Тёмные облака окутали тёплое вечернее солнце, окрашивая небо в беспроглядный чёрный цвет, и первые капли дождя опустились на её кожу; прохладные и успокаивающие, они были настолько непохожи на обжигающие слёзы, ослеплявшие её всё то время, пока она убегала — пока она пыталась скрыться от бури, бушевавшей изнутри. Если она остановится, притормозит хотя бы на одно мгновение, она упадёт, она отдастся на волю всепоглощающей боли, разрывающей её грудь и сдавливающей горло. Он никогда не будет принадлежать ей. Она услышала, как он зовёт её, и перед взглядом словно вспышка, словно призрак, промелькнуло воспоминание... 

*** *** *** 

Как и каждую субботу с начала её ученичества у профессора Флитвика, после полудня она сидела в учительской, читала и пила чай. Она знала, что в какой-то момент он присоединится к ней. Северус всегда приходил. Эти заветные часы были самыми счастливыми за всю неделю, в это время она могла общаться с ним, могла поделиться с ним своими последними исследованиями, не отрывая взгляда от тёмных и тёплых глаз, в которых, казалось, можно было утонуть. 

Она с самого начала знала, что отдавать своё сердце человеку, преданному давным-давно потерянной любви, было безнадёжно. Но глупое сердце её не спрашивало. 

*** *** *** 

Она всё ещё была в учительской одна, когда сова уронила ей на колени официальное письмо. Девушка недоверчиво ознакомилась с его текстом, сообщающим ей, что она — или, если точнее, ее перо-переводчик, победило в международном конкурсном состязании по Чарам. Перо, которое первоначально предназначалось в подарок на Рождество Северусу — она создала его, когда узнала, сколько сил и времени у него уходило на то, чтобы сделать перевод своего исследования для мастеров зельеварения со всего мира. Теперь за него это делал её подарок. У неё ушли недели на создание различных языковых чар, но неприкрытое восхищение, заметное в его взгляде, пока она рассказывала ему, в чём заключается суть подарка, стоило каждой минуты. Она даже не считала своё изобретение безукоризненным, но Северус настоял на том, чтобы она отправила его на соревнование. Если бы не он, она бы этого не сделала. 

В тот момент, когда он вошёл в комнату, вопросительно изогнув бровь при виде её ошарашенной улыбки, она сунула ему в руки письмо, чувствуя, что её сердце чуть не взрывается от радости и признательности. И когда он оторвал взгляд от пергамента, а на его лице появилась настоящая улыбка, она потерялась. Быстро, ни о чём не думая, она обвила руками его шею и прикоснулась к его губам. Нежно. Жадно. На мгновение всё исчезло, кроме подрагивающего ощущения в животе. 

Но как только она пришла в себя, на неё обрушалась жестокая реальность. Она чувствовала, как он напрягся под её прикосновениями — из-за её поцелуя, но всего лишь взгляд на то, что она обнимает твёрдую, недвижимую статую, чёрного сфинкса, разбил ей сердце. Все её «А что, если...», которые она столь глупо лелеяла, растворились в небытие. И только его глаза, его тёмные, бездонные пропасти, не отпускали её, даже когда она попятилась назад, пытаясь справиться с подступающими слезами. 

Она уже не видела, как он потянулся к ней, когда она пулей вылетела из комнаты. 

*** *** *** 

— Гермиона. 

Её имя негромко прозвучало сквозь завесу дождя, и её требовательно схватили за руку, вынуждая остановиться. Из-за неожиданного рывка она поскользнулась на влажной земле и упала ему на грудь — прямо в его объятия. Он такой тёплый, такой близкий сейчас... для неё это было невыносимо. Она принялась неистово вырываться из его рук, глядя только на аппарационную зону в нескольких метрах от них. 

— Дьявол, ведьма, сжалься надо мной и хотя бы на мгновение постой спокойно. 

— Я хочу уйти. 

— По-моему это как раз очевидно. 

— Отпусти меня, Снейп! 

— Нет. 

Такое низкое, твёрдое заявление. И все возможные ответы, готовые сорваться у неё с языка, исчезли, когда сильные, чуть подрагивающие пальцы взяли её за подбородок, немым жестом прося встретиться с его взглядом; невыносимо чёрные глаза, полные любви и страсти, неотрывно смотрели на неё. Она начинала понимать, и тёплое, приятное ощущение распустилось в её груди. 

— Я не отпущу тебя, пока ты не позволишь паршивому трусу сделать то, что он должен был сделать несколько минут — нет, месяцев — назад. 

Улыбка, появившаяся в его глазах, была тем разрешением, которого он ждал. Он спокойно склонился над ней, обхватив руками её лицо. 

— Я немногое могу сказать в оправдание того, что не доверял своему сердцу раньше, но прошу тебя, поверь мне, оно принадлежит тебе — я принадлежу тебе, Гермиона — если ты этого хочешь. 

И она знала, что так и есть, потому что он захватил её губы в неторопливом, страстном поцелуе; поцелуе, который был призван изгнать все сомнения из её сердца и принести спокойствие после бури.