Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо, и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.

— Твой отец жив.
Я не сразу расслышал слова. Занятый сложной попыткой подняться с земли, опираясь на разбитые в кровь кулаки, я совсем забыл про Гермиону.
— Твой отец жив.
Я наконец-то смог встать. Шум в голове, тело на любое движение отзывалось болью. Плохо, я не смог блокировать даже половины заклятий.
— Твой отец жив.
Голос Гермионы был настойчивым и спокойным, словно это не она посыпала меня заклятиями — одно за другим. С такой скоростью и так беспощадно, что к концу поединка я впервые перешел незримую грань между реальным боем и стандартной тренировкой. Потому что испугался, что могу умереть. Я посмотрел на Гермиону, словно видел ее впервые — большие глаза на тревожном, и от этого еще более красивом лице. Значит, все-таки испугалась... Лишь голос остался спокойным, сдержанным.
— Что за бред ты несешь?
— Больно? — она подошла, колдуя над моими ушибами.
Я покачал головой, хотя последний экспелиармус застал меня врасплох и сильно отбросил в стену.
— Сейчас все пройдет, — и уже прохладными пальчиками коснулась моего лица.
Я судорожно выдохнул сквозь сжатые зубы.
— Твой отец жив, Гарри, — и, обхватив мое лицо ладонями, приблизила к своему. — Я не лгу.
Я не мог двинуться с места, лишь смотрел, как она отступила назад, вложила мою палочку мне в руку и, резко развернувшись, ушла.
Я стоял посреди выручай-комнаты оглушенный, разбитый и раздавленный этими словами.

Я проснулся к полуночи. Во рту пересохло, голова раскалывалась, шрам горел. А еще мне было стыдно. За страх подойти к Гермионе и узнать об отце. Я боялся, что она пошутила, соврала, солгала, или мне все это приснилось.
Я посмотрел в зеркало — бледное лицо, краше в гроб кладут, черные взъерошенные волосы.
Джеймс Поттер мертв — с третьего курса я старался не переубеждать себя в обратном. Я устал хоронить своих родителей. Они мертвы и точка.
— Они мертвы, — прошептал я, вставая со скомканных простыней.
— Мертвы, — повторял я по дороге в душ.
— Мертвы, — стучал зубами, стоя под холодными струями.

Гермиона не спала. Сидела, уткнувшись в книгу, перед камином. Странно, что здесь, а не у Снейпа. Я знал про их тайные встречи, а она и не скрывала этого от меня.
Я осторожно опустился рядом с ней на диван.
— Я думал, ты у...
Она отрицательно помотала головой:
— Мы поругались.
Я осторожно приобнял ее, позволив ткнуться лицом в мое плечо.
— Ох, Гарри, — внезапно всхлипнула Гермиона. — Ему так тяжело. Ты так близко, а он обязан тебя ненавидеть. Он так мечтает, что когда-нибудь вы будете жить вместе, а сам в это же время оскорбляет тебя. Ему так больно.
Она бессвязно бормотала, то, вздрагивая всем телом, то как-то по-детски беспомощно хватаясь за мою футболку.
Я заботливо гладил ее по голове, особо не вникая в смысл слов. Пока Гермиона не оттолкнула мои руки и, резко выпрямившись, не произнесла:
— Северус твой отец, Гарри.

Я лежал на полу. Шрам раздирало от дикой боли. Но сердцу было хуже. Темное ночное небо окружало меня со всех сторон, звезды, словно с каждой секундой становились все ярче и ярче. И тишина... Лишь слышно как стучит собственное сердце. Я раскинул руки, пытаясь кончиками пальцев достать до противоположных стен, чувствуя как хрустят суставы, как ноет занемевшая спина. Тихий шорох отвлек меня от созерцания.
Я не поднялся, я лежал и смотрел, как этот человек подходит ко мне и садится рядом, не обращая внимания на пыль.
— Гермиона сказала, что ты здесь.
Я молчал.
Профессор Снейп откинулся на парапет и вытянул ноги.
— Я любил твою мать, Гарри. Я люблю ее. И, может быть, та любовь со временем поблекла, освободив место другой, но она была первой. Первой и глупой. Я всегда знал, что ты мой сын, знал и у меня не было права радоваться. Я лишился любой возможности общения с тобой. Лишил себя сам. Я никого не обвиняю. Никого кроме себя. Я плачу за свои ошибки и по сей день. Но не было ни дня, когда бы я не сожалел, что не могу так просто подойти к тебе и обнять, сказать, что люблю тебя, что ты не одинок.
Я не знаю, почему...почему Лили не оставила тебе ни одного послания. Возможно, она не хотела, чтобы ты узнал правду. Да и чем гордиться...
Я слаб, я клялся, что ни одна живая душа не узнает об этом. Но изменил своим словам. Я слаб, я поддался на уловку любимой женщины, и сижу здесь и прошу у тебя прощения. За то, что никогда не был хорошим отцом, другом, просто человеком.
Я Пожиратель Смерти. И мой удел — ненавидеть собственного сына, быть презираемым им. Я обязан каждый день смотреть в твои глаза и будить в себе ненависть к самому себе. Я никогда не стану хорошим отцом.
И никто никогда не узнает, чья кровь течет в твоих жилах, иначе это погубит тебя. Это погубит мою последнюю веру в жизнь, потому что она не может быть настолько беспощадной.
Профессор поднялся и посмотрел мне в глаза:
— Удачи тебе, Поттер, и не дай Мерлин нам скрестить палочки в этой войне.
Он отвернулся и поднял голову к небу: бледное лицо, черные волосы, тусклый взгляд.
— Профессор, — резко сел я, отчего шрам взорвался новой болью. — Северус...
Он шумно выдохнул.
— Пообещайте мне никогда не обижать Гермиону.
Профессор прикрыл глаза и кивнул. Я уткнулся лбом в колени, и слышал, как он покидает площадку Астрономической башни. Что-то яркое мелькнуло в поле моего зрения, я протянул руку, и на мою ладонь плавно опустилось перо...
Перо феникса...