Когда я поняла, что все изменилось?
Не знаю.
Просто в какой-то момент осознала — и ничего не смогла с этим сделать. Словно лопнувший воздушный шарик — был большой и красивый, стремился ввысь, а потом — щелк!
И его нет.
И лишь порванные лоскуты в раскрытых ладонях.
И потому сейчас я сижу на старых веревочных качелях, что на берегу озера, и рассматриваю свои ладони — словно пытаюсь увидеть те самые цветные обрывки.
Тщетно. Их просто нет.
Взгляд рассеяно скользит по ровной, ничем не потревоженной глади озера — даже кальмар словно почувствовал пустоту и растерянность, царившие в моей душе, и спрятался в самых глубинах русалочьего царства.
Мне было страшно. Больно и одиноко. И просто невыносимо обидно.
Нет, я не билась, не кричала в истерике «Почему это произошло именно со мной?!» — так глупо... Это могло произойти с каждым. Просто, когда внесли его тело — надо же, они все-таки вспомнили! — я не смогла остаться там, как бы сильно я его ни любила. Я молча ушла.
И потому сейчас сижу на старых веревочных качелях у озера.
Я думаю — что стало первопричиной всего того, что произошло с нами в течение не состоявшегося седьмого курса, всех смертей, случившихся со времен возрождения Вольдеморта или вообще за обе войны, всего, что было в ходе финальной Битвы...
Я не хочу вспоминать. Нужно идти дальше. И если нельзя жить прошлыми воспоминаниями, постоянно их прокручивая, то где взять новые?
Нет, я не хочу вернуться назад, все исправить. Ничего не происходит просто так. Ведь без горького нет и сладкого... Наверное, это наша судьба, но ведь неизбежность некоторых событий — это лишь результат наших действий.
Так где начало?
Момент, когда умер Дамблдор? Или когда к дверям маггловского дома подбросили героя магического мира? Или когда Трелони изрекла пророчество? Или — маленький мальчик Том оказался в приюте?
Я не могу понять. Сколько бы я ни думала, ни сопоставляла факты — цельной картинки не было. По крайней мере, для меня. Хотя зачем мне надо что-то искать? Какие-то причины, поводы, события?.. Все равно уже ничего не изменить.
Не знаю, сколько уже тут сижу — час, два?.. Наверное, все-таки долго, потому что ноги успели замерзнуть. Стоит ли идти обратно, в замок? Не знаю.
Как часто в последнее время я стала повторять эти два слова — «не знаю». Я не знаю, когда все это закончится, когда уйдет боль, когда вернется счастье или хотя бы просто надежда. Я ничего не знаю, ничего. Это так непривычно и тоскливо — не владеть ситуацией, сбиваться, уступать. И потому я сейчас здесь, а не там.
Сижу на старых качелях...
А ведь наша жизнь так на них похожа: постепенное раскачивание, взлеты и падения... И ты уже не можешь остановиться — и качели сами управляют тобой, а не ты ими.
И ты сдерживаешь радостный вскрик, задыхаясь и взлетая вверх. А потом, достигнув самой верхней точки — когда солнце начинает слепить глаза, ты зажмуриваешься — качели летят вниз. В пустоту, в небытие. Хотя почему я так думаю? И там, и там — одинаковая высота. Но вот страх убеждает в обратном.
Самая нижняя точка, когда качели еще не двигаются и ты просто сидишь, всего лишь равновесие. Я всегда стремилась от него уйти — взлететь, если уж проводить сравнение до конца, только вот почему-то старалась забыть о том, что бесконечное падение вперед совсем таковым не является, и рано или поздно я качнусь назад.
Для меня оно оборвалось со смертью Северуса Снейпа. Где я теперь? В равновесии? Да нет, точно нет, я совсем не чувствую этого.
Внизу? Так и этого самого «внизу» просто нет. Везде одинаково.
И потому я медленно встаю с сидения и иду туда, в школу. Тело уже, должно быть, подготовили к погребению — сейчас все быстро делают. Не тратят время на прощание. Да и кто придет к профессору, чтобы попрощаться? Правильно, никто, потому и нечего задерживать похороны.
Четыре, семь, восемнадцать, двадцать три... Я всегда считаю ступеньки главного входа — а их всегда двадцать три. Такое постоянство успокаивает, хоть я и понимаю, что уж ступеньки-то никуда не денутся, это ни от чего не зависит. Но все равно считаю.
Как и предполагалось, тело уже уложили в гроб. Простой, деревянный, без каких-либо украшений, но такой красивый в своей простоте. Мерлин, красивый гроб? О чем я думаю, что за бред...
Бледное восковое лицо, тени, залегшие под глазами, рану от укуса змеи прикрывает шейный платок. А я думала, Снейпа похоронят в закрытом гробу.
Я не представляю, как можно прощаться. Не хочется говорить. Пафосные речи просто неуместны. Почему пафосные? Потому что любые, даже самые искренние порывы не отразят всего того, что значил когда-то этот мужчина.
Потому я просто стою, не произнося ни звука. Почему? Сама не знаю. Я любила его, искренне, по-настоящему, всей душой. Но никому не раскрывалась — да что там говорить, я и себе смогла признаться в этом только после его смерти. Я любила его.
Профессор Северус Снейп — человек, достойный восхищения. И вовсе не из-за того, что он сделал для всех нас, что совершил ради победы. Нет. Я даже не могу объяснить — это не просто уважение, преклонение, это нечто большее. Несоизмеримо хрупкое...
Я стою еще несколько минут, а потом тихо ухожу.
Его качели остановились, толстые канаты порвались, уронив на пыльную траву поломанные доски.