Бывает, настроение хуже некуда; ты так легко и с удовольствием раздражаешься, и невозможно скрыться - хотя этому-то тебя учить не нужно, - и все задевает, колет и даже щекочет. Если в таком настроении пойти заняться своим любимым делом - подсматриванием за чужой жизнью, да хоть, к примеру, ежовой, - то ничего не получится. Потому как покажется: совсем не происходит ничего интересного. Да что там ежики! Даже если придут люди, заметками о поведении которых ты исписал добрую половину страниц журнала наблюдений, даже если они будут глазеть только друг на друга и перестанут замечать окружающий мир, чем необычайно облегчат тебе подглядывание, и разговаривать тоже станут погромче, почетче, помедленнее, чтобы ты непременно и во всех подробностях успел записать, как под диктовку… И что же ты? Ты со своим паршивым настроением век бы их не видел. Ну, не век, положим - чего не подумаешь сгоряча? - а сегодня уж точно смотреть на них не хочется, но ты через силу смотришь. И слушаешь вполуха, все сильнее злясь из-за чепухи, которую они несут. Опять что-то выясняют, о чем-то спорят… Им бы посуду побить или хагридовы тыквы без ГМО (гарантированной магической обработки), чтобы разговор еще шумнее вышел, с грохотом и полным разкардашем в результате. Такой разгром в Лесу не сразу и учинишь, имея столь невнушительные габариты. Вот Грохх, тот запросто повалит пару десятков деревьев, валунами пошвыряется, перегородит речушку и устроит локальное наводнение, погоняет перепуганных кентавров - одним словом, мастак в этих делах.

Ты продолжаешь наблюдать, потому что просто не можешь уйти, иначе правы окажутся те, кто считает людей никчемными, с недостаточным числом лап и глаз тварями, существующими только для того, чтобы скрасить трапезу какого-нибудь достойного во всех отношениях акромантула. Глядя на этих милых твоему сердцу в любой другой день человечков, ты почти негодуешь. Но они вдруг прекращают ругаться, смотрят друг на друга сияющими глазами и говорят:

Он, пряча радость под нахмуренными бровями: «Поскольку единственную альтернативу вашей кандидатуре составляет Трелони, я вынужден пригласить вас на этот идиотский ежегодный бал».

Она, сияя, как Черное озеро в лунную ночь: «Ну, если вы склоняетесь более к моей кандидатуре… да и Трелони мне жалко: не выдержит ее пропитанное хересом сердце такого испытания… я также вынуждена согласиться, профессор».

Он: «В таком случае вам надлежит спуститься в подземелья за пять минут до начала этого отвратительного мероприятия».

Она: «Но, профессор… кстати, раз уж на то пошло, могу я, пока мы наедине, звать вас Северусом? Что вы там шипите? Ого, даже не повторились ни разу! Хорошо, уговорили: профессор - так профессор. Вот что, профессор Северус, ни в какие подземелья я на шпильках и в вечернем платье не пойду. И даже не начинайте плеваться ядом - у меня безоар всегда с собой. Извольте, как полагается, зайти за дамой. Буду ждать в гриффиндорской гостиной. Как вы сказали? Когда Салазар на Астрономической башне свистнет? Ладно, я сегодня добрая - встретимся в холле».

Он: «Несносная девчонка, вы мне еще условия ставить будете!»

Она: «Кто же вас неволит? Да ради Мерлина, идите с Трелони! Вы, наверное, уже подзабыли все шестьдесят шесть вариантов вашей скорой кончины. Не смею перебивать глас будущего. К тому же Сивилла, как и вы, вальс танцевать не умеет — идеальная пара».

Он: «Нет уж, в холле - так в холле. И поскольку я обречен на глупейшее времяпрепровождение, которое директор в приступе помутнения рассудка именует балом в честь летнего солнцестояния, я постараюсь получить немного удовольствия в процессе. Поэтому вальс мы с вами танцевать будем, чтобы ваши гриффиндорцы сливочным пивом подавились! Кхм, кхм, только вам необходимо поупражняться, чтобы быть достойной партнершей. Вы свободны, к примеру, в пятницу вечером? Я знаю одну поляну - там музыкальные грибы как раз нужную мелодию в полночь играют…»

Она: «Да вы романтик! Конечно, давайте… хм… поупражняемся… партнер».

С тем парочка, явно достигшая консенсуса, удаляется восвояси. А ты, ревнитель мира и справедливости, подобно богине-покровительнице, любящей подглядывать из-под повязки на глазах, смотришь им вслед. Потом завершаешь точкой очередную запись в журнале.

И чувствуешь, что настроение улучшилось.

***

Или разругаешься вдрызг с семьей, уйдешь из дома, гневно хлопнув дверью. Вернее, непременно хлопнул бы, будь у твоего дома дверь. А ее нет. И даже пар, идущий из ушей - которых тоже, кстати, нет, - выпустить не на чем. Побредешь, не разбирая дороги, пиная от злости подворачивающиеся под лапы поганки и шишки, и подумаешь: «Ну, за что они так со мной? Ведь я, в сущности, хороший, черный и пушистый. Зла никому не сделал. Я к ним со всей душой…» Вот тут-то и приходит понимание… нет… не приходит… обрушивается горным троллем, сверзившимся прямо на тебя с верхушки самой высокой ели. Муторно становится на душе от осознания, что такая, как у тебя, душа им не нужна - по их глубокому убеждению ею и дементор побрезгует: выплюнет бяку и долго еще отплевываться будет. И жизнь совместная одинаково невыносима для них и для тебя, а вместе жить приходится, и ничего не попишешь. Даже благостная тьма чащобы, в которую ты в задумчивости забрел, ни на градус не повышает настроения. И ведь в любой другой день, а еще лучше - ночь, ты бы восхищенно прицокнул жвалами, повертелся вокруг себя, желая рассмотреть дивные пейзажи Запретного леса во всей их красе. Но сейчас, даже если поднимешь горестно опущенный взгляд от земли, усыпанной сосновыми иголками, пока ты всё ходишь и ходишь между бессчетными однообразными стволами деревьев-великанов, то возмутишься: «На что этой хвои столько наросло здесь? Бедному акромантулу шагу ступить негде. И какие все одинаковые, правильные… в точности, как мои братья. Их хоть всего двое, а не тьма, как палок-переростков, но зато оба, будто на подбор, утомительно, до хелицерного скрежета скучные. Зато папеньку не огорчают - достойная смена растет… не то, что я - береза белоствольная, - незнамо откуда и взявшийся в нашем отемнительно-складном семействе».

И вот грызут эти мысли похуже паскудных загрызней, а ты, не останавливаясь, бредешь и сильнее раздражаешься, вынужденный обходить очередные забитые в земную грудь колы, и неожиданно замечаешь… цветок! Да ты, брат, едва его не затоптал! Молодец - остановился, наконец. Ошалело пялишься на белое пятно, несуразное в этом сумрачном царстве. И не веришь своим глазам - готов протереть поочередно все восемь штук, только бы убедиться, что они тебя не обманывают - лепестки шевелятся. В безветрие. А потом он - диво дивное! - взлетает и опускается на твое правое жвало. Это, выходит, не цветок, как ты сперва подумал, а бабочка - редкость в здешних краях. И ты, затаив дыхание, наблюдаешь за чудным насекомым и вспоминаешь, что у тебя есть мечта, и ей ты обязан многими счастливыми мгновениями в своей неправильной жизни, и ее ты лелеешь в темных глубинах своей светлой души. Путеводной звездой мечта указывает тебе дорогу во мраке осуждения и непонимания. Ты еще упорствуешь, хмуришься, а крылышки мотылька трепещут все чаще и, наконец, уносят его прочь, ввысь. Ты наблюдаешь полет бабочки. Смотришь и снова видишь: свет, тьму, лес, жизнь…

Кажется, недолго так простоял. А настроение улучшилось.

***

Или задумал ты собрать растения для гербария… Зачем тебе гербарий, - спросит какой-нибудь невежда, - когда этого сена кругом навалом? Так, да не так. То - сено, а это - редкие, если верить травологическому справочнику, исключительно в Запретном лесу произрастающие травы, собирать которые целесообразно в определенное время суток, пришедшихся на сложно рассчитанную фазу лунного цикла. И ценность у экспонатов гербария очень даже практическая - зельевары, без сомнения, тебя поймут. Ты хорошо подготовился: вызубрил теорию по всем доступным твоим загребущим лапам книгам, скрупулезно произвел расчеты, а потом не раз перепроверил их, не доверяя себе, чрезмерно увлеченному, в столь важном деле и, в довершении, вооружился необходимым для выполнения миссии мачете - непременно придется прорубаться сквозь непролазные заросли.

И все для того, чтобы прийти на место и, устало отдуваясь, обнаружить там вовсю орудующего конкурента! Да не абы кого, а очень даже знакомого тебе человека — Северуса Снейпа. Устраивать очередной сеанс наблюдений за людьми ты, конечно, не собирался. И сложившаяся ситуация тебя нисколько не устраивает, но делать нечего: ни демонстрировать кровожадность, прогоняя соперника, ни смиряться с постигшей тебя неудачей ты не намерен… Правда, пока и не решил, как поступить, а потому занял выжидательную позицию, с присущей тебе сноровкой укрывшись в густо разросшихся кустах. Нервно постукивая педипальпами, ты поминутно поглядываешь то на луну, то на мешкающего зельевара, который, между прочим, не ценные растения собирает, а с кощунственным к редкой флоре пренебрежением расчищает поляну. Вдруг, откуда ни возьмись, его ученица нарисовалась. Тебе бы радоваться: ценный материал для журнала наблюдений. Но ты лишь сильнее хмуришься и с растущим ожесточением зыркаешь то на луну, то на людей, то на луну, то на людей, то на луну, то на… О, вот это уже интереснее! Профессор и ученица вытянулись друг напротив друга в струнку. Он учтиво кланяется ей, удостаиваясь в ответ изящного приседания, и, сделав шаг вперед, странным образом касается ее верхней парой конечностей: и не притягивает ее в объятия, и не отпускает. Очевидно, так удерживать ее несподлапно. А пока ты напряженно шевелишь мозгами, силясь разобраться с этой загадкой человеческого поведения, пара приходит в движение не менее удивительное, чем первоначальная поза. Люди, кружась, перемещаются по поляне, будто выплетая своими шажками дивную паутину.

Ты не заметил, как заворожило тебя это чудодейство. И напрочь позабыл, что топчутся по будущему гербарию…

И настроение улучшилось.

***

Или захотелось поговорить, поделиться сокровенным, поведать о самом заветном. Но так, чтобы поняли, а не вежливо согласились, мысленно покрутив лапой у виска. И нет никого. Совсем никого. Бубни сколько влезет - никто не услышит. Зато и не осудит. Но ведь и так в сердце, в головогруди, в душе - что там еще у тебя есть? - сосущая пустота, и вынести ее уже невозможно. Должно быть, именно по этой причине оборотни на луну воют. На луну… И ты бы Луне многое рассказал, да нельзя, никак нельзя. И так делается больно, так горько!..

И ты вдруг думаешь: «Почему нельзя?» Разве не в сказке живем? Разве напрасно рождаются чувства?

Сходишь с ума - ползешь в Замок, стараясь бесшумно переставлять дрожащие от волнения семь лап, не наступая на коротковатую восьмую, иначе не дойдешь - рухнешь и проваляешься до утра, едва успевая утирать слезы со всех своих восьми глаз. Ползешь и повторяешь про себя: «Сейчас или никогда!» Если Она и впрямь такая, какой ты Ее видишь, то примет тебя. Если нет, значит, она — другая. А другая тебе не нужна.

И вот ты учуял Её - да, учуял, как хищник чует добычу, потому что Она требуется тебе, как голодному - пища, как терзаемому жаждой - вода. Она поднимается на башню, к самому небу - кажется, название башни даже связано с наблюдением за небосводом - и ты в другое время выдал бы что-нибудь поэтичное о восходе Луны в небесах, но пока не отвлекаешься и бесшумно карабкаешься вверх по кирпичному боку этого людского муравейника, пару раз неосторожно попадая лапами в раскрытые форточки. Когда вас разделяет лишь несколько шагов и карниз… Именно так и бывает в жизни. Вот, и поговорили…

В самом деле, профессор Снейп разбирается в людях. Ты прекрасно понимаешь черного человека, не переваривающего это лохматое недоразумение с кругляшками стекол на физиономии. Подобная мысль заставляет усмехнуться, несмотря на поганое и всё ухудшающееся настроение: если бы профессор съел мальчишку, то мучился бы несварением. А ты и сам подумываешь, не сожрать ли тебе пацана. По старой акромантульей памяти, так сказать. Потому как соперник. И соперник более удачливый, судя по всему. Ибо, во-первых, принадлежит к людскому роду, а, во-вторых, по-хозяйски положил свои лапы - да еще всего-то две! - на плечи Луне. Твоей Луне. Твоей?

Посмеешь ли решительно потребовать ответа у неверной возлюбленной? Имеешь ли на это право? Достанет ли смелости такое право заслужить? Ведь не признался ни одной живой душе в своем чувстве - постеснялся. Вот и виси теперь за парапетом, будто на обочине жизни. Виси молча и наблюдай. Как обычно. И нечего скрежетать хелицерами - еще услышит кто.

- Здравствуй, Гарри, - говорит Луна, и ты убеждаешься, что не ошибся в личности известного своей глупостью всему Запретному Лесу Поттера. - Не спится?

— Знаешь, Луна…

- Знаю, - перебивает фея.

- Да, нет… Ты не понимаешь, - возражает Поттер и приобнимает девушку.

И что его твой папенька не съел, когда случай представлялся?

- Я понимаю, - просто отвечает Луна. - Ты расстроен. Тебе кажется, что твоя жизнь - приключенческая книга, и пока у автора хватает фантазии, тебе живется интересно: тайные замыслы сумасшедших злодеев, преданность закадычных друзей и любовь красивых девушек… Но вот надоест автору писать, или муза его покинет, и он либо избавится от тебя, либо напишет, что ты победишь Того-Кого-Нельзя-Называть, женишься на Джинни, станешь аврором или профессиональным ловцом, а то и вовсе Министром Магии - без всяких неожиданностей, и свернет повествование.

Мальчишка замирает с открытым ртом, а твоя проницательная фея продолжает:

- Погибать ты, по понятным причинам, не хочешь, - совершенно равнодушно говорит она, - и влачить скучное существование после насыщенной событиями жизни - тоже. И поэтому ты огорчен, до сих пор не спишь и ходишь по замку, не опасаясь нарваться на профессора Снейпа.

- А о Снейпе ты как узнала? - ошарашенно лепечет Поттер.

- Ты не надел мантию-невидимку. И у тебя на футболке надпись «Зельеварение — отстой!»

— Но как ты?..

- Это ясно как день. И, учитывая твое удивление, верно, как то, что за парапетом притаился кто-то большой.

- Кто? - сопляк мгновенно извлекает свою щепочку и озирается, воинственно сверкая стекляшками.

- Не волнуйся, этот кто-то вполне дружелюбен. Может, морщерогий кизляк?

Ох, ты бы стал для нее хоть морщерогим кизляком, хоть фениксом, хоть единорогом!

- Я никого не вижу, - говорит Поттер, осматривая с башенного карниза окрестности и стену.

Конечно, он не видит — ты же с другой стороны башни!

— Хочешь стать репортером «Придиры»? - вдруг спрашивает Луна, и тебя начинает терзать еще и профессиональная ревность: ведь ты был бы лучшим в мире репортером - с твоей-то наблюдательностью, любознательностью и ироничным стилем.

- Э-э-э, у меня правильнописание хромает, - мнется парень. - Оно хорошее, но почему-то хромает.

- Ты просто не хочешь писать на темы, интересующие читателей нашего журнала, - припечатывает фея.

— Извини, Луна, я…

— Не извиняйся, Гарри, у тебя вряд ли бы вышло стать хорошим репортером. Зато жизнь была бы нескучной.

Ты замечаешь, как грустнеет лицо Поттера.

- Только напрасно ты так переживаешь, - говорит волшебница. - Ты же точно знаешь, что утром встанет солнце, что Рон и Гермиона - твои друзья и останутся ими завтра, что летом будет твой день рождения. Но тебе от этого жить не скучнее. В мире столько всего любопытного, каждый миг что-нибудь происходит. Жить - интересно. Просто живи.

Мерлин всемогущий! Ну, и девушка! И ты выпустишь из своих лап такое сокровище? Даже мальчишка понимает это. Глупый Аристарх…

- Если хочешь, я подарю тебе браслет из сушеных хвостиков волшебной редиски, - вдруг изрекает Луна, снова вводя собеседника в ступор, - чтобы бытилинебыты к тебе больше не цеплялись - от них люди заболевают вопросянкой, ухудшается решительность и падает уровень счастья.

- Тебя уже пригласили на бал? - вместо ответа спрашивает парень.

- Нет, но это нормально - на прекрасном лице ни тени сожаления. - Меня никогда не приглашают на балы. Я сама туда хожу.

Как они смеют? Глупцы! Неужели же не видят?! Слепцы! Если бы ты только мог… Эх, не обманывай себя, Аристарх… Да, Она не похожа на других, и если бы ты решился пригласить Её, Она пошла бы с тобой на бал. Но другие… они не поймут ни Ее, ни тебя… и ты даже не знаешь, только ли за Ее репутацию переживаешь… Презренный трус!

Находись ты на одном уровне со своим настроением, ты был бы уже глубоко под землей. Но фактически ты еще на стене башни…

- Луна, позволь пригласить тебя, - выдает Поттер, и ты наблюдаешь, как у тебя уводят девушку твоей мечты.

Значит, не все глупцы и слепцы…

Расстроиться сильнее просто невозможно, но ты перешагнул бы эту невозможность, если бы… если бы не Ее глаза. Ты видишь Ее глаза - обычно слегка затуманенные, словно Она грезит наяву, - которые загораются радостью.

- Позволяю, - от ее улыбки теплеет на душе, как будто Она улыбается тебе.

И на лице мальчишки появляется ответная улыбка — Луна заразила Поттера этой своей лучащейся из очей радостью.

Нет, это точно заразно, ведь и ты чувствуешь, как горечь и ревность отступают, как улепетывает хандра… Приходит осознание себя и того, что давешняя пустота внутри — от голода. И ты уже с прежним исследовательским интересом разглядываешь трещинки на стене, которые, если присмотреться, складываются в охранные руны.

Снуют летучие мыши, едва не задевая тебя кожистыми крыльями, в траве, у подножья башни, горят светляки, со стороны теплиц доносятся сладкие запахи ночных цветов и ругань мандрагоры, а из замковой кухни — песни и хохот домовых эльфов, распивающих сливочное пиво.

Люди ушли. Ты остался один, но больше не ощущаешь одиночества, ведь вокруг столько всего любопытного, каждый миг что-нибудь происходит. Жить - интересно. Просто живи.

Здорово, что ты понял это. И настроение улучшилось.

***

Или задумал ты сплести паутину нового, недавно разработанного тобой дизайна. Проглядел годовую подшивку «Вяжем своими лапами», нарисовал эскизы, сделал чертежи, произвел расчеты, выбрал подходящее место… И, когда шедевр плетения и архитектуры уже почти завершен, в импровизированную мастерскую вваливаются незваные гости. Ты, как обычно, решаешь ретироваться - вот и малинник рядом, никак милостивая к тебе богиня подглядывания подсуетилась. Ладно бы пришельцы восхитились изящной вязкой, крепкими узелками, причудливо перекрученными нитями - это бы отчасти извинило их вторжение. Так нет же: замечают паутину, только когда в ней запутывается запыхавшаяся девушка в нарядном черном одеянии. А преследующий ее мужчина отнюдь не спешит ни вызволять случайную пленницу, ни, опять же, любоваться достижением дизайнерской паучьей мысли. Он невозмутимо оглядывает композицию, вызывающую ощущение deja vu не только у него, но и у тебя, некогда сыгравшего роль дракона для этих двоих. Сегодня же сценарий явно другой. Профессор Снейп не торопится освобождать свою ученицу от липких пут, какой бы высокохудожественной конфигурации те ни были. Его даже будто удовлетворил такой исход погони - это не укрылось от твоего внимательного взгляда, но ты еще не готов простить порчу уникального произведения искусства, поэтому недобро следишь за людьми в ожидании объяснения и оправдания их действиям…

- Вот теперь, мисс Грейнджер, вы меня точно выслушаете - деваться вам некуда, - торжествующе объявляет волшебник.

- Я… уф… уже все сказала. Сами меня постоянно всезнайкой называете, значит, я по вашему же определению не могу быть не права, - сдувая с лица пряди, выбившиеся из высокой прически, с жаром говорит пленница.

- Женщины! Вас и на ингредиенты пустить опасно: совершенно непредсказуемо меняется настроение, что приводит зелье к нестабильности и повышает опасность взрыва, - явно со знанием дела изрекает профессор, затем обреченно вздыхает, а ты невольно ему сочувствуешь - знаешь цену загубленному эксперименту…

- Поймите, мисс Грейнджер, не могу я пить с вами на брудершафт, и причина вам известна, - явно не в первый раз объясняет Снейп и кривится, точно слышит раздражающий скребущий звук.

— Да вы даже не заметите, как мы перейдем на «ты»! Мерлин, это же английский язык! — гневно выдыхает Гермиона.

- Вы меня еще грамматике поучите, всезнайка! Не имитируйте гриффиндорскую наивность, во всяком случае, не со мной. Вообще настоятельно не рекомендую, в моем обществе что-либо имитировать, - настолько многозначительно и почти угрожающе говорит профессор своим магическим голосом, что твой взгляд невольно мечется от мужчины к пленнице и обратно в лихорадочной попытке понять скрытый за словами смысл. Но тщетно… А между тем в глазах ученицы появляется блеск, вся она оживает, точно ей не угрожали только что, а пообещали неземное блаженство.

- Ох, прррофессоррр Сссеверуссс, - умудряется промурлыкать по-змеиному девушка, - мне имитации ни к чему. Уж точно не с вами, - и ты готов прозакладывать журнал наблюдений - она облизнулась!

О, нет, неужто у людей при размножении принято съедать самца? До или после спаривания не суть важно… но какой просчет, какое фатальное упущение в твоих исследованиях! Впору рвать на себе волосы, но твои лапы для подобного не приспособлены, потому остается только верить в лучшее: в человека. Ведь невероятно, чтобы Снейп легко сдался. И верно - экая волчья ухмылка расползается на его неулыбчивом лице! Н-да, парочка: друг друга стоят - бесспорный факт.

- Тогда предлагаю заключить пакт о ненападении… до конца войны, а там посмотрим, - в его словах чувствуется подвох, - если жив буду.

- Значит, все остается по-прежнему, - уныло заключает Гермиона, понурив голову.

- В целом - да, а в частности - посмотрим, - кто-то, плохо знающий профессора, мог бы посчитать тон его ответа легкомысленным. Но, ни Гермиона, ни, тем более, ты не удовлетворитесь лишь одним, внешним слоем правды, ведь вы успели понять, что их всегда больше.

Реакцией на слова Снейпа служит кивок и прищур внимательных карих глаз. Без дальнейших разговоров мужчина взмахивает палочкой, в следующую секунду исчезнувшей где-то в складках черной одежды - и очень кстати, потому что руки оказываются заняты ценной ношей: телом вновь спасенной девицы. Та, не теряя времени и не растрачивая попусту гриффиндорскую храбрость, целует временно неспособного сопротивляться профессора. Снейп, утративший дыхание и дар речи, вопросительно поднимает бровь.

- Договоры принято скреплять, - получает в ответ спаситель гриффиндорцев, которому остается согласно кивнуть и продолжить переставлять незанятые грузом лапы по направлению к замку.

А ты размышляешь над последней подслушанной фразой: «договоры принято скреплять"… Подумать только!.. Неужели обязательное условие? Вдруг вспоминается доктор Хаус, и в воображении появляется картина, как ты лезешь скрепить тот давешний спор-договор подобным образом, а ворчливый эскулап охаживает тебя тростью и выговаривает что-то оскорбительно-заумное. Представляется это так неожиданно и красочно… Смешно, и ты хихикаешь, уже не сожалея о разорванной паутине.

Порой требуется такая малость, чтобы развеселиться. Вспомнил — и настроение улучшилось.

***

Ты сидишь на натянутом между двумя деревьями обрывке паутины, неспешно раскачиваешься взад-вперед, прислушиваешься к ночным шорохам Запретного леса… И подумаешь про себя: «А я все-таки… приличный акромантул, и, может, найдет мне дядя Хагрид хорошую невесту. Ведь некогда он познакомил моих родителей. И буду я счастлив, как они, как сам всегда мечтал… а пока мне еще можно пожить на этом свете. Вот и поживу!»