…На каждый маленький шаг
Есть сотня глубоких ям.
Сергей Чиж Чиграков

Пролог

Его губы — жесткие и требовательные.
Его руки — сильные и властные.
Вцепляюсь в плотную черную ткань на его плечах. Нет-нет-нет, не отпускай меня, прошу, не отпускай! Я не хочу больше погибать тут одна!
Будь благословенна та неведомая сила, что швырнула нас с тобой друг к другу! Без намеков и поощрений, без раздумий, без терзаний, без единого взгляда прежде… Ты никогда не занимал моих мыслей, а я никогда не вызывала в тебе ничего, кроме раздражения. Но теперь - теперь! - не смей отпускать меня, когда я знаю, как больно и сладко в твоих железных руках!
Он отстраняется с мучительным хриплым стоном, и без его объятий становится холодно и пусто. Я тянусь к нему, но он делает шаг назад и шепчет:
— Уходи… Уходи, не искушай меня…
Мне так холодно без него.
Он отступает еще дальше. В его глазах - отчаянное бешенство, в его крике - бешеное отчаяние:
— Уходи! Уходи же, ну!!!
Я не могу уйти, не хочу уходить, я тянусь, тянусь, тянусь к нему изо всех сил, но мои пальцы ловят лишь пустоту…
Мне так холодно без него… Так холодно…

Как холодно!
И очень жестко.
Попыталась свернуться калачиком.
Рванулись болью одеревеневшие мышцы, стон наждаком продрал пересохшее горло. Глаза словно засыпали песком и солью, и темнота в них взрывалась и переливалась сотнями крохотных вспышек.
Под щекой что-то холодное и шершавое. Провела по этому «что-то» ладонью. Похоже, камень. Да что ж так холодно-то…
Осязание возвращалось медленно. Я шевельнулась, пытаясь распрямиться несмотря на жалобы затекшего тела. С трудом открыла глаза. Взгляд уперся в грубую каменную кладку. Что за черт?!
Поднялась на четвереньки, огляделась. Три стены, решетка.
Тюрьма. Тюрьма? Азкабан…
А где еще я могла оказаться после убийства Дамблдора?
Мерлин мой, неужели я это сделала…
Но я бы сделала еще и не такое, лишь бы он остался в живых.

Будь проклята неведомая сила, которая швырнула нас с ним друг к другу.
Будь проклят миг, когда он внезапно, без предисловий шагнул ко мне, молча сгреб в охапку и поцеловал — грубо, настойчиво, страстно. Я проклинаю себя за то, что ответила на его поцелуй.
Будь проклят он! За то, что разжал объятия! За его умоляющий шепот:
— Уходи… уходи, не искушай меня…
За его исступленный хриплый вопль:
— Уходи! Уходи же, ну!!!
За то, что я убежала в испуге и смятении. За мою душу, которая осталась в его стальных руках.

Его смерть была такой же страшной, как его жизнь.
Мы праздновали победу и оплакивали павших, мы прощались с надеждами, чтобы строить новые планы, мы рушили отношения и восстанавливали школу… а он снился мне каждую ночь. И каждую ночь я пыталась дотянуться до него, а он только умолял меня уйти. Я стала бояться ночей — и каждый вечер, ложась спать, надеялась, что в этот раз я смогу удержать его.
Книги по-прежнему громоздились Пизанскими башнями в моей комнате старосты. Только теперь это были книги по некромантии. В них было много интересного, но совершенно мне не нужного. Я довольно быстро поняла, что таким путем мне его не воскресить.
И решилась. Сдала всю эту черномагическую мерзость в букинистическую лавку. Рассчитала точки бифуркации. Запаслась необходимыми зельями.
Надела на шею хроноворот.
Утопая в потоке возмущенного моим вторжением времени, я успела почувствовать легкий укол беспокойства — такого, какое бывает, когда не можешь вспомнить, выключила ли дома утюг…

В круге первом

Лицезреть собственный зад годичной давности - не самое приятное занятие. Но другого у меня не было: притаившись за мной, я ждала, когда Гарри и я выползут наконец из тесного грязного лаза в хижину. Ждала, захлебываясь ужасом - вдруг не успею?!
Я едва не закричала в голос, услышав холодное свистящее слово и короткий душераздирающий вопль, его вопль, его стон, переходящий в хрип… Ну что же вы стоите, придурки, безносая скотина уже бросила свое триумфальное: «Жаль…», шевелите жопами, ну быстрее, быстрее! Хорошие мои, ну не сидите же на месте, уже пора, уже можно! Нужно!!!
Но вот наконец моя попа зашевелилась, и я осторожно поползла за мной на приличном расстоянии, чтоб не раскрыться. Высунувшись из туннеля, я со всей доступной мне скоростью отползла за ящик, только что отодвинутый Гарри. Согнулась в три погибели, пытаясь успокоить истерично бьющееся в ребра сердце, и едва удержалась, чтобы не зажмуриться от страха.
Он был там, он там умирал, но Гарри заслонил его от меня, и я видела только край мантии, распластанный на полу крылом мертвого ворона, и ручеек темно-багровой, почти черной, еще теплой крови. Его крови.
Как я могла, как я могу смотреть на это?! Я, обиженная его трусостью и сраженная его предательством, не нашла в себе сил, чтобы попытаться спасти его. Я, знающая, что тот сумасшедший поцелуй был прощанием, а слова Дамблдора: «Северус… пожалуйста…» — мольбой о смерти, корчилась в беззвучных рыданиях, умоляя всемогущее Время подарить хоть секундочку, хоть полсекундочки жизни ему… Тогда я успею.
И Время сжалилось надо мной. Откуда только что взялось - силы, скорость, кристальная ясность рассудка… Из моего убежища за ящиком меня словно вынесло, я плюхнулась на колени прямо в кровавую грязь возле его тела - и губы сами собой зашептали заклинания, и руки открывали флаконы, взмахивали палочкой, четко и безупречно, как никогда. Заживляющее, кроветворное, восстанавливающее, обеззараживающее, перевязочное, лошадиная доза универсального антидота - почти смертельная, но хуже точно не будет. Пальцы мечутся, мелкие пуговицы глухого воротника выскальзывают, не поддаются… рву плотную ткань зубами, и наконец чувствую, щекой чувствую слабый нитевидный пульс у основания его шеи.
Времени на сантименты не было. Я с трудом приподняла его, - какой тяжелый! - обняла изо всех сил и торопливо выкрикнула: «Аппарейт!»

Болит шея.
Болят плечи.
Спина болит.
А голова прямо-таки раскалывается.
Я опять уснула над книгой. Через силу разлепляю глаза, смотрю на часы — Мерлин! Северус! Ужин! Перевязка! Вскакиваю так резко, что в глазах темнеет. Ничего, не в первый раз. Как я могла проспать?!
Еще слабо соображая, вылетаю из библиотеки в темную обшарпанную гостиную. Как я ни старалась, так и не смогла придать более уютный вид ни этой гостиной, ни этому дому. Сколько тут ни прибирай, все равно остается ощущение запущенности и неопрятности. Положение спасли бы открытые окна — но Северус не выносит яркого света, и все окна занавешены плотными темными шторами.
Он полулежит в кресле перед камином, укрытый до подбородка теплым шерстяным пледом, и отсутствующе пялится в стену. Злится, и за дело.
- Простите, сэр, я задержалась. Этого больше не повторится! - тарабаню я привычную, давно заученную скороговорку. - Десять минут, сэр, и будем ужинать.
Он не реагирует, когда я засовываю руки под плед и проверяю, сухо ли у него там. Это поначалу он грозно вращал глазами и строил возмущенные мины. Теперь ему все равно. И мне теперь все равно. Я просто выполняю свой долг. Я плачу за свои ошибки.
Оказалось, помочь ему выжить в Визжащей хижине и спасти его - не одно и то же. Он жив, но полностью парализован: яд успел необратимо повредить центральную нервную систему, и ничего ниже шеи он не чувствует. Не то что говорить, даже шептать не может: Нагайна постаралась на славу, от его связок остались одни лохмотья, раздробленная гортань не в состоянии их защитить. Следы змеиных укусов не заживают, его шея покрыта отвратительными гнойными свищами. Но мне нельзя показать и тени брезгливости. Его страдания - моя вина.
Я промываю раны дезинфицирующим раствором, накладываю свежую повязку. Балаболю без умолку — видимо, подсознательно все еще надеюсь вытянуть его из вязкого омута безразличия.
- Сегодня на кормушку - помните, ту, что я привесила у кухонного окна? - прилетели снегири. Целая стая, представляете? Такие пузатые, яркие! Хотите, я кормушку перевешу во-он к тому окну? Тогда вы тоже сможете наблюдать за снегирями. Я почти закончила перевод Ритберга для «Вестника алхимика». Обещали целых десять галлеонов за авторский лист. Если заплатят быстро, до конца месяца мы протянем. А там «Зельеварение сегодня» долг погасят. Я вам после ужина почитаю черновик…
Я все еще читаю ему вслух, пусть он давно этим не интересуется. Поначалу, ослепленная надеждой на его излечение, я выворачивалась наизнанку, стараясь держать его в курсе всех событий и научных достижений. Видимо, и он сам тогда на что-то надеялся: слушал внимательно, жадно, и я даже выучилась читать по его губам беззвучные и неизменно ехидные комментарии.
Когда я поняла, что мои усилия безнадежны? Может, когда в очередной раз ревела на крохотной кухне от усталости и отчаяния — тихо, чтобы он не слышал. А может, когда его глаза стали отсутствующими и тусклыми, когда из них исчез малейший проблеск интереса к жизни.
- Сейчас будем ужинать, сэр! - Бодро отбацала я, удаляясь на кухню.
Черт, опять кружится голова. Сейчас-сейчас, это пройдет, не в первый раз… Слишком мало сна - за переводы платят сущие крохи, и приходится работать едва ли не круглыми сутками, чтоб свести концы с концами. Слишком мало свежего воздуха - я выхожу на улицу только с ним, и ненадолго, он очень легко простужается теперь. Еды тоже маловато, да и лень мне готовить для себя отдельно, питаюсь тем же, чем кормлю его - перетертыми супчиками и жидкими кашами на воде.
Сползаю по стене на пол. Надо отдохнуть. Всего минуточку. Две минуточки. Как же болит шея… В этот момент я почти благодарна своему раннему остеохондрозу, боль не дает отключиться.
Подъем. Подъем, Грейнджер, расселась тут!
Встаю, цепляясь за старый покосившийся буфет. Давай, тряпка, давай. Где был твой хваленый ум, когда в романтически-душеспасательном порыве крутила хроноворот? Вот то-то и оно… Отгребай теперь.
Вяло взмахиваю палочкой, отправляя чиститься овощи. Хорошо, что бульона вчера наварила целую кастрюлю, на пару дней хватит… Руки чугунные, ноги ватные. Помутневшая от времени зеркальная дверца буфета отражает запавшие глаза в темных кругах, ввалившиеся щеки, заострившийся нос, волосы не волосы - пакля, закрученная в неряшливый узел… Краше в гроб кладут. Может, побриться налысо? На прическу все равно нет ни сил, ни времени. Да и какая кому разница, как я теперь выгляжу?.. Гарри на том свете, думаю, простит мне мой расхристанный вид. Рон? А что Рон… Он сам выглядел не лучше, когда мы виделись в последний раз - полгода назад. У него свои заботы, не приятнее моих: Молли совсем сдала после смерти Фреда, Джордж медленно скатывается в пучину слабоумия, Джинни не вылезает из депрессии после смерти Гарри, и даже пыталась несколько раз покончить с собой… По сравнению с этим я просто в шоколаде. У меня забота - только Северус, а он, слава Мерлину, в своем уме и всегда молчит.
На пару овощи готовятся быстро. Я уже забыла, когда в последний раз ела нормальное мясо. А шоколад… мамочки, до чего же хочется шоколада! Но это непростительная роскошь. Единственное, что я могу себе позволить - открыть дверцу буфета и глотнуть огневиски прямо из горлышка. Пойло дерьмовое, но для лечения затяжной ипохондрии не обязательно хлебать дорогущее Особое Огденское, сгодится и эта бурда. Одного глотка мало, и я прикладываюсь к бутылке еще раз, поглядывая на пароварку. Мне ведь даже напиться нельзя. Хороша будет сиделка-наперсница, полудохлая с бодуна… Обжигающая гадость во рту действует, как хорошая пощечина: соберись! Не ныть! Где там у нас ужин?
Руки привычно орудуют пестиком, перетирая пропаренные овощи в болотно-зеленую однородную массу. Невыносимо хочется спать. Вчера была удивительная ночь, тихая и торжественная, небо казалось вогнутым дном огромной обсидиановой чаши. И я, вместо того, чтобы работать, почти до утра таращилась на огромные, будто наклеенные на небо, холодные и неподвижные звезды. Думала о том, зачем нужны эти стылые светлые дыры в безупречно черном и теплом бархате неба. Они не способны никого согреть, от них не становится светлее… какой тогда от них прок?
А какой прок от меня?
Какой толк в том, что я умираю вместе с человеком, которого, как я думала, я люблю, в этом глухом темном доме, похожем на склеп? Воистину, если бы я действительно любила Северуса, то лучше подмешала бы ему яду в суп. Избавила бы от бессмысленных мучений, ставших следствием моей глупости. Но я не могу. Или?..
Нет. Я еще не готова. Хотя это может случиться вскоре. Возможно, даже раньше, чем опустеет эта бутылка огневиски. Пришла пора сознаться, Грейнджер: таким он тебе не нужен. Ты лишилась разума от одного поцелуя сильного, решительного, страстного мужчины. Безмолвная недвижная развалина в кресле перед камином напоминает Северуса Снейпа лишь размерами носа. А тоска - воющая женская тоска по несбывшемуся чувству, с каждым днем становится все безысходнее. И тело, даже истощенное и замученное недосыпами и недоеданиями, жаждет его рук - тех, сильных и властных, его губ - жестких и требовательных. Жаждет ум - его прежнего, его живого.
Не плачу. Сказала, не плачу! Вдохнуть, выдохнуть. Плеснуть в лицо ледяной водой. Перед дверцей буфета надеть спокойную улыбку. Расправить плечи. Поднос, тарелки, салфетки. Ну, пошла.
Тишина в гостиной такая, что собственные осторожные шаги кажутся мне слоновьим топотом. Не жарко — пока я возилась с ужином, камин почти потух. Палочка осталась на кухне рядом с мойкой. Ничего, камин подождет.
Присаживаюсь на скамеечку возле кресла, устраиваю на коленях поднос, разворачиваю салфетку. Его глаза закрыты — ничего удивительного, от перманентного бездействия он то и дело засыпает. Но что я, зря на кухне колготилась, что ли?
Легонько касаюсь его щеки ладонью.
Кожа прохладная.
Осознание. Секунда ступора.
Дрожащими пальцами щупаю пульс.
Это просто дурной сон.
Пульса нет.
Замираю. Я знаю, что это конец.
Поднос соскальзывает с ослабевших колен, ужин впитывается в потертый ковер.
Не страшно, не больно, ни слез, ни сил. Он все забрал.
Он мертв. И даже не пришлось травить…
… Сколько я просидела неподвижно рядом с его остывающим телом? Миг? Час? Вечность… Не плакала, за меня это делали свечи. Холодно. Как же холодно без него… Я в приступе жалкого малодушия желала ему смерти, а себе — освобождения. Но вот он мертв, так почему же я не чувствую себя свободной? Только холод, могильный холод и пустота. Кто я без него? Зачем я без него?
Последний огонек полыхнул предсмертно и утонул в расплавленном стеарине. Гостиная погрузилась в непроглядную темень. Медленно, как во сне, я подошла к окну, отодвинула шторку. Корявые, словно нарисованные неумелой детской рукой, звезды все так же висели гроздьями заупокойных свечей.
Решение созрело давно. Раньше, чем первая бутылка огневиски поселилась в кухонном буфете. Я запрещала себе думать об этом, боялась сделать еще хуже. Всегда есть вариант хуже настоящего, теперь я это знаю. Но это значит, что есть вариант и лучше. И он того стоит.
По-кукольному размеренно прошла через темный умерший дом. Захватила с кухни бутылку. Напиваться нельзя, но один глоток лишним не будет. Жжение спиртного поможет ощутить, что я еще жива.
В своей по-спартански убогой спальне выволокла из-под старого комода обувную коробку. Когда-то в ней лежали мои бальные туфли - те, что я надевала на Рождество четвертого курса. Сейчас в коробке среди глупых девчачьих сокровищ (первая валентинка, засушенная ромашка от Рона, какие-то фотографии, несколько значков ГАВНЭ) покоилось сокровище настоящее.
Мой хроноворот.
Глядя на звезды сквозь прозрачные колбочки песочных часов, я листала память, как забытый фотоальбом, разыскивая среди потускневших от времени образов его. Нашла, замерла на миг, вспоминая малейшие черточки и детали.
Ну, на посошок.
С Мерлином. А, сама справлюсь.
Песочные часы завертелись, ввинчиваясь во время…

Второе дыхание

Интересно, путешествие во времени оказывает отрезвляющее действие? Видимо, да. По крайней мере, на меня. Не то чтобы я была сильно пьяна, но после трех глотков огневиски на голодный желудок толика хмеля ощущалась. Теперь же я точно знаю, что значит быть трезвой, как стекло. Это когда глазные яблоки, кажется, звенят от напряженного вглядывания в полумрак коридора хогвартских подземелий, а нервы истончаются хрустальной паутинкой и вот-вот лопнут.
Я стояла за поворотом коридора и кусала пальцы в нетерпеливом ожидании, когда наконец распахнется дверь кабинета зелий, и оттуда выскочу я. Неужели мы так долго целовались? Мне тогда показалось, что поцелуй занял всего одно ослепительное мгновение…
Но вот дверь грохнула о стену, и в коридор вылетело встрепанное нечто предположительно женского пола. Мерлин, неужели я так выглядела? Лицо ошалевшее, глаза как плошки - ну прямо будто не поцеловали и прогнали, а ударили и изнасиловали. Впрочем, сейчас мой вид не лучше. Уже не говоря о том, что я несколько постарше меня. Но будем надеяться, он не станет пристально вглядываться. И - с ума сойти, вот так шутки подсознания! - на мне сейчас тот же свитер, что и на мне!
Я судорожно вздохнула, помотала головой (помню-помню, мысли метались в голове, как ошпаренные ужи, внося дополнительную сумятицу в чувства, и без того растрепанные), и припустила к лестнице со всех ног. Я вздохнула чуть более спокойно и помчалась на смену мне. У открытой настежь двери помедлила, собираясь с духом. И шагнула в полутемный мрачный класс.
Он был там, он стоял, опираясь обеими руками о первую парту, и дышал так быстро и тяжело, что плечи ходили ходуном. На один рывок сердца я замерла в упоительном восторге: он живой, живой и здоровый, и такой желанный и долгожданный!
Права на ошибку нет. Пройти на цыпочках по режуще-тонкой грани его чувств, не сорваться ни в глупость, ни в пошлость, отдать все, не обещая ничего и ничего не требуя взамен. Никогда не занимавшаяся легиллименцией, в тот момент я восприняла его мысли телепатически четко: он зол на себя за непростительную слабость, он растерян из-за моего неожиданного ответа на его порыв. И единственное, в чем он уверен - что поступил правильно, прогнав меня от греха (то есть от него самого) подальше. Моя задача - доказать всю глубину его возмутительной неправоты.
Звук моих шагов заставил его резко обернуться. Если он думал, что от этого испепеляющего взгляда я снова убегу прочь, или что это красноречивое молчание напугает меня, он ошибался. За год я научилась читать не только по его губам, но и по глазам. И его глаза требовали, чтоб я ушла. Его глаза умоляли остаться.
Я подошла осторожно, словно к хищному зверю. Еле ощутимо коснулась щекой его плеча: можно? Тронула пальцами плотную ткань сюртука на его груди: ну как? Он не оттолкнул меня, ни рукой, ни словом. Тогда я обняла его легко и решительно, прижалась тесно, насколько хватило сил, и чуть не закричала от облегчения, почувствовав его руки на своей талии.
Хватит, Северус Снейп. Хватит быть профессором, шпионом, Пожирателем смерти. Побудь немного просто мужчиной.

Солнечный лучик, словно котенок мягкой лапкой, защекотал мне нос. Чихаю и просыпаюсь.
Вставать не хочется, хотя и постель жесткая, и тонкое одеяло совершенно не греет. Необдуманно потягиваюсь, шиплю сквозь зубы от боли: разодранный позавчера бок еще толком не зажил. Невилл, конечно, залатал меня на совесть, но еще пару дней придется потерпеть. Осторожно, стараясь не делать резких движений, беру с прикроватной тумбочки флакон с обезболивающим. До середины дня этой порции хватит.
Замираю в постели, ожидая, когда подействует анальгетик. По своему эффекту это зелье схоже с промедолом, и Северус постоянно напоминает, чтобы я им не увлекалась. Не увлечешься тут, как же… третья засада за месяц, это ж одуреть можно! Одиннадцать человек убиты, таких потерь у нас не было со времен битвы за Хогвартс.
Битва за Хогвартс… при мысли о ней в животе до сих пор все сворачивается в ледяной дрожащий ком, хотя память сохранила лишь короткие отрывки этого кошмара наяву. Зеленые вспышки, искаженные яростью лица, крики боли, крики ненависти, крики торжества… Гарри, нелепо взмахивающий рукам и оседающий на землю… ползущий к нему Рон в окровавленной и разорванной рубахе… мой собственный истошный вопль: «Рон! Спасай Гарри!» По счастью, Рыжий в тот момент не стал проявлять неуместную инициативу — просто подчинился. Обнял бесчувственного Гарри и аппарировал за секунду до луча Авады, врезавшегося в землю в том самом месте, где они только что лежали. Помню, не успела увернуться. Помню, что край черной мантии показался ускользающему сознанию благодатной темнотой смерти…
Я мертва. Официально.
Фактически же край черной мантии означал спасение. И не только для меня …
Северус выхаживал меня почти три месяца. Как смог вытащить из Хогвартской бойни, как сумел укрывать так долго, внушив всем окружающим, что я погибла — не знаю. Всех своих профессиональных секретов он не раскрывает даже мне. Он умудрился не только выжить, но и не раскрыться: победа Вольдеморта в той битве принесла ему невиданный почет, статус правой руки Лорда и должность директора заново отстроенного Хогвартса. Снейпу позволено теперь если не все, то многое.
Как страшно было выходить из-под его надежного крыла в мир, живущий по другим законам! Но Северус вложил в мою руку портключ и сказал: «Теперь Сопротивление — это ты». Он был неправ. Сопротивление — это мы. Я, Рон, Невилл, Джинни и Джордж, сестры Патил, все три с лишним тысячи сорвиголов, не примирившихся с новыми порядками. Виктор, укрывающий Гарри и финансирующий его лечение. И Северус Снейп. Второе лицо магического мира.
Время благородства ушло. Добро должно быть с кулаками, это мы осознали очень быстро. В тот момент, когда Люциус Малфой, буквально обезумевший от горя после гибели Драко и самоубийства Нарциссы, предложил Сопротивлению свои услуги и свое состояние. Младшего Малфоя загрызла Нагайна… Мне не жаль его — он убил Дамблдора. И старший Малфой не вызывает у меня ни малейшего пиетета, хотя его стараниями мы экипированы по полной: незарегистрированные палочки, документы, конспиративные квартиры, лучшие ингредиенты и зелья, деньги в любом количестве…
Недели тоскливого страха - не справлюсь, не сумею, не выживу! - уничтожили во мне последние иллюзии. Кулаки у добра должны быть большие и увесистые. Мне легко было принять решение использовать против врага его же методы. Первая террор-группа состояла из десяти человек, включая меня: Рон, Невилл, Джордж, Джинни, Парвати и Падма, Дин, Терри, Деннис. Их оказалось трудно отыскать, еще труднее организовать. Зато теперь в нашем распоряжении десять крупных, обученных, укомплектованных и ооочень злых отрядов, способных устроить в магическом мире тотальный террор. И мы его устроили. Невилл хохотал до колик, когда узнал, какие баснословные награды обещаны действующим правительством за наши головы… А ведь это еще только начало. К тому времени, как поправится Гарри, мы вырежем Ближний круг, как поросят на холодец.
…Я пошевелилась: кажется, зелье подействовало. Скакать под Авадами, конечно, еще рановато, но до туалета я уже в состоянии доковылять без риска для окружающей обстановки. Хотя какая обстановка на явочной квартире… Так, необходимый минимум, чтоб спать, есть и сидеть не на голом полу.
Вяло тащу себя в туалет и умываться. Мысли мечутся, как бешеные пикси, вокруг неудач последнего месяца. Три проваленные операции. Одиннадцать человек — в минус. Кошмар. Акции были просчитаны до секунды, до дюйма, мы чуть ли не дышали по команде! Я сама была там, никто из бойцов не ошибся, никто не схалтурил. Нас просто ждали.
Машинально провожу рукой по волосам: так непривычно с короткой стрижкой… Но позавчера мне не только бок располосовали, но еще и подпалили шевелюру. Теперь моя прическа напоминает молодого барашка. Нет, я совершенно не хочу ничего делать сегодня. Могу я расслабиться? Если бы зеркало в ванной было волшебным, мое отражение закивало бы согласно и радостно. Но зеркало обыкновенное, поэтому язык я показываю отражению безнаказанно и возвращаюсь в комнату.
Пока я плескалась, кровать успела остыть. Но развалиться на ней — все равно блаженство. Жаль, что мозги нельзя развесить на проветривание. Ну то есть можно, только безвозвратно. А мой мозг требует отдыха не меньше, чем тело, если не больше. Сопротивление в полном составе уверено, что это я стою у руля, разрабатываю теракты, добываю информацию, координирую действия отрядов, привлекаю агентуру… Все это я, разумеется, делаю, но ни за что не справилась бы без еще одного человека. И еще вопрос, кто из нас в Сопротивлении главный.
Жду его. Мы очень редко видимся, только если я действительно не могу совладать с ситуацией сама. Нынешние неудачи — не тот случай, когда мне абсолютно необходима помощь. Но это очень хороший повод встретиться с ним…
— Все валяешься?
Кажется, я задремала.
Смотрю на него снизу вверх, и по лицу неконтролируемо расползается улыбка. Он привычно спокоен, только глаза блестят предвкушением. Он тоже соскучился.
— Зачем звала? У меня мало времени.
— И у меня.
Хватаю его за руку, тяну в постель. Он только этого и ждал — охотно валится рядом со мной, через голову стаскивает рубашку. Вытряхивает меня из майки, останавливается, пробегает пальцами по моему раненому боку:
— Это что?
— Мальсибер. Не отвлекайся…
Когда я проявляю инициативу, у него просто сносит крышу. Мерлин, как я изголодалась по нему!
— Зачем ты постриглась?
Не отвечаю — рот у меня занят! Нашел, когда спрашивать!
Отстраняюсь, он шипит недовольно. Ничего, хорошенького понемножку.
Его губы — жесткие и требовательные.
Его руки — сильные и властные.
Он настойчив до бесцеремонности и нежен до неистовства. Это нужно нам обоим, и я забываю, кто я и где, только губы самопроизвольно шепчут в лихорадочном упоении: «Северус… Се… ве… рус…»
Спустя час и две вспышки острого мучительного удовольствия мы уже в состоянии говорить о делах.
- У нас крот, - заявляю я, откидываясь на спину.
- Ты удивительно догадлива, - хмыкает он в ответ.
Не успел отдышаться, а уже ехидничает.
— Кто?
— Это у тебя надо спросить. Тот, кто знал.
- Гениально, - возвращаю я шпильку. - Полсотни бойцов плюс я, Рон и Невилл. С кого предлагаешь начать?
— С Уизли.
Он что, серьезно?! Пристально вглядываюсь в его лицо. Да, похоже, не шутит и не издевается. Но Рон — вряд ли, хотя он и в курсе всех наших «мероприятий». Рональд - отличный стратег, и, вопреки всеобщему мнению, голова у него работает как надо. Недостает только опыта, который очень скоро придет, с нашим-то размахом. И все-таки он не может быть стукачом. Слишком импульсивен, слишком горяч. Для руководителя террор-группы - то, что надо, а вот для шпиона… Кроме того, именно Рон первым озвучил витающую среди нас мысль о «кроте» в рядах Сопротивления.
— Нет. Я уже думала об этом. Нет.
— Думай еще. Такой человек должен быть…
— …чистокровным хитрым дураком.
Смотрит на меня удивленно. Мог бы уже привыкнуть, что мы одинаково мыслим, только я — чуть медленнее. В силу возраста и общей женской наивности.
— Именно. Но не обязательно чистокровный, может быть и полукровка.
Понимаю. Магглорожденным надеяться не на что, как и «предателям крови», а вот полукровки, в зависимости от личных качеств, вполне могут здравствовать и процветать и при новом режиме. Тот, кто лежит сейчас рядом со мной — наглядное подтверждение.
- И что ты предлагаешь? Перетрясти полторы тыщи бойцов - нереально.
Знает, что делать, по глазам вижу. Но хочет меня помучить, как всегда.
— Думай.
У меня уже мозг свело думать.
— Пущу дезу. Посмотрим.
— Пока будешь смотреть, вам показательное избиение младенцев устроят.
— Подключу Малфоя.
— Не справится.
— Уверен?
— Без сомнения.
— Тогда не знаю.
- Дите несмышленое, - наигранно ворчит он, поднимая с пола мантию. - Вот, держи.
Передо мной на цепочке покачивается мой хроноворот. Надо же, я думала, что потеряла его в Хогвартской бойне.
— Тебе же не впервой?
Сердце на короткий миг ухает в пятки, но потом я понимаю — Северус имеет в виду мои упражнения с хроноворотом на третьем курсе.
— Вернись к последней акции. Посмотри внимательно. Кто как себя ведет. Кто с кем рядом, кто что говорит… Да что я тебе объясняю, сама все знаешь.
Никак это признание моих способностей? Хотя скорее констатация факта. Я действительно сама знаю, что мне делать.
- Чем лучше узнаю волшебников, тем больше нравятся магглы, - бурчу я и забираю хроноворот.
Северус тихо усмехается:
— Кто автор перла? Опять Лонгботтом?
— Ага.
— Смотрю, он у вас прямо шут на общественных началах.
- Ну кто-то же должен…
Сворачиваюсь клубочком у него под боком.
— Когда тебе уходить?
— Вчера.
Ох, как я не люблю эти его временнЫе идиомы!
— Трудно было вырваться?
Он кивает и обнимает меня:
- Риск - благородное дело.
У меня есть целая минута, чтобы насладиться его присутствием. А потом он встает и начинает одеваться, и мне холодно.
— Ты так и не ответила, какого Мерлина постриглась.
— Искра от факела попала в волосы.
— Какая проза… а тебе идет.
— Зачем тогда спрашивал?
— Интересно.
Интересно ему… Свешиваюсь с кровати, собираю одежду. Мне тоже пора. Дел невпроворот.
- Вычислишь крота - сообщи, я сам с ним поработаю.
С тоской наблюдаю, как он сосредоточенно застегивает сюртук. Когда мы теперь увидимся?..
У двери он останавливается, возвращается ко мне и легонько целует в нос:
— Не зарывайся.
— Ты тоже.
Это наша формула прощания. Она помогает надеяться, что прощаемся мы не навсегда. Но я все равно отворачиваюсь, чтобы не видеть, как он уходит.
Хлопок двери.
«Авада Кедавра!»
Звук падающего тела.
- Ну, вот мы и нашли предателя! - Рон стоит в дверях, нацелив на меня палочку. - Не ожидал от тебя.
Кусочки мозаики с почти слышимым хрустом сложились в голове. Какой же ты дурак, Рональд. Чистокровный хитрый дурак…
— По старой дружбе я убью тебя быстро. Хотя нашим очень хотелось разорвать предателя на кусочки.
Куда же ты, глупец… Защите меня учил самый лучший преподаватель.
Швыряю в Рона свитер, который держала в руках. Полсекунды заминки — достаточно, чтобы схватить с кровати палочку. Авада всегда удавалась мне хорошо.
Поднимаю с пола свитер, переступаю через бездыханное тело предателя.
Северус лежит ничком у самого порога. Переворачиваю его, отвожу с лица растрепавшиеся волосы. Целую еще не остывшие губы.
…Однажды я спросила тебя, почему, глядя на звезды, так хочется романтики, любви и тепла. Ведь звезды такие далекие и холодные. «Они мертвые, - ответил ты. - Глядя на них, хочется жить"…
Прости. Я опять не смогла спасти тебя. Что за злой рок довлеет над нами? Почему из-за того, что один юный дурак в приступе страха за свою шкуру продался врагу, должен погибнуть самый лучший, самый дорогой мне человек на земле?
Я исправлю это.
Мы не будем жить в мире, где светят мертвые звезды.
Я тебе обещаю.

Третий закон Ньютона

Министерство Магии всегда старалось контролировать использование хроноворотов, а изменение исторических событий напрямую запрещено законом. Причиной тому стал так называемый парадокс дедушки — то есть когда ты возвращаешься в прошлое, убиваешь своего деда и делаешь невозможным собственное появление на свет, следовательно, убийство несчастного дедушки также становится невозможным.
На самом деле никакого парадокса дедушки не существует, и Северус был абсолютно прав, называя современное магическое сообщество толпой старых маразматиков. Возвращаясь назад во времени, мы не создаем новую реальность. Мы просто идем в уже существующую и делаем там все, что хотим. Странно, что именно маггловский физик Дейч разработал теорию параллельных вселенных, хотя, кажется, волшебники должны знать об этом больше. Само наличие хроноворота опровергает существование парадокса дедушки, это факт, и он очевиден. Похоже, за этим запретом кроются более глубокие мотивы правящих элит, чем какой-то надуманный парадокс.
Если верить Степлдону, мы, сталкиваясь с множеством вариантов действий, выбираем все, порождая тем самым несчетное количество историй развития космоса. А поскольку разумных существ, мягко говоря, много, и каждое из них каждую секунду выбирает все возможные варианты, то бесконечное число вселенных возникает в каждый момент временной последовательности.
Среди этого необозримого множества мне предстояло выбрать один мир, который устроит меня. И тут в действие вступила теория хаоса, которая гласит, что сложные системы чрезвычайно зависимы от первоначальных условий, и небольшое изменение в окружающей среде ведет к непредсказуемым последствиям. Однако с математической точки зрения, системы с хаотическим поведением являются детерминированными, то есть подчиняются некому строгому закону, и в каком-то смысле их можно считать упорядоченными. А раз так, все точки фазового пространства динамической системы поддаются расчету. Если смотреть глобально, то каждая из ежесекундно создаваемых реальностей является точкой мирового аттрактора.
Другое дело, что рассчитать каждую точку невозможно ни для маггла, ни для мага. Но любое сложное арифмантическое уравнение поддается упрощению, а поскольку сложные нелинейные динамические системы по сути представляют собой эти самые уравнения, вычислить крайние точки бифуркации вполне реально при должной степени усердия.
Чего-чего, а усердия мне всегда хватало. И знаний арифмантики тоже. Не хочу думать, что в первый раз я ошиблась с точкой бифуркации. Во втором временном витке я вообще мало о чем подумала, кроме собственной загубленной жизни. Зато теперь постаралась на славу. Из ста девяноста четырех точек фазового пространства я смогла выбрать ту, которая предполагала наибольшее изменение первоначальных условий в наименьшей из замкнутых нелинейных систем. И если взмах крыла бабочки может породить тайфун в Бразилии, то почему тайфун не может быть причиной рождения новой звезды? То, что я задумала, должно пустить систему вразнос, и от этого «большого взрыва» возникнет вселенная, в которой будет Северус, и буду я, и мы будем вместе.
Я четырежды скакала туда-обратно, не вмешиваясь в ход событий, а только наблюдая. Ситуация развивалась стремительно, и мне следовало просчитать все до малейших деталей, распределить время по секундам, а расстояние - по шагам, отточить каждое движение… Когда хлипкая дверь гостиничного номера задрожала под слитными ударами моих бывших соратников, я обернула хроноворот в последний раз.

На Астрономической башне свистал ледяной ветер. Я распласталась по стене в единственном неосвещенном месте площадки. «Хорошо, что ты такая тощая, - заметил как-то Рон. - если к стенке прислонишься, тебя и не разглядеть…» Эх, Рон, Рон. Ты же никогда не был ни дураком, ни слабаком, что на тебя нашло? Надеюсь, в новой параллели с тобой тоже будет все в порядке…
— Сделай правильный выбор, Драко… ты не убийца…
Из своего угла я видела, как Малфой застыл в замешательстве. Он не верил Дамблдору, хотя мягкий проникновенный голос старого волшебника был способен убедить самого Вольдеморта в его собственной чистоте и доброте. Слишком мягкий. Слишком понимающий. Таким голосом успокаивают впавших в истерику малолетних детей. Но мы-то, мы не были уже детьми! Наше детство кончилось в тот миг, когда мы сделали выбор, когда решили, за кого суем головы в эту магическую мясорубку.
Я - нынешняя - тоже не верила Дамблдору.
Пока Малфой колебался, я считала секунды. Раз, два, три - грохот шагов по лестнице. На обмен любезностями - двадцать восемь секунд. На грызню между Грейбеком и Кэрроу - еще четыре. Тридцать два:
- Драко, или сделай это, или отойди, чтобы один из нас… - две секунды на истеричный визг Беллы.
Тридцать пять - дверь распахнулась. Тридцать шесть - он шагнул на площадку. Тридцать семь, тридцать восемь:
— У нас проблема, Снейп… похоже, мальчишка не может…
Сорок, сорок одна…
— Северус…
Сорок три - чуть пригнуться, сорок четыре - упереться толчковой ногой в стену.
Он смотрит на Дамблдора ровно три секунды.
Сорок восемь…
— Северус, пожалуйста…
Сорок девять… Пора!
Я рванулась. Едва затянувшаяся рана на боку полыхнула болью, но я успела прыгнуть между Малфоем и Северусом. Авада всегда удавалась мне хорошо.
Пытаясь зажать ладонью разошедшийся шов, под недоуменными взглядами Беллы и компании я осела на пол, прямо к его ногам.
— Уходим!
Зашуршал, удаляясь, край черной мантии. Ускользающее сознание отказывалось понимать и принимать: он ушел. Он оставил меня здесь и ушел вместе с Пожирателями.
Как же здесь холодно… как холодно…

Да, Азкабан — это вам не Ривьера.
Я мерзну еще и потому, что, кажется, потеряла довольно много крови. Ломит все тело, невыносимо болит бок, и слабость такая, что даже дышать нет сил. Какова бы ни была моя новая история, она закончится сегодня. Мне бы только узнать, что сталось с ним…
Забиваюсь в угол, обжигающий холод каменной стены не дает сползти в забытье. Интересно, суд будет? Или, как говорится, по законам военного времени? Ох, Грейнджер, ты неисправима: полшага до смерти, а тебе все интересно… Кстати, вот тоже интересно: для каждого человека смерть принимает свой облик. Какой она будет у меня? А какой была для него все эти разы?.. Одинаковая или нет? У его смерти должно быть мое лицо. Ведь это я раз за разом заставляла его умирать…
Немеют пальцы. Как хочется уснуть! Чтобы вечно видеть тот сладкий сон, чтобы вечно чувствовать биение его сердца под плотной тканью сюртука, чтобы вечно знать, что жив… он жив… «Гермиона…» Он зовет меня… «Гермиона…» И мне становится теплее от одного только его голоса…
— Гермиона… Гермиона, очнись…
Почти с болью разлепляю веки.
Встревоженные зеленые глаза, вечно захватанные стекла кривоватых очков… А где Северус?
— Гермиона, слава Мерлину… живая…
Кутает меня в мантию, легко поднимает на руки. Никогда не замечала, чтобы он был таким сильным…
- Гарри… - Слова царапают гортань. - Что… ты здесь…
— Тише… вот, держи… ну держи!
Что-то теплое и гладкое ложится в мою ладонь. Резкий рывок в области живота - и сознание провалилось в благодатную темноту.

Его губы - жесткие и требовательные. Но такие холодные… Почему у него такие холодные губы? Словно я целуюсь с фарфоровой куклой… Он приоткрывает рот, и с его губ мне в горло льется какая-то гадость, я захлебываюсь, отбиваюсь, но его руки, сильные и властные, крепко держат мою голову…
— Тише, тише, это лекарство, все хорошо…
Такой знакомый голос, такой родной… Но — принадлежит не ему.
Проглатываю гадость - не выплевывать же, раз лекарство - и с опаской открываю глаза. Потолок. Перекрестье балок. Вон та, вторая слева, чуть подгнила - отсюда этого не видно, но я знаю, что ее давно пора менять. Если повернуть голову влево, с этого дивана виден камин и глубокое кресло перед ним. Сколько раз я засыпала на этом диване, утомленная заботами прошедшего дня - и вскидывалась через каждые полчаса, чтобы проверить, все ли в порядке с ним. В позапрошлой жизни старый дом в Тупике Прядильщиков стал могилой для нас обоих. А в этой?..
- Вот это надо выпить тоже, - к моим губам прижимается холодный и гладкий край стеклянного пузырька. Покорно глотаю тягучую мятную мерзость. Не знаю, что такое, но в голове проясняется, и даже как будто сил прибавилось.
- Рассказывай, - хриплю я, рефлекторно сглатывая, чтоб избавиться от гадкого послевкусия.
Гарри удивленно смотрит поверх оправы очков:
— Это ты должна рассказывать. Для начала, зачем ты убила Дамблдора?
Нет, Гарри… ты очень хороший, но ты не поймешь.
— Ты для этого меня вытащил?
- Нет. Ты лежи, лежи… - Он подтыкает одеяло, кутает мои заледеневшие ноги. - Скоро поправишься, главное, чтоб обморожений не было. И все-таки?
— Сначала ты. Зачем тебе нужно было меня спасать?
Гарри замялся. Посмотрел в потолок. Посмотрел в пол. Потом еле слышно вымолвил:
— Это Снейп.
Сердце забилось медленно и гулко.
— Он сказал, что ты прикрыла собой весь магический мир. Что все не так, как мы видим. И что если мы не вызволим тебя из Азкабана, погаснет последняя живая звезда.
Закрываю глаза. Под веками горячо и тяжело. Почему эти слова передает мне Гарри? Догадываюсь. Знаю. Но…
— Гарри, где он?
— Он погиб. Прикрывал меня, чтоб я пронес в Азкабан портключ и успел добраться до тебя.
Под опущенными веками вспыхивают и умирают звезды.
Гарри еще что-то тихо говорит, но я не слушаю. В моем воспаленном мозгу пульсирует недоверчиво и лихорадочно: как же так? Как - же - так?! Неужели я опять ошиблась?! Система действительно пошла вразнос… но только я в своей бесконечной гордыне могла предполагать, что просчитаю все вариации хаотичного движения аттрактора… Самонадеянная дура! Я опять убила его…
— … и поэтому я спрашиваю тебя: зачем ты убила Дамблдора? Я знаю, я верю, ты не стала бы делать этого просто так! Значит, была причина! Гермиона, умоляю тебя, скажи!
Все. Я больше не могу. Не хочу. Если ни в одном из бесконечного количества выборов ему не суждено жить, то и мне — незачем.
- Убей меня, Гарри! - Собственный голос кажется мне одержимым, как у Беллатрикс. - Дамблдор владел Бузинной палочкой. Она подчиняется тому, кто уничтожил предыдущего хозяина. Убей меня, и ты получишь такое оружие, против которого Вольдеморт со всем его могуществом - сопляк из песочницы!
Гарри смотрит на меня и печально улыбается.
- Нет, Гермиона. Он предупредил, что ты именно этого и потребуешь. Я принес Нерушимую клятву, что вызволю тебя и не оставлю, что бы ни происходило. Он сказал, ты - единственное в целом мире, ради чего можно погасить все звезды. Я с ним согласен. Кстати, когда ты успела постричься?
Мерлин, ну за что ты сделал их такими губительно великодушными! Неужели они, несмотря на взаимную ненависть сумевшие договориться, чтобы спасти меня — не смогли понять, что мне не нужна его жертва! Что в мире, где нет его, для меня тоже не существует места!
— Гермиона, я готов нарушить данный мною обет, если ты попросишь.
Что?!
- Только он передал кое-что для тебя. Посмотри. Если ты уверена, что это не нужно тебе, я выполню твою просьбу и убью тебя.
Глаза говорят: это мой хроноворот. Разум не верит. Сердце заходится. Гарри снова улыбается.
- Ты должна выздороветь. Если звезды умирают - значит, это зачем-нибудь нужно… А тебе идет короткая стрижка.
Третий закон Ньютона гласит: тело остается в неподвижности, пока на него не подействует внешняя сила. Я ошиблась не с точками бифуркации. Я воздействовала не на тот объект.
…Неужели Северус догадался о моих манипуляциях с хроноворотом? Если так, то теория Флетчера об остаточной памяти верна, и запрет на изменение истории более чем оправдан. Нельзя играть в шахматы с прошлым, люди не пешки. Сколько судеб ты перекалечишь, пока ищешь несуществующий беспроигрышный гамбит? А я всегда плохо играла в шахматы.
Смотрю на Гарри. Он возится с камином, что-то озабоченно бурчит. Понимаю, почему Северус приставил ко мне именно его. Чувства Гарри прямы, как стрела, и крепки, как алмаз. Его вера в друзей нерушима: он не стал огульно обвинять меня в предательстве. Но я могу лишь догадываться, чего стоило Северусу заставить его выслушать, поверить и ввязаться в это сумасшедшее нападение на Азкабан. Впрочем, Гарри - известный авантюрист, и если он в чем-то убежден, расшибется в лепешку, но своего добьется.
Камин разгорается, и в гостиной начинает теплеть. Гарри по часам пичкает меня зельями, сверяясь с листком пергамента.
«Инструкция, - смущенно пояснил он. - Я ж в зельях, как Хагрид в кулинарии…»
И я смогла улыбнуться. Душа ныла, стонала, кричала. Боль и слабость не отступали. Но я улыбнулась. Этот старый дом, две жизни назад ставший для меня склепом, теперь был убежищем. Он ласково принял нас в свои теплые объятия, и даже запустение и беспорядок в гостиной оказались уютными - стоило только разжечь камин. Словно в ответ на мою улыбку, огонь ободряюще прищелкнул, качнулись потрепанные занавески, где-то пискнула мышь. Этот дом знал меня и любил, наверное, не меньше, чем его хозяин.
Гарри сосредоточенно бродит туда-сюда по дому, уткнувшись в инструкцию: «Тэээкс… кроветворное - четыре раза в день по двести пятьдесят миллилитров… Восстанавливающее - один раз утром триста миллилитров… заживляющее… ледник в подполе на кухне…» Тени от камина приплясывают вокруг меня, ластятся, успокаивают.
И не холодно. Гарри не предаст, дом не прогонит. А в моих руках, спрятанных под пледом, греются крохотные песочные часы - мой хроноворот. Я больше не стану страдать и убиваться. Северус дал мне еще один шанс, и промахнуться нельзя. Как бы хотелось, чтобы все оказалось по-другому… Но третий закон Ньютона никто не отменял, и все будет так, как должно быть, даже если будет наоборот.

Четвертое измерение

Над принятым решением нельзя раздумывать. Иначе рискуешь от него отказаться и принять новое, неверное. Думать нужно до того, как решишься.
Я решилась, почти не размышляя — не над чем там было размышлять. Ответы на все мои вопросы лежали на поверхности, как всякая уважающая себя истина. Мне нужно было не думать, нужно было прозреть.
Я не хотела. Как же я не хотела признавать очевидное! Ругала себя последними словами, промочила подушку с двух сторон и футболку Гарри. Он утешал меня неумело, но искренне. И после трех суток душевного раздрая мне пришлось успокоиться. Смириться с собственным решением — тоже.
Из ложных посылок не может получиться истинного вывода. Единственная, но определяющая ложь во всей моей истории — безумный поцелуй, с которого все началось. Я с упорством восторженной юной идиотки верила в придуманные чувства, и раз за разом вынуждала Северуса любить меня. В том его отчаянном поцелуе не было еще любви. Она могла бы возникнуть в будущем, если бы оно было, наше будущее. Среди бесконечного количества вселенных не оказалось ни одной, которая позволила бы нам остаться вместе. Во всех вариантах мною же навязанная любовь ко мне означала для Северуса смерть.
Я была и остаюсь мелочной эгоисткой. Каждый раз я спасала его не для него - для себя. Не случись того рокового поцелуя, мне и в голову бы не пришло воскрешать его. Как и все, я бы печально вздохнула, узнав правду о нем, положила бы к надгробию цветы и… забыла о Северусе Снейпе до очередного Праздника Победы. Может, для того он и поцеловал меня тогда - чтобы хоть кто-то вспоминал его чаще, чем раз в году. Только я, впечатлительная гриффиндорка-максималистка, все неправильно поняла…
Я провела его через все круги ада, но я и сама умирала вместе с ним. Мало кто знает Северуса Снейпа так, как знаю его я. Никто никогда не любил его хотя бы вполовину так, как я. Моя любовь из смутной и почти неосознанной мечты стала реальной, осязаемой, живой.
Во имя любви люди совершают настоящие чудеса. Во имя любви рушатся царства и создаются миры. Солдат идет на врага с голыми руками - и побеждает из любви к Родине. Слабая женщина способна разорвать в клочья здорового мужика, если он угрожает ее ребенку. Из-за любви люди одолевают бескрайние моря и неприступные горы без страха и сомнений. А я? Что сделала я ради своей любви?
Но я знаю, что должна сделать.

Снова прохладный, чуть отдающий плесенью воздух Подземелий. Снова темный коридор, грохот распахнутой двери, встрепанная я, с пунцовыми щеками вылетающая из класса зельеварения. Снова сердце трепещет и норовит выпрыгнуть через горло.
Крадусь на цыпочках, дыхание замедляется, палочка наготове. Он все равно слышит мои шаги и оборачивается, но я успеваю бросить в него Петрификус. Все, как он сам учил: почти шепотом, без размаха, одним движением кисти.
Прости. Так надо.
Подхожу к нему, онемевшему и обездвиженному. Приподнимаюсь на цыпочки, почти касаюсь губами его губ… помню, помню, как они могут быть нежны… Беру себя в руки и шиплю ему в лицо со всем отвращением, какое только способна изобразить:
— Никогда больше не смей прикасаться ко мне, мерзкий сальноволосый ублюдок!
Для пущего эффекта отвешиваю ему звонкую пощечину. Пусть Гермиона Грейнджер навсегда останется для него истеричной трусихой с подленькой, гаденькой душой.
У меня очень сильный Петрификус. Но я для верности добавляю Инкарцеро и Силенцио. Вот так. Теперь его найдут лишь после того, как трагедия на Астрономической башне как-нибудь закончится. Как именно - неважно, главное, чтобы он не смог туда попасть. Уж я позабочусь, чтобы все так и случилось.
Хоть бы поцеловать его на прощание… Нельзя. И я ухожу, не оглядываясь.
Что сделала я из любви к мужчине?
Я отказалась от него.

— Мисс Грейнджер…
Он учтиво кивает мне, и выражение его лица непроницаемо-холодное.
— Господин Директор…
Слегка кланяюсь в ответ.
Он проходит мимо меня, не задержавшись даже на миг. Но в глазах его мелькает что-то… такое знакомое… такое родное… нестерпимо хочется обернуться, чтобы с замирающим сердцем встретить его ответный жаждущий и тоскливый взгляд. Но я ухожу, не оглядываясь.
— Приветственное слово в честь Дня Победы предоставляется Герою войны, кавалеру Ордена Мерлина первой степени Гарольду Джеймсу Поттеру!
Огромный банкетный зал Министерства взрывается аплодисментами, и я тоже бью в ладоши изо всех сил…

Глухой стук. Вздрагиваю и просыпаюсь. Кто-то пришел?.. Нет, просто упала с колен книга. Я опять уснула за чтением.
Со стоном распрямляю затекшие ноги. А хорошо все-таки работать на дому. Сама себе хозяйка: хочу сплю, хочу кофе пью, могу копать, могу не копать. Лишь бы вовремя сдавала результаты. Никакого тебе начальства, должностных инструкций и трудовой дисциплины. Не жизнь - именины сердца.
Иногда правда, нахлынет беспричинная светлая грусть, позвенит тихонечко, как зацепленная нечаянно струна, и перестанет. Чтобы унять эту тоску, бывает достаточно лишь звука его голоса… Когда его нет рядом, можно закрыть глаза и представить его мягкий, ласковый баритон: «Гермиона…» Он всегда называет меня полным именем, я благодарна ему за это.
— Гермиона…
Неужели снова задремала?
Не открывая глаз, тянусь к нему, пальцы погружаются в жесткие длинные лохмы. Ноздри заполняет густой и сладкий цветочный аромат. Неохотно приподнимаю веки, взгляд утыкается в разноцветное, бархатисто-нежное, легонько подрагивающее облако.
— Вот, решил доказать тебе, что звезды бывают живыми.
Улыбаюсь, принимая из его рук охапку астр. Неугомонный… И чем его зацепила случайно брошенная мной больше года назад фраза о мертвых звездах? Водил меня в обсерваторию, цитировал Маяковского, теперь вот астры… Этим он мне и дорог.
Иду за ним на кухню, ставлю цветы в воду. Он заваривает чай и говорит обо всем подряд:
— Пойдем гулять сегодня? Поужинаем у Розмерты и двинем в парк, а? У меня от кабинетной пыли уже весь нос забит… Тебе Снейп прислал официальную благодарность за расшифровку той рукописи. На столике в гостиной лежит. Еще Рон звал на крестины послезавтра, как ты на это смотришь?
Смеюсь:
— Я смотрю на это с удовольствием! Главное, чтоб тебя на службу не дернули посреди церемонии, как в прошлый раз… Кстати, а где ты раздобыл астры в начале мая?
- Служебная тайна, - подмигивает он, расставляя на столе чашки.
Знаем мы эту тайну. Называется она Невилл Лонгботтом. Хоть астры в мае, хоть подснежники в январе, любой каприз за ваши деньги. Старым друзьям и постоянным покупателям — скидки…
Пьем чай, перекидываясь конфетками, салфетками и безобидными шутками. Потом я вытаскиваю из букета пламенно-алую астру, пристраиваю ее за ухом, и мы идем гулять.
- Кармен, - смеется он. - Еще бы волосы подлиннее…
— Отрастить?
Он ворошит копну коротких завитушек на моей голове.
— Не надо. Тебе очень идет. Здорово, что ты решила тогда постричься…
Обхватываю его локоть, прижимаюсь щекой к плечу. Мне тепло от только что выпитого чая и от его ответного объятия. Он никогда не оставит меня, что бы ни случилось. Нерушимая клятва на то и Нерушимая, что действует во всех мирах и измерениях, в каждом времени и в каждой параллели. Я не знаю, какие именно обязательства он принял, а сам он даже не знает о своей клятве - в этой жизни. Но Нерушимый обет не может заставить полюбить. И я осмеливаюсь верить, что его чувства - настоящие.
Правда, не могу лишний раз не удостовериться. Вот и сейчас я поднимаю голову, встречаю его глаза и шепчу еле слышно:
— Гарри, ты любишь меня?
Он склоняется ко мне, его теплое дыхание ласкает щеку:
— Я благословляю каждый миг, проведенный с тобой…
Он не сказал «люблю», но мне хватает и этого.
Ведь его губы — такие жесткие и требовательные.
Его руки — сильные и властные.