За те годы, что Гермиона была директором школы чародейства и волшебства Хогвартс, она узнала почти все, что только можно было узнать о замке. Неограниченный доступ ко всем источникам знания, который давала ее должность, и бесконечно пытливый ум позволили ей узнать, почему движутся лестницы и в каком порядке. (Этот порядок был основан на теории Ньютона о седьмой волне, дополненной алгоритмом Кристофера Рена, в основу которого, в свою очередь, был положен арамейский язык). Гермионе было известно, кто зачаровал потолок в Большом зале и как. (Это сделал почти неизвестный маг-метеоролог по имени Джузеппе Канторе в XV веке). Гермиона даже знала, кто создал Выручай-комнату и зачем. Открыв эту тайну, когда ей было уже девяносто восемь, Гермиона рассмеялась, однако всегда отказывалась объяснить, почему.

Но, несмотря на все ее знания, несмотря на все загадки, которые ей так нравилось разгадывать, несмотря на все секреты, которыми с ней делился старый замок, все же оставалась одна тайна, на которую Гермионе не удавалось пролить свет.

С первого же дня в должности директора, с того самого дня, когда она сама себе казалась слишком маленькой для стула, на котором до нее сидели Альбус Дамблдор и Минерва МакГонагалл, эта самая тайна занимала многие бессчетные часы, которые Гермиона проводила одна в кабинете. В тишине слышался скрип пера, а сама Гермиона поднимала глаза к стене и гадала: почему же Северус Снейп не был удостоен портрета.

А портрет ему полагался. Гермиона изучила это дело досконально — это заняло меньше минуты, стоило ей только развернуть соответствующий свиток, где было всего одно условие: каждому бывшему главе Хогвартса замок даровал портрет.

Не имело значения, находились ли ведьма или волшебник в своем кабинете в замке в момент смерти. Не имело значения, включает ли их титул слово «действительный». Гриффиндорцы, слизеринцы, рейвенкловцы, хаффлпаффцы… Последних было даже больше, чем предполагала Гермиона: школа была обязана «барсукам» ровной, слаженной работой и порядком. Целители, министерские чиновники, архивариусы, преподаватели, родители, члены попечительского совета… Портреты ведьм и магов всех мастей висели на стенах в кабинете директора. Но Гермиона знала, что служба многих сладко посапывающих сейчас волшебников сопровождалась шлейфом слухов, скандалов и даже государственной изменой.

Не существовало основательной причины, почему у Северуса Снейпа, бывшего директора, не было портрета.

За годы работы волосы Гермионы поседели, она стала довольно спокойной, какими и бывают пожилые учителя, которые на своем веку все уже повидали. И в ее выцветших глазах даже появились особые огоньки, которые, будь ее глаза голубыми, можно было бы назвать искорками.

Годы все ускоряли бег, и Гермиона передавала все больше ответственности своему заместителю, очень способному молодому волшебнику, который на седьмом году работы наконец вывел Хаффлпафф в лидеры, и колледж впервые на чьей-либо памяти получил Кубок. Теперь все чаще и чаще Гермиона проводила вечера у камина в своем кабинете, тихо беседуя с портретами.

- Ты уже подумала о раме для своего портрета, дорогая? - мягко спросила Минерва со своего места у камина.

— А можно выбирать?

- Можно попробовать. - Минерва указала на свою раму, позолоченную, с кружевным кельтским узором по углам. - Иногда замок соглашается. У него, знаешь ли, свои способы награждать за работу.

Гермиона устало улыбнулась:

— Я подумаю об этом.

— Гермиона, дорогая, не беспокойся. Я всего лишь поддерживаю разговор.

— Я знаю, Минерва… Извини. Я просто очень устала.

Минерва ласково кивнула, а несколько фигур на других портретах обменялись понимающими взглядами.

Гермиона заснула.

Она спала, и ей вспомнился Рон. Такая милая маленькая влюбленность. Неважно. В конце концов, он обрел свое счастье, и Гермиона улыбнулась во сне.

Гарри — ах, Гарри. Теперь уже много раз прапрадедушка, окруженный домочадцами, о которых так мечтал осиротевший герой. Все еще полон жизни, хотя уже не такой шустрый, как раньше…

… все они стареют…

… зачем ей торопиться?

Знать этого она не могла, только вот гадать…

Время замедлило бег и, казалось, повернуло вспять.

[i]Смех, бесконечный смех после войны, и смешно наблюдать за первыми шагами Джеймса Сириуса… Воспоминания в покачивающемся думосбросе, теперь вышедшем из строя… Приглашение в Хогвартс… В первый раз к ней обратились: «Госпожа директор"…Оборотное зелье… Кошачьи усы… Записка Виктора с приглашением на Святочный бал… Совиная почта, с помощью которой она обменивалась письмами с матерью… Шорох оберточной бумаги, когда она открывала посылку… Розовое… Она настаивала на голубом, но мама все еще видела в ней ребенка… Неважно… Кончики его пальцев, соприкасавшиеся с ее, мягко поддерживавшие ее под руку, когда она спускалась вниз… Пальцы под платьем - надеялся, что она не сбежит, на таких-то каблуках… А за каблук зацепилась оборка, и она, задерживая дыхание, пошла, пошатываясь, стараясь не упасть…

И искра синего пламени у ее каблука, такая маленькая искорка, что Гермиона не была уверена, видела ли ее на самом деле. Шелковая оборка, не дававшая ровно идти, рассыпалась в прах, мягкий, как снежинки, взвившиеся у ее щиколоток, когда она смогла наконец идти.
Гермиона никому об этом не рассказывала. Это воспоминание принадлежало только ей. Она скользнула взглядом по залу, благодарная тому, кто заметил и уберег ее от бесславного падения.

Она не знала, кто это был.

Положив пальчики на перчатку Виктора, Гермиона уверенно вышла вперед, и глаза ее засверкали при виде удивления одноклассников…

Директриса кивнула и улыбнулась, чувствуя, как вокруг нее кто-то подтыкает плед, пока сама она спит у зимнего огня.[/i]

- Спасибо, - прошептала она.

Ей снова пятнадцать, и ее пальчики лежат на перчатке Виктора.

[i]Он притянул ее в объятия, и она прильнула к нему, улыбаясь…[/i]

- Конечно, - пробормотал чей-то голос, но это был не Виктор, и ей было не пятнадцать, и это был не плед, а шелк, черный шелк, и это не имело значения, но все-таки значило больше, чем все остальное в этом мире, а ее щека покоилась на его груди. Шелк соскользнул с ее плеча, и она сказала:

— Мое платье…

И он ответил — тихо, так тихо, что только она могла его услышать:

— Неважно.

И она чувствовала через теплую шерстяную одежду, как голос зарождается у него в груди. Голос шел от сердца, и, положив руку ему на плечо, Гермиона улыбнулась и услышала его короткий смешок, почувствовала его дыхание, открыла глаза — и увидела его глаза прямо перед собой.

Черные. Яркие. Опасные.

Она растворялась под их яростным взглядом.

— Я падаю…

- Шшш, тихо. Я держу тебя. - Одна его рука крепко поддерживала ее под спину, другая - поглаживала кожу, вызывая в Гермионе трепет.

— Профессор Снейп…

— Мисс Грейнджер…

Кто-то хихикнул, и он обнял ее сильнее, закрывая ее собой, будто щитом, от посторонних глаз.

— Тихо, Финеас. Девочка дезориентирована. Ты помнишь, как это бывает.

- Я не дезориентирована, - сказала она наконец, уткнувшись в грубую шерстяную ткань его сюртука. - Я точно знаю, где нахожусь: я с тобой.

- Да, - ответил он тихо. - Да.

— В твоем портрете.

— Не в моем, Гермиона. В нашем.