Ты вышла замуж перед Рождеством.
Не чистая, но так же хороша. У церкви был вертеп, и я волхвом стоял у колыбели, не дыша…
Там я стоял… И глядя на закат твоих волос под облаком фаты, я думал не о том, что виноват… Я думал, виновата только ты.
А ты? 
О чем ты думала тогда, взошедшая на жертвенный алтарь?
Твой плод, во чреве проклятый - о, да! - а ты средь жён благословенна? Тварь!..
Какая путеводная звезда могла вести к такой?.. 
К такой, как ты — самой не снисходившей никогда с недостижимо звездной высоты?
Моей не ставши, ставшая чужой. 
Теперь чужой, наверное, втройне. Но я готов пожертвовать душой, чтоб в церкви ты тогда сказала: «Нет»; чтоб рос внутри тебя ребенок наш — не избранный, но чудо из чудес… 
Меня спросил бы дьявол: «Что отдашь?» 
И я б ответил: «Что угодно, бес». 
Но вряд ли б это вышел честный торг, однажды я уже продешевил: я на продажу душу не сберёг, отдав её взамен твоей любви.
Моя душа не драгоценный дар. 
Но кто из нас всё ж больший лицемер? 
Я, в сущности, последнее отдав за то, чего добиться не сумел? 
А, может, ты? 
Кого любила ты? Кого хотела и кого ждала? Ты виновата, что мои мечты — потрескавшийся деревянный хлам. 
Как грубо размалеванный вертеп: Иосиф, Дева, овцы и волхвы, в яслях младенец — неподвижен, слеп. 
А мне не повезло — прозрел, увы, и вдруг увидел злое торжество в твоих глазах: «Тебе не светит, Снейп!»
То было самым страшным Рождеством…
И будет только Хэллоуин страшней.