Какой идиот с мозгами питекантропа придумал, что слово «свобода» имеет сладкий вкус? Сладкий… сладость… сахар… конфета… Бр-р! Настоящее царство мадам Паддифут! С запахами мармелада, пастилы и вишневого варенья… А может, он начитался Строцци, полагавшего, что у змеиного яда - вкус сладкого миндаля?! Яд… Смерть… Искупление… Освобождение… Свобода от всех обязательств… свобода от самого себя. Хотя … Строцци тоже ошибался - змеиный яд не имеет привкуса. Ни-ка-ко-го! Я-то теперь про это великолепно знаю. А еще я знаю, что у свободы вкус железа. И запах крови. Моей собственной. Такой густой, тошнотворный, что даже мне, несмотря на всю привычность к вони, насквозь пропитавшей стены лаборатории в Хогвартсе, стало бы дурно. Если бы я был жив.

Смерть. Как же хорошо и легко! Смерть и кровь… только они несут покой и освобождение, мир в душе и благостность… Как хорошо парить над собственным распластанным (словно лягушка под скальпелем ученого) телом, над неожиданно ставшей такой далекой и такой одновременно близкой предвечерней землей, над поверхностью которой белыми клубами расползается влажный и тяжелый туман. Звуки, еще несколько часов назад волнующие слух и покрывающие мурашками спину, теперь тревожат только душу, с которой вдруг свалился куда-то весь груз забот и обещаний. Сво-бо-ден. Я смакую это слово, наслаждаюсь его музыкой. Да, я теперь действительно свободен! Наконец-то я вырвался, разорвал силки, сплетенные опытным ловцом неокрепших душ из медно-рыжих волос, пропитанные для крепости чувством моей греховности, моей вины… Растаял морок зеленого русалочьего взгляда, преследовавший меня много лет, жегший не хуже адского пламени… 

Сво-бо-ден. Искупил. Всего-то и надо было сделать - нацедить пинту-другую собственной крови… Эх, если бы знать раньше, когда хотелось сигануть с Астрономической башни, от вида ее глаз, сияющих с трижды клятой физиономии Поттера. Того самого, который Джеймс, вора, укравшего мою женщину, мою жизнь, мое дыхание … а никак не этого никому ненужного мальчишки, мнящего себя Спасителем. Глупец, несмышленыш, бивший меня под ложечку самим фактом своего существования, ежеминутно, ежечасно в течение последних семи лет… напоминающий о ней… И обо мне. О моей ошибке, моей подлости, моей вине, моем предательстве. 

Лили. Нежная лилия. Хрупкий цветок и крепчайший стебель, погруженный в бездонные глубины омута, символ царственного происхождения во Франции, названный мною в помрачении рассудка грязнокровкой. Я до сих пор не понимаю сам, как язык смог произнести оскорбление в твой адрес, адрес человека, бывшего для меня священным символом, идолом, иконой… Ты так и не простила меня - тогда. А я не прощаю себя - и сейчас. А вот счет за твою нелепую гибель я сегодня оплатил и закрыл. Оплатил своей собственной кровью, а закрыл - жизнью. Тут я ничего никому не должен!

Нет, Северус! Не лги! Не лги хотя бы себе сейчас, когда ложь уже не имеет значения! Должен! Должен за последние семнадцать лет своего никчемного существования, за тот морок глаз, который не только преследовал, но держал меня на поверхности. Лили! Я по-прежнему должен тебе, только уже не за твою смерть, а за свою нелепую жизнь, смыслом которой стало сберечь от опасностей твоего сына, чтобы твоя жертва не стала напрасной… Хотя… я и тут облажался… Мальчика изначально растили на убой, а я не понял, не догадался, не спас… Простишь ли ты меня при встрече, Лили, или опять взглянешь с немым укором, от которого не будет спасения? Я разрушитель, неудачник, я убийца, Лили! 

Грязнокровка… Нет! Маглорожденная! В моей жизни могла бы быть еще одна такая же, как ты… только уже ровесница твоего сына… Но что такое двадцать лет для волшебника? Она сидела с Гарри за одной партой, она тянула вверх руку, лишь только заслышав вопрос учителя, также как и ты … Ее звали Гермиона, Лили! Последние полгода, подводя итоги своей непутевой жизни, я часто думал о тебе и (к своему немалому удивлению) о ней… Чистая, чуткая, стойкая, самоотверженная… если бы я верил в чушь про переселение души, то я бы поверил, что в ее теле живешь ты… Я обижал ее на уроках, а она по-прежнему смотрела горящими глазами. Казалось - вот он, шанс, протяни руку и возьми, слепи из нее то, что нужно, создай свою Галатею… Но - нельзя, она так же, как и ты, была не для меня, Лили… И ее я тоже предал и уничтожил … предал, убив старика Дамблдора по его же приказу… а предав, уничтожил ее сияющий взгляд и забавно-юное наивное выражение лица, веру в честность и чистоту помыслов… Простит ли она меня за это? Гер-ми-о-на!

***

Как можно исправить совершенные ранее ошибки, как залечить боль от нанесенных по глупости обид? Все кажется достаточно легким, когда обиженный -униженный тобой жив - здоров, иногда хватает обычного: «Прости!» А что делать, когда несправедливо обиженный тобой и твоими близкими человек уходит насовсем в мир иной или готовится уйти туда? И тогда невыплаканные слезы разъедают глаза, собственное бессилие раздирает душу, и хочется, как самому последнему домовику, биться головой об стены… 

А человек, о котором плачешь и почти скорбишь, вдруг превращается в самого желанного, идеального сказочного принца, ради которого не жалко и всю кровь отдать по капле, лишь бы замолить свои малые и большие грехи, загладить пестуемую тобой же вину… И ты меняешь ему гнойные повязки без единого позыва на рвоту, не спишь ночами, прислушиваясь к дыханию и проверяя время от времени пульс — жив ли еще, здесь ли? А когда забываешься сном на несколько мгновений, то губы сами непроизвольно шепчут: «Северус…» И ты просыпаешься от собственного шепота и сейчас отдала бы все, чтобы просто попросить у него прощения за все сделанное и не сделанное, за не оказанную вовремя помощь там, в Хижине, которую могла бы оказать, если б знала… И нет большего счастья, чем в один прекрасный миг, когда надежда почти умерла и похоронена, забывшись кратким сном, вдруг вынырнуть из забытья уже не от своего, а от чужого шепота, тем более, когда этим шепотом произносят твое имя: «Гер-ми-о-на!»