Лучи заходящего солнца скользят по комнате, цепляются за тяжелые шторы, чертят странные узоры на стенах. На широкой кровати, стоявшей напротив окна, уютно расположились двое, женщина и ребенок. Темные волосы мягкой волной спадают на плечи молодой матери, рассыпаются по темно-красному шелку халата. Мягкие черты лица, улыбка, и нежная, и грустная одновременно, взгляд карих глаз, наполненный любовью - женщина словно сошла с полотен Мурильо. Она полулежит на постели, опершись головой на правую руку; пальцы левой то играют с кудряшками ребенка, то щекочут маленький животик, то гладят пухлую ладошку. Девчушка радостно смеется в ответ, демонстрируя ямочки на щеках и ровные, крупные зубы - шесть сверху, четыре снизу:

— Мама, скажи! Скажи!

— Что тебе рассказать, сладкая моя?

— Скажи сказку!

— По сказкам у нас папа специалист. Вот он придет и расскажет тебе про принцессу.

— И про драку?

- И про дракона. А мы пока, давай, ворон посчитаем. Я буду считать, а ты - пальчики загибать. Договорились?

Одна ворона печаль принесла,
Другая — радость с собой забрала.

Вся моя жизнь — коктейль из печалей и радостей. Так перемешано, что и не отделить одно от другого. Рассветы, закаты, встречи и расставания… Было время, когда мне казалось: наша любовь будет длиться вечно. Ну, или пока смерть не разлучит нас. Меня и Его. Как же вышло, что я сама, по доброй воле, бросила Рона почти у алтаря?

В послевоенной сумятице было не до хождений по врачам: у колдомедиков в Святом Мунго работы хватало и без меня. Доктору же, к которому всегда обращались мои родители, было бы довольно тяжело объяснить, откуда взялись те или иные следы на моем теле, и отчего я часто просыпаюсь по ночам. Попытки забыться привычным способом не увенчались успехом. Мир, спрятанный под тиснеными переплетами, больше не казался живым, не тянулся ко мне с плотных страниц запахом моря и звоном старинных монет. Книги были мертвы. На кладбище моей жизни они лежали вперемешку с фотографиями родителей, белыми вспышками боли и визгом Беллатрикс, запахом сырой листвы, застывшим взглядом Ремуса и лужами крови на полах Хогвартса. Книги умерли вместе с мисс Грейнджер, ученицей седьмого курса, старостой, отличницей и перфекционисткой.

Вместо нее теперь была просто Гермиона. Она добавляла в чашку с утренним кофе три квадратика шоколадной плитки, красила ногти ярким лаком, смеялась шуткам Рона, училась тушить баранину. И радовалась, изо всех сил радовалась жизни. А то, что у этой, новой Гермионы все время мерзли ноги, и руку по ночам сводило судорогой, если кошмар приснится — вовсе неудивительно. Война, знаете ли, и не такие следы оставляет.

Третья ворона девчонкой глядит,
Четвертая точно мальчишка кричит.

В августе мне показалось, что я беременна, так что к врачу идти пришлось. Прежде чем сообщить счастливую новость Рону, а затем и остальным, хотелось убедиться, что все… нормально, что где-то там, глубоко внутри меня зародилась новая жизнь.

За дверьми кабинета целителя Рокслинга моя судьба вновь развернулась на сто восемьдесят градусов. Пожилой мужчина с усталыми глазами сожалеюще развел руками, сообщая диагноз. Ребенка нет. И вряд ли когда-нибудь будет. Он говорил что-то про последствия Круцио, про переохлаждения и недостаток селена, но я уже не слушала. Какая мне разница, почему. Не исправишь, не вернешь, не…

После, сбежав в маггловский Лондон, я долго гуляла по улицам, всматриваясь в лица людей. Серьезные, игривые, хмурые, задумчивые, проходили они мимо меня, спеша домой или же по делам. Я была здесь одна — не к кому спешить, не с кем разделить свою тоску и свой страх. От возвращения в дом Уизли, где было тепло и уютно, где меня ждали и, наверное, любили, удерживали все те же чувства. Рон уже не раз говорил, что нам пора пожениться и обзавестись парой детишек. Могла ли я разрушить эти планы? Годами наблюдать, как он возится с чужими детьми, и видеть тоску в его глазах?

В тот день одиночество показалось мне бесконечным. Стоя на Тауэрском мосту, размазывая по лицу слезы, я подумала о единственном теперь месте на свете, которое могла назвать домом. Моя альма-матер. Хогвартс.

Не знаю, что подумала бы МакГонагалл, явись я к ней как была — промокшая под внезапным летним дождем, заплаканная, с искусанными в кровь губами. Какая сцена между двумя глупыми влюбленными могла бы представиться ей… Так что меня даже обрадовало отсутствие директора в замке. Всеми делами, что включали в себя и прием незваных гостей, занимался ее заместитель. Профессор Снейп.

Смутилась ли я, увидев его суровое, хотя и несколько удивленное лицо? Не думаю. Мне необходим был кто-то сильный и уверенный, кто-то, кто мог бы обнять меня, погладить по волосам и сказать, что все закончится хорошо. И если этим кем-то станет Снейп, что с того? Маленькая девочка, расстраивавшаяся из-за едких замечаний, давно выросла; нет и девушки, пытавшейся увидеть хоть каплю интереса в холодных глазах преподавателя. Они исчезли, растворились в дымке лет, и только их туманные силуэты порой тревожат мою память. Вместо них в этот мир пришла женщина - без прошлого и без будущего, без надежды и без мечты. Осталось лишь имя. Гермиона. Зовите меня Гермионой, профессор. Так холодно, что даже шоколад не спасает. Слышите? Мое сердце почти не бьется. Я ускользаю туда, где прозрачное небо плачет белыми слезами, где равнодушная тишина и не о чем беспокоиться…

— Мисс Грейнджер! Гермиона! Глупая девчонка, что ты с собой сделала?

Cмутно помнятся обжигающие пощечины, горечь зелий, вливаемых в меня, требовательный голос, что-то спрашивающий, приказывающий, не дающий окончательно провалиться в беспамятство… Я все-таки заснула, вцепившись в его руку, и первый раз за все послевоенное время спокойно проспала всю ночь.

На следующее утро мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, где я. Плотно задернутые шторы на окнах, сквозь которые все же пробился солнечный лучик, журнальный столик с несколькими книгами, подушка, пахнущая бергамотом, и мужская рука на моей талии. Я повернулась - очень осторожно, едва дыша, так, чтобы не разбудить владельца этой руки. Едва увидев лицо мужчины, мирно спящего рядом со мной, я тут же вспомнила: Хогвартс. Вчера вечером я аппарировала сюда из Лондона и проделала весь путь до ворот замка под дождем, в платье и сандалиях. Должно быть, у меня началась лихорадка, а никого из медиков в школе не оказалось - только этим можно было объяснить мое пребывание в покоях Снейпа.
Он совершенно не изменился, даже стал казаться моложе. Или это я повзрослела? Темные волосы почти незаметны на чернильном хлопке простыни, длинные ресницы отбрасывают тень на бледные щеки. Едва заметная ниточка шрама у переносицы. Еще один, гораздо толще и грубее, ломаной линией расчертил шею. Пробивающаяся щетина. Непривычный изгиб губ — будто улыбается во сне. Интересно, чему? Словно в забытьи, я коснулась его лица, отводя в сторону несколько черных прядей, провела пальцем по скуле, спустилась ниже, к упрямому подбородку… Улыбка, такая несвойственная обычно суровому профессору, стала еще заметнее, а в следующее мгновение он, не открывая глаз, притянул меня к себе и поцеловал.
Я не возражала. В сущности, мне было все равно и даже более того, приятно. «А вдруг назовет меня именем мамы Гарри», - кольнуло неожиданно, но я отмахнулась от этой мысли, забываясь под уверенными прикосновениями сильных рук. В конце концов, испытываемое удовольствие настолько поглотило меня, что я и вовсе не помнила потом, было ли вообще какое-то имя, и произнес ли он хоть что-нибудь.

После мы долго лежали молча, пока, наконец, я не почувствовала, как напряглось его тело, словно готовясь к броску.

- Мисс Грейнджер, - начал он, но я тут же перебила:

— Гермиона. Смешно было бы обращаться друг к другу по фамилии после всего, что случилось.

Говоря так, я имела в виду не только и не столько недавние упражнения в постели, но все, что происходило между нами и с нами до этого.

- Гермиона, - усилие слышалось в его голосе, - прошу простить меня за… Я виноват… Я принял вас за другую…

Не скажу, что подобное признание было мне приятно, нет; но, по крайней мере, оно было честным.

- Моей вины тут не меньше, - на правду отвечают только правдой. - Я могла бы остановить вас, но… Надеюсь, та, другая…

- О ней беспокоиться вам уж точно не стоит, - странно, мне показалось, или в его голосе действительно прозвучал смешок? - Все же, в некоторых отношениях вы совершенно не изменились, … Гермиона.

Не дав мне возможности ответить, Снейп выбрался из постели и направился в ванную комнату. К его возвращению я была уже одета и готова отправиться в директорский кабинет, куда меня и препроводили.

Минерва (как позже она разрешила себя называть) даже если и была удивлена столь ранним визитом, то не подала виду, а узнав, что снова привело ее бывшую ученицу в Хогвартс, молча обняла меня. Я не утаила от нее ничего, кроме сегодняшнего утра, попросив, однако, причины моего ухода от Рона никому не открывать. Если и есть на свете что-то, чего я не терплю по отношению к себе, так это любопытствующая жалость.

По счастливому стечению обстоятельств, место преподавателя нумерологии оказалось свободным, поскольку профессор Вектор - какая ирония судьбы! - в скором времени собиралась осчастливить своего мужа наследником. Таким образом, я была тут же зачислена в штат. Как бы ни хотелось мне отложить объяснения с Роном и Гарри, избежать их вовсе было невозможно, а потому, сразу после беседы с МакГонагалл, я отправилась в Нору. Оказалось, что Снейп, во всей вчерашней сумятице, все же нашел время отправить Гарри сову с краткой запиской, извещающей о моем местонахождении. Только поэтому меня все еще не разыскивали наши доблестные авроры. Для Рона мои новости были настолько неожиданными, насколько возможно. Он непонимающе тряс головой, а потом заявил, что подождет, пока я приду в себя. Гарри, как видно, лучше изучил меня за годы нашей дружбы, а потому только крепко обнял и пообещал навещать так часто, как это будет ему удаваться. Молли расцеловала меня со слезами на глазах, а Джинни, уже прощаясь, шепнула на ухо, что ждет ребенка, которому я просто обязана стать крестной. Что испытала я в этот момент? Радость за друзей, конечно; но не только. Вчерашняя боль вернулась с новой силой. Из хогвартского камина я вышла вся в слезах и поспешила в отведенную мне комнату. Там было натоплено, но, даже укрывшись одеялом, согреться не получалось. Промучившись так до полуночи, я вспомнила, что Минерва уговорила Снейпа не закрывать пока для меня его камин, ссылаясь на отсутствие Помфри и на возможность рецидива.

Гостиная пустовала, и только теплая еще чашка с чаем говорила о том, что совсем недавно профессор сидел у огня. Осторожно, стараясь не шуметь, я пробралась в темную спальню, скользнула под одеяло и, прислушиваясь к ровному дыханию рядом, почти сразу же заснула.

Пятая ворона стащила серебро,
Шестая золото бережет свое.

Не могу сказать, что Северус радовался моим визитам; скорее, раздражался и злился, пытаясь убедить меня следовать приличиям и ночевать в своей комнате, взывая к здравому смыслу и даже апеллируя к женской гордости. До сих пор не знаю, почему он не выбрал самый простой вариант: пойти к МакГонагалл и потребовать урезонить свежеиспеченную коллегу. Мне всегда было сложно понять логику его рассуждений и запутанный слизеринский кодекс чести. Должна признать, что мои поступки, в свою очередь, часто становились предметом долгих размышлений мистера Снейпа, в чем он сам мне несколько раз признавался.

Чем больше Северус мрачнел, тем спокойнее вела себя я. Вскоре между нами установилась своеобразная рутина: я приходила к нему около полуночи и, если он еще бодрствовал, молча выслушивала очередную отповедь, с ногами забравшись в старое кожаное кресло у камина. Так или иначе, все заканчивалось моей очередной победой, для которой я почти ничего и не делала — очередная ночь рядом со Снейпом, ночь, лишенная кошмаров и леденящего душу холода. Не раз и не два просыпались мы в объятиях друг друга, продолжая соитие, начатое в утренней полудреме. А после никогда не говорили об этом. Только однажды, в самом начале этих странных отношений Северус озаботился моей возможной беременностью, явственно нежелательной для него. Дождавшись, когда я приведу себя в порядок перед завтраком, он сквозь зубы поинтересовался, есть ли у меня необходимые зелья.

- Можете не волноваться, - таким же ледяным тоном ответила я, - подобные средства мне, к несчастью, не требуются. Не сомневайтесь, я не больше вашего желаю каких-либо неожиданностей.

Видимо, что-то в выражении моего лица подсказало ему: мои слова - чистая правда. Жесткие черты неожиданно смягчились, и Северус попытался даже сказать что-то, но я остановила его. Мне не нужна была жалость, а большего он не предлагал.

С началом учебного года ничего не изменилось; разве что я все чаще проводила вечера в своем любимом кресле, разложив работы студентов на столике, стоящем рядом. Знал ли кто в Хогвартсе о наших отношениях? Думаю, все. И молчали тоже все, только по разным причинам. Студенты опасались грозного профессора зельеварения, совершенно не изменившего своих манер. Может, - и даже наверняка - они обсуждали странную связь двух преподавателей, сидя в факультетских гостиных; тем не менее, ни одна из таких бесед не обрела какой-либо известности. Пару раз я ловила на себе удивленный взгляд коллег в учительской, но не более того. Странно, насколько снисходительными могут быть люди, обычно строгие и принципиальные.

Время шло, листья на деревьях пожелтели и скукожились, а затем и вовсе облетели. Пришла зима с ее сумрачным небом, пронизывающим ветром и сугробами. Каждые выходные я выбиралась в Хогсмид или Лондон, несколько раз навестила Гарри и Джинни, переехавших в дом Блэков. А однажды, у самого входа в Гринготтс, столкнулась с Роном.

Вокруг нас люди говорили, смеялись, вскрикивали и размахивали руками, нас обходили - кто молча, кто ворча себе под нос, а кто и вовсе не стесняясь в выражениях. Мы же молча стояли на ступеньках банка. Мой милый Рон… Я жадно всматривалась в его лицо в надежде увидеть какой-нибудь знак, подтверждение правильности своего решения. Он должен быть счастлив, должен, иначе…

- Почему ты ушла, Гермиона? Зачем? - его пальцы легко коснулись моих губ. Он не ждет ответа, больше уже не нуждается в нем, но отчего-то не может не спросить. Мы словно артисты, в сотый раз выходящие на сцену в одной и той же пьесе: финал давным-давно известен, но от нас все равно ждут положенных реплик. Больше всего на свете мне хотелось уткнуться лицом в его мантию и признаться в своей глупости, в дурацкой гордости, в том, что так до конца и не верила в его любовь. Но с губ почему-то сорвались совершенно другие слова:

— Не знаю…

Я тут же раскаялась в сказанном. Рон дернулся, точно от удара, скривил губы и неожиданно громко произнес:

— Ну что ж… Почти правда. И на этом спасибо.

Несколько шагов — и вот он уже смешался с толпой, движущейся по Диагон аллее. Я еще долго стояла, прислонившись к одной из колонн, провожая его взглядом. Во рту горький привкус полыни, слезы туманили глаза. Все неправильно. Я должна была чувствовать боль утраты, тосковать о навеки утраченной любви. Но ничего этого не происходило, и только чувство вины тяжким камнем легло мне на плечи. В своей самонадеянности и гордыне я оттолкнула мужчину, с которым хотела разделить жизнь. Твердила о вечной любви, но не смогла поверить в его чувства. Отняла у него право решать самому. Предала.

Той ночью мне впервые за долгое время приснился кошмар. Я проснулась в середине ночи, все еще всхлипывая и вздрагивая. Как ни странно, что именно мне снилось, вспомнить не вышло. Осталось только ощущение всепоглощающего ужаса — липкого, обволакивающего. Ледяного.

Успокоиться долго не получалось. Съежившись под одеялом, я дрожала от холода, пока не разбудила человека, лежавшего рядом. Снейп заворочался, что-то недовольно пробормотал и притянул меня к себе. Тепло, исходящее от его тела, действовало успокаивающе. Я закрыла глаза и наконец-то провалилась в сон.

Седьмая ворона хранит секрет,
Который никто не узнает, нет.

На Рождество его пригласили к Малфоям. Про меня в письме не упоминалось, хотя Люциус, кажется, знал о наших отношениях. Я совершенно не стремилась к светской жизни, да и что хорошего в любопытных взглядах, шушуканье и скользких смешках? К тому же, мы не были семейной четой или же влюбленной парой. Просто… По праздникам одиночество всегда давалось мне особенно тяжело.

Конечно, Гарри и Джинни наперебой уверяли, что мое присутствие для них является непременной составляющей любого торжества, но я все еще боялась неизбежной встречи с Роном. Стыд и вина не то, чего ждешь от светлого праздника.

Северус, однако, был удивлен, услышав, как мы с Минервой сговариваемся провести рождественский вечер за чашкой чая и бисквитами.

- Я полагал, что ты отправишься к Поттерам, - сухо заметил он много позже. Я, по своему обыкновению, сидела в кресле, закутавшись в плед. В руках у меня была книга по прикладной нумерологии, купленная совсем недавно. Я так увлеклась чтением, что не сразу отреагировала, и Северус, оторвав взгляд от исписанного пергамента, раздраженно уставился на меня.

- Навещу их в другой день, - оба мы прекрасно понимали, что таилось за гладкой фразой. - Я нарушила твои планы? Если так…

— Нисколько. Я вернусь лишь к началу семестра.

Оставшиеся два дня мы - ни намеренно, ни случайно, - не касались этой темы.

Рождественский вечер вышел неожиданно приятным, а беседа — легкой. Тем не менее, вернувшись от Минервы, я не знала, чем заняться. Спать не хотелось, и, взяв недочитанную книгу, я начала вникать в основы нового метода расчета формулы заклинания стазиса. Мои старания были прерваны шумом, донесшимся из гостиной. Заложив страницу, я взглянула на дверь. Там, прислонившись к косяку, стоял Северус.

- Неужели ты не придумала лучшего занятия? - с усмешкой поинтересовался он, и по манере его речи я поняла: на виски Малфой не поскупился.

Мне захотелось ответить какой-нибудь едкой фразой, но, пока я пыталась подобрать слова, Северус в три шага пересек комнату и, наклонившись, поцеловал меня.

Утром я поначалу решила, что мне все приснилось: и внезапное появление Снейпа, и последовавшие за этим безумства. Но смятая простыня еще хранила отпечаток его тела; подойдя же к зеркалу, я окончательно уверилась в реальности случившегося.

***

Странным образом, одиночество больше не тяготило меня. Длительные прогулки и чтение занимали мои дни, ночной сон был глубоким и спокойным. Я вообще чувствовала в себе гораздо больше спокойствия, чем когда-либо. Вероятно, мои ощущения можно было сравнить с ощущениями реки зимой: ее ледяная поверхность кажется гладкой, а где-то там, под толстой коркой медленно движется вода. Она знает: месяц-другой, и все изменится, придет весна, с ее беспечностью и гомоном птиц, и вода потечет быстрее, закружится у камней, заблестит на солнце, рассыпаясь брызгами. Река ждет это время, но не торопит его, наслаждаясь настоящим. Так и я жила в каком-то блаженном оцепенении, радуясь самым простым вещам и поступкам, зная, что меня ждет впереди нечто удивительное, но не спеша к нему.

Последние два дня я провела у Поттеров. Джинни уже заметно отяжелела, но оставалась все такой же неугомонной. Гарри то и дело гладил ее выступающий животик, и я невольно подумала: смотрел бы с такой же нежностью на меня отец моего будущего ребенка, если бы…? Остался бы таким же пылким любовником, или же обращался бы со мной как с хрупкой статуэткой? Терпеливо сносил бы мои капризы, или же…

Голова вдруг закружилась, ноги мои ослабли, и я без сил рухнула в кресло, стоявшее рядом. Обеспокоенным друзьям я объяснила все жаром от камина, но себе лгать не стоило. Мужчина, находившийся рядом со мной во всех этих воображаемых ситуациях, был вполне реальным.

Когда мне пришла пора возвращаться, Гарри вызвался проводить меня. Аппарировав в Хогсмид, оставшуюся часть пути мы проделали пешком. Я шла молча, вдыхая морозный воздух, радуясь последним часам тишины: завтра Хогвартс вновь заполонят студенты, громкие и шумные. Уже почти у ворот замка Гарри вдруг остановился и, повернувшись, взял меня за руку.

- Ты очень изменилась. С тех пор, как…, - он помолчал, задумчиво глядя на меня. - Чтобы ни случилось, для меня ты навсегда останешься моей Гермионой, как бы по-детски это не звучало. Я приму любой твой выбор. Думаю, ты это знаешь, но мне просто захотелось напомнить…

Я уткнулась лицом в воротник его пальто, и мы долго стояли так, не разнимая объятий.

Восьмой вороне желание скажи,
Девятую поцелуй от души.

С началом занятий вернулся и прежний распорядок дня. Уроки и подготовка к ним занимали большую часть моего времени. Иногда я могла выделить час-другой на прогулку, но обычно предпочитала проводить время в гостиной, у камина, прислушиваясь к треску дров и скрипу пера. Бывали вечера, когда Северус вдруг решал обсудить со мной что-нибудь - статью в свежем выпуске Вестника зельеварения, очередную идею МакГонагалл или даже книгу, которую я читала. Или же мы молчали часами, но в молчании этом не было напряженности, а только комфорт и покой.

Февраль выдался солнечным и безветренным, и при первой возможности я старалась выбраться на свежий воздух. Пару раз мистер Снейп вдруг решал составить мне компанию, и в такие моменты иллюзия семейной жизни становилась совершенной.
Как-то, провалившись в неожиданно глубокий снег, я вся промокла, и на следующее утро проснулась совершенно разбитой. Идти в больничное крыло не хотелось, тем более что зелья для школьных нужд варились почти в соседней комнате. После приема нескольких отвратительного вкуса жидкостей жар у меня спал, да и головная боль прошла. Тошнота, однако, не отступала, проявляясь в самый неподходящий момент: за завтраком, посередине урока, во время педсовета. Я перестала есть и заметно похудела. Потеря нескольких дюймов в талии обрадует любую женщину, и я не стала исключением, но все же решила: если так будет продолжаться и далее, придется обратиться к врачу.

В те дни Северус сделался особенно молчалив; я часто ловила на себе его задумчивый взгляд, но мне и в голову не приходило спросить, что вызвало такую перемену. И раньше часто бывало, что он с головой уходил в обдумывание очередной своей идеи. Я понимала, что в такие дни его лучше не беспокоить: меня саму злило, если кто-то нарушал ход моих мыслей.

Прошла еще неделя, но лучше мне не становилось. Меня все время мутило, но хуже всего были первые часы бодрствования. Как назло, мадам Помфри отправилась на недельный семинар куда-то в Ирландию. Ее помощница, Глэдис, была милой девушкой, но совсем еще неопытной в вопросах медицины. Оставалось дождаться выходных и отправиться в Мунго.

В субботу меня стошнило от запаха зубной пасты. Моей любимой мятной пасты. От страха я разрыдалась и долго не могла успокоиться. Наконец, тщательно умывшись, я вышла из ванной комнаты только чтобы обнаружить за дверью Северуса. Он молча протянул мне стакан с очередным зельем. На этот раз оно успокаивающе пахло ромашкой. Я послушно выпила все до капли, а через несколько минут поняла, что давно уже не чувствовала себя настолько хорошо.

- Новая разработка? - не удержалась я от вопроса.

Северус снова как-то странно посмотрел на меня:

— Да нет… Рецепту уже лет двадцать…

Я не могла вспомнить ни одного похожего состава, но не стала возражать. В конце концов, зельеваром из нас двоих был Снейп.
После обеда я, забравшись с ногами в кресло, обдумывала, отправиться ли в Мунго прямо сейчас или все-таки подождать до завтра. Подвинув стул, Северус сел рядом со мной и, помолчав, заявил:

— Думаю, нам нужно посетить Министерство.

- Да? - удивилась я. - Разве оно и по выходным работает?

— Полагаю, Кингсли не откажется уделить нам несколько минут своего времени, даже и в выходной.

- Ммм… Тебе, скорее всего, не откажет. А зачем нам к министру? Что-то случилось? - самые безумные мысли замелькали у меня в голове.

Северус раздраженно вздохнул:

— Случилось. Но совсем не то, что ты успела навоображать. Гермиона…

Мне показалось, что его лицо бледнее обычного. Я не знала, что и думать.

- Мы должны узаконить наши отношения, - продолжал он.
Должны? Меньше всего я хотела, чтобы кто-либо женился на мне по обязанности.

- Неужели ты так и не поняла? - Северус недоверчиво взглянул на меня. - Ты беременна, Гермиона.

Беременна? Что за глупости? Это невозможно. Я же помню, врач именно так и сказал: вряд ли вы сможете забеременеть, мисс Грейнджер. Тут что-то другое. Осложнения после простуды. Какая-то неизвестная болезнь. Только не ребенок. Нет… Это ошибка…

Я даже не осознавала, что думаю вслух.

Снейп нахмурился:

- Никакой ошибки нет. То средство, что я дал тебе утром… Я его для Нарциссы придумал когда-то. Ее тоже все время тошнило сначала. Неужели тебе так…

- Я не хотела, Северус, - перебила его я и тут же разрыдалась. - Ты же знаешь, я бы никогда… не поступила так… только не с тобой… я знаю, что ты не хочешь… никогда не хотел…

Мне было страшно. Я опять сделала это. Отняла право выбора у человека, который помог мне в трудную минуту. Предала мужчину, которого люблю. В другое время осознание того, что я снова влюбилась, стало бы толчком к размышлениям, но испуг парализовал мое сознание.

- Посмотри на меня, - Северус откуда-то достал платок и теперь вытирал мне щеки, мокрые от слез. - Даже маги не разбрасываются чудесами, Гермиона. Понимаешь? Поэтому ты сейчас приведешь себя в порядок, оденешься, и мы отправимся в Лондон. Сначала к Кингсли, потом - к врачу.

- Ты не должен жениться на мне только потому, что… потому, что, … - я никак не могла закончить фразу.

— Но я хочу. И хватит об этом.

***

Кингсли сначала казался удивленным такой спешке, но, узнав, что я беременна, понимающе закивал:

— Да, суета и газетчики вам сейчас ни к чему. Одни волнения только.
Несколько обязательных вопросов, три подписи в огромной книге. Я опомнилась, лишь когда Северус надел мне на палец кольцо.
Все то время, что мой новоиспеченный муж беседовал с министром, я молчала, бездумно разглядывая новое украшение. Наконец Кингсли еще раз поздравил нас, поцеловал меня в щеку, и мы распрощались. Все так же молча, я прошла к лифту, непрерывно ощущая на себе взгляд Северуса. Как только железные створки сомкнулись, отрезая нас от остального мира, и лифт двинулся вниз, моего подбородка коснулись теплые пальцы мужа:

- Посмотри на меня, Гермиона. Никто больше никогда не принудит меня к чему-либо. Понимаешь? Если я что-то делаю, то только потому, что хочу.

А потом он поцеловал меня. И, растворяясь в этом поцелуе, я почти поверила его словам.

Десятая ворона взмахнет крылом,
И счастье навечно войдет в твой дом.

В конце марта Джинни благополучно разрешилась прелестным мальчиком. Получив три восторженных письма от Гарри, одно за другим, я уговорила Северуса отправиться к Поттерам: врачи строго-настрого запретили мне аппарировать одной, а в автобусе меня укачивало.

Гарри обрадовался нашему приходу и все время пытался разговорить мужа, но тот отмалчивался или же отделывался короткими фразами. Для Джинни весь мир, казалось, сузился до ее сына. Взяв малыша Джеймса на руки и рассматривая его крохотное личико, я в первый раз по-настоящему задумалась о будущем. Всего через несколько месяцев я вот так же буду держать на руках собственного ребенка, любоваться его крохотными пальчиками, гладить нежную щечку.
Джинни замолчала на полуслове, а ее взгляд остановился на моем кольце.

- Гермиона! - взвизгнула она. - Ты вышла замуж! И ничего нам не сказала? Как же так!

Гарри как-то странно дернулся и замер.

Его жена, ничего не замечая, продолжала:

— Ну что же ты молчишь? Кто этот счастливчик? Я его знаю?

Я машинально обернулась к Северусу, и Джинни восторженно завопила:

— Не может быть! Вот это да! Профессор… Ой, наверное, теперь я должна называть вас просто «Северус»? Гермиона ведь нам как сестра, а говорить мужу сестры «сэр» смешно, не правда ли?

Гарри так закашлялся, что я забеспокоилась о его здоровье.

- Вы полагаете, миссис Поттер? - холодно спросил Северус. Джинни, однако, совершенно не смутилась, а продолжала радостно тараторить:

— И давно вы уже женаты? Очень красивое кольцо. А о детях вы уже думали?

Я покраснела. Гарри не выдержал:

— Джинни, хватит уже, ребенка разбудишь.

Внезапно я ощутила руки мужа на своих плечах.

- О детях мы позаботились, - сказал он, притягивая меня к себе. - По крайней мере, об одном.

***
Наша дочь родилась в конце августа. Последние мои сомнения развеялись, когда Северус взял ее на руки и, рассматривая красное сморщенное личико, заметил:

- Самый красивый ребенок, которого я когда-либо видел.

Он действительно любил ее, и только это имело для меня значение. Сама я была готова довольствоваться гораздо меньшим: возможностью любить.

Лучи заходящего солнца скользят по комнате, цепляются за тяжелые шторы, чертят странные узоры на стенах. На широкой кровати, стоявшей напротив окна, уютно расположились двое, женщина и маленькая девочка. Темные волосы мягкой волной спадают на плечи молодой матери, рассыпаются по темно-красному шелку халата. Улыбаясь, она щекочет малышку, смеющуюся в ответ. Ни женщина, ни девочка еще не заметили мужчину, стоящего у приоткрытой двери. Он смотрит на них, не отрывая взгляда; в его руках одна темно-красная роза.


One for sorrow,
two for joy,
three for a girl,
four for a boy,
five for silver,
six for gold,
seven for a secret,
never to be told,
eight for a wish,
nine for a kiss,
ten for a time
of joyous bliss.