет. По позвоночнику пробегает холодок: неужто крыша уехала от недосыпа, Данилов?

Запускаю руку в карман за сигаретами и натыкаюсь на прохладный металл. Медленно вытаскиваю руку обратно, разжимаю пальцы — на ладони лежат два окровавленных сосудистых зажима, мои любимые, с позолоченными кольцами. Не веря себе, ощупываю нагрудный карман и чувствую сквозь ткань круглые бока пустых промедольных ампул. И как я их списывать буду?!



2005

По экрану телевизора прыгает очередное недоразумение неясного пола и возраста, беззвучно раскрывая накрашенный ротишко. Звук я отключил — ни один здоровый мозг не в состоянии выдержать напора того, что называется современной эстрадой. Тем более, если этот мозг, с натугой скрипя шестерёнками, уже две недели пытается решить безнадёжную задачу: как сказать жене, что в ипотеке нам в очередной раз отказали, потому что ни один банк в здравом уме не свяжется с нищим хирургом обычной городской больницы. И наше трёхдетное семейство до скончания веков будет ютиться в однокомнатной хрущёвке. Не везёт тебе, Данилов.

В прихожей раздаётся дробный топот, тут же — грохот падающей вешалки и негодующее:

— Я её даже не трогала, она сама!

Аришка. Дочка влетает в комнату, с разбегу запрыгивает на диван и суёт мне под нос очередной девайс:

— Папа, посмотри, какие гифы мне Руська загрузил! Сам сделал, в фотошопе!

В цифровой фоторамке, на той неделе подаренной дочке на двенадцатилетие, мелькают персонажи из бессмертной саги о Гарри Поттере. Аришка цитирует романы наизусть с любого места, а в прошлом году её даже от экзамена по английскому освободили - все семь или восемь, сколько их там, книг прочла в оригинале и написала сочинение на какую-то зубодробительную тему, что-то о заклинаниях, кажется. Как минимум раз в месяц она пытается заставить меня прочитать хотя бы одно из гениальных творений под эпическим названием «Гарри Поттер и что-то там», но у меня вечно не доходят руки. Иногда мне даже стыдно перед ребёнком. На Новый год подарю ей настоящую волшебную палочку с лампочкой на конце и встроенным магнитом. За три тыщи рубликов. Обойдусь без новых ботинок, не маленький. Может, премии ещё и на значок Слизерина хватит или Гриффиндора, не знаю точно, какой ей нужен.

Аришка что-то щебечет мне в ухо, я тупо смотрю на худенькую девочку в клетчатой школьной юбочке, с серьёзным выражением лица раз за разом выбрасывающую из волшебной палочки огненный протуберанец, файл меняется… Я замираю, сжав в побелевших пальцах несчастную рамку. Данилов, ты всё-таки спятил. Дурдом тебя ждал семь лет и, похоже, таки дождался. Мой давнишний пациент, которого я тщательно договорился сам с собой считать плодом деятельности перевозбуждённого невыспавшегося мозга, произносит неслышный речитатив, вперившись широко открытыми, такими знакомыми глазами в точку за кадром. Видно, я всё-таки сдавливаю рамку слишком сильно, потому что мужчина вдруг останавливается, поворачивает голову и, глядя прямо на меня, удивлённо приподнимает бровь. Будь я проклят, если в этих странных глазах не мелькнуло узнавание!

Я отбрасываю рамку на диван и зарываюсь руками в волосы. Всё. Пора к психиатру.

- Папа, зачем ты бросил, она же сломается! - Аришка возмущённо теребит меня за рубашку. - Ну пап, ну ты чего?!

Собираю все силы, чтобы говорить ровно и спокойно.

- Ариш, а это кто? - показываю загадочный портрет.

- Ой, папа, это - профессор Северус Снейп, - восклицает дочка с нескрываемым восторгом. Ещё бы, я впервые хоть как-то отреагировал на её любимых героев. Аришка садится по-турецки и, тыкая пальцем в рамку для пущего эффекта, за полторы минуты выпаливает полную биографию темноглазого профессора. Биография завёрнутая, со шпионскими страстями, несчастными любовями, в общем, себе бы я такую не пожелал. Хотя моя собственная тоже ничего. К концу изложения дочка мрачнеет и, с трудом удерживаясь от младенческого хлюпанья, завершает:

— Ну, в общем, он такой хороший, а его змея потом загрызла. Вот.

- Змея? - по позвоночнику пробегает знакомый холодок.

- Змея, - грустно подтверждает мой ребёнок, всё-таки шмыгая носом.

— Загрызла?

- Она огромная такая, в горло вцепилась, а там была защитная сфера… - затараторила Аришка.

В горло, значит. Змея. Огромная. Собака Баскервилей. Леопард. Противоядие. Дурдом. Шизофрения. Держите меня семеро.

Осторожно беру рамку в руки.

— Только не бросай, пап, ладно?

— Не буду.

Теперь на картинке беззвучно толкает речь старик с белой бородой, в дурацкой фиолетовой тюбетейке. Этот мне незнаком.

— Это кто?

— Профессор Дамблдор, он самый главный волшебник в Хогвартсе.

— Верни мне того профессора, Ариш.

Аришка нажимает на кнопки, показывая мне мою шизофрению. Несостоявшаяся жертва змеи пристально смотрит мне в глаза и улыбается уголком губ.

В прихожей раздаются вопли «Нокии». Отдаю Аришке рамку и иду выпутывать мобильник из карманных недр. Выпутываю долго, руки не слушаются, но телефон упорно звонит и звонит.

- Алёха, привет! - Пашка, давнишний собрат по «Скорой», жизнерадостность хлещет через край. — Ты сейчас где?

— Дома.

И откуда взялся? Сто лет не виделись. В двухтысячном, кажется, женился хитрый Пашка не то на немке, не то на англичанке и послал историческую родину в одном хорошо известном направлении. И не прогадал. Ходили слухи, что живёт теперь наше дитя окраин городских в личном особняке и в ус не дует.

— Да нет, работаешь где?

— Да там же, в городской.

- Как скоро сможешь уволиться? - дешёвенькая трубка аж звенит от радостных Пашкиных воплей.

— Зачем?

- Слушай, божий человек, не задавай глупых вопросов, я по мобильнику из Лондона звоню, это знаешь какие бабки?! Значит так. Завтра идёшь и забираешь документы из своего гадюшника. Сегодня мне на мыло присылаешь копии ваших с Танькой паспортов, свидетельств о рождении детей, свидетельства о браке и диплома своего. Мыло вышлю смс-кой. Загранпаспорта и визы беру на себя. Будешь работать в моей клинике ведущим хирургом, квартира за счёт фирмы, детей в элитную школу, жене тоже чего-нибудь подберём. Эй, ты там не помер от счастья?

- Н-нет, - ноги не держат, сажусь, практически падаю на пуфик.

— Возражения не принимаются, понял?

— Понял. Но я не могу так…

— Как?

— Так быстро. Бросить всё… Родители…

- Чего бросить, идиот? Месяц-два поработаешь, устроишься, потом дам тебе отпуск, поедешь дела улаживать. А со временем и родителей сюда перетащишь, если захочешь. В общем, всё. Жду копии. Пока.

- Пока… - говорю в тишину.

Сижу на потёртом пуфике, смотрю на телефон и понимаю, что точно сошёл с ума. Вызываю список звонков, последний разговор — 14.32, продолжительность 5.38. Сжимаю несчастную «Нокию» в кулаке… Стоп. С каких это пор я могу полностью сжать левый кулак?! Ползу на диван. Аришка смотрит мультики, рамка стоит на телевизоре, оттуда, уже не скрываясь, откинув со лба свои битниковские патлы, ободряюще улыбается мне профессор неизвестно какой кафедры Северус. Обнимаю дочку за узкие плечики:

— Не догрызла змея твоего профессора.

Аришка оборачивается и смотрит удивлённо:

— А ты откуда знаешь?

— Знаю.

— Точно?

— Точно.

Ребёнок радостно улыбается, хлопает в ладошки и подпрыгивает на диване, рискуя доломать древние пружины. А и пусть. С наслаждением снова и снова сжимаю и разжимаю пальцы, послушные, гибкие. Теперь всё будет хорошо. 

Ведь с телевизора уже хитро подмигивает старик в дурацкой фиолетовой тюбетейке…