Она никогда не увлекалась Травологией. Это была стихия Невилла. Он с лёгкостью отличал базилик от шафрана, ловко окучивал и поливал растения, к которым Гермиона даже боялась приблизиться, умело ухаживал за розмарином и турецкой гвоздикой. Гермиона же с трудом могла различить георгин и хризантему, а слово «лаванда» прочно ассоциировалось у неё с одной из «куколок Гриффиндора». Куда больше она любила Зелья. Здесь не нужно было ухаживать за сомнительными растениями, которые плевались в тебя всякой дрянью, когда ты подходил к ним ближе, чем на метр. А уж кружить вокруг пылающего зелья, кипящего на котле, ей нравилось ещё больше. Откровенно говоря, это была не единственная причина, по которой она любила Зелья. Главная причина заключалась в Нём. Она боялась находиться рядом с ним, но в то же время безумно желала этого. Но что она точно знала, так это то, что никогда и ни за что на свете она не признается ему в своих чувствах.

Однажды в один из тех тихих и тёплых зимних вечеров, которые могут быль только в Гриффиндорской гостиной, Невилл взахлёб рассказывал ей о свойствах барбариса и боярышника. Всё это было очень мило, но Гермионе смерть как надоело слушать лекцию про форму листьев и длину корней. Она собралась отправиться спать, но врождённая вежливость не позволила ей просто покинуть Невилла.

— Знаешь, Невилл, — сказала она: — теперь я понимаю тебя. Мне тоже нравится Травология. Возможно даже, что я возьму дополнительный курс по ней.

Наверное, это было её ошибкой. Но если бы не эта ошибка, возможно, она никогда бы не осуществила свою мечту. На Рождество, едва она спустилась в Общую гостиную, к ней подбежал Невилл. Краснея и заикаясь, он преподнес ей свёрток, похожий на огромный кирпич, обёрнутый неким подобием подарочной упаковки. Когда вечером она развернула его, то увидела огромную книгу с глянцевой обложкой, на которой были изображены розы, то и дело распускающиеся и вновь сворачивающиеся в бутоны. Огромные буквы на обложке «Язык цветов», казалось, были сплетены из стеблей каких-то растений, а из буквы «я» то и дело расцветал колокольчик. Книга рассказывала о цветах, которые могли передать чувства и слова, не произнося их вслух. Необычная книга. Хотя весьма и весьма знакомая. Ах, да! Конечно! В подземельях профессора Снейпа она видела точно такую же книжку. Рискованная, очень рискованная идея… В первый же день после каникул, Гриффиндорцы уныло спускались в подземелье в «логово Снейпа», как называл Рон кабинет Мастера Зелий. Помимо учебника, палочки и тетради, в руках Гермионы была веточка сирени. После занятий она, как бы невзначай забыла её на учительском столе. Первое чувство любви. Так трактовал «Язык цветов» сирень. И Снейп это знал.

На следующее занятие Гермиона обнаружила на своей парте асфодель. «Я глубоко вам сочувствую». У Снейпа всегда было странное чувство юмора. Однако это означало, что он принял правила её игры. В школьном наборе растений была наперстянка и Гермиона оставила её в своём свертке с контрольной работой. «Я стремлюсь к Вам». В тот же день за ужином в Большом зале на своей тарелке она обнаружила веточку бальзамина. «Мы не ровня». Она подбрасывала на его стол анютины глазки («думай обо мне») и дурман («я Вас никогда не забуду»), а он клал в выдаваемые контрольные работы луговой мятлик («мои лучшие дни прошли») и цветы персика («я Ваш пленник»). После трёх недель этой цветочной суеты, она обнаружила в своей сумке светло-коричневую герань. «Я встречусь с Вами». А к ошейнику Живоглота, мирно дремавшему на её постели, была прикреплена записка и ирис («Послание для Вас»). Встреча в Астрономической башне и целый букет огненных флоксов. «Мы едины». Да, они были едины. Но он так никогда и не подарил ей австрийские розы*, которые Невилл неизменно дарил ей каждый день рождения. 

___________________
*C большой любовью!