Первая

Гермиона Грейнджер получила письмо из Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс в одиннадцать лет. Бумага была неровной и желтой, словно целые века пролежала на какой-нибудь полке в ожидании того момента, когда вверху огромного листа выведут имя Гермионы. Письмо написали крупным петлистым почерком, какого она прежде ни разу не видывала.

- Погляди-ка, Деннис! Вот это я понимаю - каллиграфия, - сказала ее мама, когда Гермиона показала письмо родителям.

Оба они велели дочери прекратить баловство, поскольку волшебства не существует. Но четыре дня спустя на пороге их дома появился высокий мужчина в чрезвычайно черном одеянии и холодно сообщил Гермионе, что школьные занятия начинаются через четыре недели, и если она желает хорошо подготовиться, то он сопроводит ее на какую-то Кривую улицу.

Ее папа попытался объяснить странному джентльмену, что магии не бывает, но тот, не вступая в дискуссию, попросту выхватил волшебную палочку и превратил диван в черепаху, а обеденный стол — в горшок с комнатными лилиями. Получилось убедительно. После чего родители приказали ей побыстрее обуться, вложили в ладонь деньги и больше не возражали. Папа и мама стояли, приобнявшись и поддерживая друг друга, пока их хрупкий мир рушился под пятой этого ужасного сердитого человека. А он тем временем горделиво покинул их гостиную.

- Иди с ним, - прошептала мама, - давай, Гермиона, не бойся.

И Гермиона вышла из дома, закрыв за собою дверь. Мужчина в нетерпении уже ждал ее на тротуаре и вытирал лицо рукавами. У него был огромный нос крючком, а пряди его неопрятных черных волос спадали на лоб.

Гермиона протянула ему руку и выжидательно поглядела на нее.

- Что вам угодно? - бросил он, хмурясь. - Разве ваши родители не дали вам денег?

- Мы переходим улицу, - произнесла Гермиона медленно и внятно, поскольку он, по-видимому, был тугодумом.

Мужчина моргнул.

- Ваша способность к наблюдательности столь остра, что вы рискуете порезаться, - сказал он.

Она сердито посмотрела на него:

- Мы переходим улицу, - повторила она. Но, похоже, ее сопровождающий ничего не знал о мире вокруг, и пришлось пояснять: - Вы должны держать меня за руку.

Мужчина поперхнулся; он вперил взгляд в стоящую перед ним девочку, и его глаза делались все больше и больше, а губы сжимались все сильнее и сильнее. Мигнули огни светофоров, люди начали переходить проезжую часть. Гермиона снова протянула ладонь — уже требовательнее.

- Я с места не сдвинусь, пока вы не возьмете меня за руку, - твердо заявила она. - Мама говорит, что нельзя переходить улицу, если тебя не держит за руку взрослый. Но здесь сейчас нет моих знакомых взрослых, кроме вас, поэтому только вы можете меня перевести.

Лицо мужчины слегка позеленело. Он резко отвернулся, уставившись прямо перед собой, и не глядя протянул ей руку.

Его ладонь была теплой и против ожидания совсем не влажной. А Гермиону впервые не пугали приближающиеся автомобили.



Вторая

О лете после второго курса Гермиона помнит вот что: два больших желтых глаза глянули на нее из зеркального отражения. Эти глаза не смотрели в упор, но во взгляде было достаточно силы, чтобы заставить каждую косточку в теле окаменеть. А потом — пустота.

О том же лете Северус помнит вот что: безвылазно проведенные в подземелье месяцы, пропитавшие все на свете запахи мандрагоры и испарений, ставшие еще более жирными волосы, тянущиеся в класс студенты, опасающиеся сделать лишний шаг по коридорам. Он помнит, как бесконечно долго шел в Больничное Крыло - ноги двигались с трудом, а глаза сами закрывались от усталости - как, ничего вокруг не видя, рухнул в лазарете на одну из кроватей, но три флакона с настойкой мандрагоры так и не выпустил из рук. Разбудила его Поппи ранним утром, затемно. Обрадованная, она поспешила к себе в кабинет, а Северус сел на кровати.

Трое студентов лежали, укрытые одеялами, чтобы хоть отдаленно походить на пациентов.

Малявка-гриффиндорец, тот самый, с фотокамерой, которого Северусу хотелось подвесить вниз головой, пока мальчишка не извинится за каждую вспышку этой трижды проклятой штуковины. Хорошенькая студентка Рейвенкло, у которой на носу ровно четыре веснушки. И Всезнайка - волосы растрепаны, передние зубы выпирают, гольфы сползли к лодыжкам, узел на галстуке неаккуратно ослаблен, пальцы перепачканы в чернилах.

Он помнит, как смотрел на нее в темноте, разбавленной пятнами лунного света на ее постели, и на память приходила та, с гримасой неодобрения на лице, девочка, которая требовала взять ее за руку.

К счастью, она оказалась сообразительной, а двоим другим здорово повезло.

Он помнит, как, неожиданно потрясенный ее неподвижностью, без раздумий влил настойку ей в рот и как наблюдал возвращающийся на ее лицо румянец. Он помнит, как она медленно, сонно моргнула, села на постели, смущенно пробормотала:

— Профессор Снейп?

Он не нашелся с ответом, поэтому просто сказал:

— Зеркальце. Очень умно. Десять баллов Гриффиндору.

А потом развернулся и ушел, не прибавив ни слова.



Третья

Целую неделю, ужасную неделю тринадцатилетняя Гермиона воображала, будто влюбилась в профессора Снейпа. Возможно, из-за того, как он себя вел, заставляя ее стремиться к самосовершенствованию. Возможно, из-за того, что он иногда - на самом деле очень редко - награждал ее работы пусть сомнительной, но похвалой. Возможно, из-за его ко всем и вся ненависти, кажущейся такой сексуальной - этого свидетельства глубокого разочарования в жизни, преисполненной страданий.

Но затем, на третий день ее второй в жизни менструации он заявил, что у Гермионы волосы торчком, а зубы слишком велики, и с такой внешностью ею никто никогда не заинтересуется, поэтому хорошо, что у нее имеется некоторое количество мозгов. Хотя, поспешил добавить он, выбор друзей заставляет усомниться в наличии у нее умственных способностей, данных от рождения.

После этого Гермиона решила, что точно не влюблена, а, вероятнее всего, просто надышалась ядовитыми испарениями.



Четвертая

Никто из Чемпионов, кроме Флёр Делакур, не умел прилично танцевать. Хуже всех был Поттер, наступавший своей партнерше на ноги и едва способный приподнять ее над полом. Диггори справлялся лучше, но, наверняка, лишь оттого, что его партнерша обладала достаточной ловкостью, чтобы избегать его ботинок. А Крам просто переставлял Грейнджер туда, куда считал нужным, и когда она теряла ритм, вертел ее так и эдак.

Северус согласился следить за порядком, но танцевать не собирался. Даже тысяча заклятий Империо не могла бы заставить его танцевать. 

Он встал у чаши с пуншем, в который - Северус очень на это надеялся - близнецы Уизли подлили-таки спиртное, и опустошил уже шесть кружек отвратительного вишневого пойла, как вдруг рядом появилась Лавгуд.

- У вас что-то красное под носом, - сказала она мечтательно, и его передернуло - настолько хотелось ответить ей колкостью.

- Да, - без выражения произнес он. - Это что-то называется рот.

Лавгуд покачала головой и хмыкнула, явно не понимая подтекста «убирайтесь, я вас терпеть не могу».

- Не правда ли, - радостно продолжила она, игнорируя демонстрируемое им неудовольствие от ее компании, - все такие красивые? Я думаю, все это очень красиво.

Северус снова скользнул взглядом по танцующим Чемпионам. Грейнджер кое-как усмирила свои кудри и собрала их сзади в скрученное и перевязанное лентой черт-те что, от одного вида которого начинала болеть голова. Но ее волосы из-за оттенка платья и в отблесках огней казались чуточку рыжими, и он растерянно проронил:

— Да. Красиво.

Когда он опять сосредоточился, то понял, что Лавгуд ушла. И зачерпнул кружкой еще пунша.



Пятая

Впервые попавшую в дом номер 12 на площади Гриммо Гермиону встретили вовсе не Рон или миссис Уизли, а кое-кто в очень знакомой черной мантии. На секунду, даже не глядя на него, она почувствовала себя снова одиннадцатилетней пигалицей и покраснела от воспоминания о своей руке в его ладони.

Он развернулся к ней, держа чайник за ручку, и картина эта показалась настолько невероятной, что Гермиона хихикнула, не сдержавшись. Его же лицо не изменило выражения.

- Грейнджер, - сказал он с неприязнью.

- Здравствуйте, профессор Снейп, - поприветствовала она, пристраивая у дверей свой рюкзак. - Где миссис Уизли?

- Отправилась в город вместе со всеми, - ответил он ровно. - А Блэк - наверху. Никто точно не знал, когда вы явитесь.

В последней фразе Гермионе почудилось осуждение, и она принялась оправдываться:

- Да, я понимаю. Извините. Это из-за мамы. К ней записались на пломбирование корней, и она не предполагала, насколько процедура затянется. И я ждала ее дома, чтобы попрощаться. И, разумеется, она задержалась, потому что с корнями - это всегда нелегко и надолго, и…

- Разве я просил от вас объяснений? - перебил Снейп, и приподнятая бровь переменила выражение на его лице.

- Нет, сэр, - Гермиона уставилась на свои туфли, но извиняться прекратила.

Так они и стояли: он - подчеркнуто равнодушный ко всему, кроме чая, она - смущенная, каждую четверть минуты переставляющая свой рюкзак и взглядывающая на часы в надежде, что Уизли вот-вот вернутся.

Молчание затягивалось. Наконец Снейп раздраженно вздохнул.

— Ради бога, Грейнджер, сядьте.

— Нет, спасибо, я…

— Сядьте!

Она подчинилась.

Чаю он не предложил, хотя она бы не отказалась.

Спустя несколько мучительных минут в парадные двери ввалился Рон и сгреб ее в объятия, длившиеся на мгновение дольше, чем стоило.

Месяцем позже Гермиона застала Снейпа читающим в гостиной. Названия книги было не разглядеть, но когда он оставил ее на столе, Гермиона прочла: «Основы стоматологии. Премоляры». Он заложил страницу с описанием пломбирования корней.



Шестая

Жизнь не щадила его. Рожденный для разочарований, он собирал их как трофеи. Если представить его жизнь в виде зелья, то оно было бы смердящим и смертельно опасным.

Но перепадали и маленькие радости. Например, наблюдать, как Поттер, входя в его класс, тотчас перестает улыбаться, или издеваться над попытками мальчишки преуспеть в простейших заклинаниях, или оценивать его письменные работы безупречным в своей полноте «О».

Он неслучайно избрал темой первого занятия невербальные заклинания: был уверен, что Поттер не справится. Бесплодные потуги мальчишки — то немногое, способное развеселить такого невеселого человека, как Северус Снейп.

Зато Грейнджер старалась несмотря ни на что. В первые месяцы триместра ее отчаяние казалось осязаемым и даже у него, Снейпа, вызывало подобие сочувствия.

Но когда однажды легким шагом она вошла в его класс, сурово взглянула на Лонгботтома и невербально того обездвижила, Северус едва поборол искушение поздравить ее. Хотя бы с тем, что повзрослела. Разумеется, вместо этого он вычел два балла за применение заклинания без разрешения. Впрочем, два балла — все же не пять. Почти поощрение, только завуалированное. Ослепительно улыбнувшись в ответ, Грейнджер дала понять, что и она это осознает.

После занятия она задержалась, крутя свою палочку и жуя, словно собираясь съесть, нижнюю губу. Северус насколько мог долго игнорировал ее присутствие, и когда она уже извелась вся, спросил нарочито медленно:

- Вы чего-то хотели, мисс Грейнджер?

Она глубоко вдохнула и на длинном выдохе выдала:

— Этобылосамоелучшеезанятие.

И, развернувшись на каблуках, умчалась.

Он убедил себя, будто улыбается лишь из-за ее неспособности себя сдерживать.



Седьмая

Его последняя мысль была не о Лили. И не о Гарри. И не о Волдеморте или Дамблдоре. И даже не о смерти. 

Его последняя мысль была о девочке, из-за копны непослушных кудрей похожей на кривобокий кекс. Девочка протягивала ему ладонь и говорила нежно, успокаивающе:

— Возьмите меня за руку.

Он сжал кулаки, отказываясь. Он должен был остаться. Он должен был остаться и довести все это до конца. В любом случае, он никогда не доверял детям.

А потом копна выросла. И выросла девочка. Вот уже глядел он в знакомое, улыбающееся ему лицо. Она наклонялась к нему и касалась его щеки.

- Профессор, - шептала она, скользя ладонью по его руке, пока их пальцы не встретились и не сплелись, - пойдемте.

Его глаза закрылись. Спокойствие, обретшее форму молодой женщины, бывшей и одновременно не бывшей Лили, снизошло на него. И он, взяв ее за руку, последовал за ней.