Мужчина и женщина медленно идут по заснеженной улице. Он — осторожно ступая по чистой протоптанной тропинке, она — бережно поддерживая его под локоть. Люди, попадающиеся навстречу, удивленно рассматривают их. Слепой зельевар и его жена до сих пор считаются одной из самых романтичных пар магической Британии. Хотя сами Северус Снейп и Гермиона Грейнджер так не считают. Они вообще не задумываются об этом...

Огни магазинов освещают прохожих, дома украшены разноцветными лампочками и игрушками — завтра Рождество. Ослепительно-цветной — от мигающих разноцветных фонариков — оседает пушистой сказочной шапкой на вязаном гермионином берете снег. Но она его не стряхивает, ей нравится. Нравится эта предпраздничная суета, эти спешащие люди: спешащие в еще не закрывшиеся магазинчики купить подарки родителям, детям, друзьям... Она, словно маленькая девочка перед нарядной елкой, застывает около украшенных витрин, заново читает уже вызубренные наизусть вывески и афиши — как будто впервые их видит. И крепко держит за руку идущего рядом мужчину, с тонкими дрожащими пальцами, с болезненно бледным лицом.

Неожиданно он поскальзывается и, стремясь удержать равновесие, крепко обнимает и прижимает к себе Гермиону — но нос утыкается в пушистые снежинки.

— У тебя весь берет в снегу, — Северус недовольно отфыркивается.

— Извини, — она торопливо стряхивает блестящие кристаллики, уже начавшие таять, с его щеки, подбородка, волос. — Не заметила.

— Неужели? — он вопросительно приподнимает бровь и скептически хмыкает: — Не верю.

А она его все равно любит...

Гермиона смущенно улыбается, хоть и знает, что Северус этого не видит. Вдруг она вздрагивает, прислушивается, пытается найти что-то взглядом и уже спустя секунду тянет его в сторону:

— Северус, ты только послушай! Там поют рождественский гимн! Мы желаем вам... Идем же!.. счастливого Рождества! Мы желаем вам счастливого Рождества, — они уже стоят около маленького хора, и Гермиона счастливо подпевает детям из приюта, — и Нового года!..

— Долго нам еще? — Северус недовольно ворчит, Гермиона немного грустнеет, но тут же дарит детям широкую улыбку.

Несколько монет и конфет падают в специально поставленный для них котелок, а Гермиона и Северус идут дальше. Она мягко направляет его, чтобы он не оступился, но этого даже не видно: кажется, будто это он ведет их среди сказочного царства.

Вон уже виден их дом: очень маленький, одноэтажный, но аккуратный — с выкрашенным белым забором, с вычищенной дорожкой, с цветочным горшком на подоконнике.

— Северус, — робко начинает Гермиона.

— Что ты еще хочешь, женщина? — устало спрашивает он.

Гермиона неловко прокашливается и продолжает:

— Северус... Давай возьмем себе котенка.

— Что? Я не ослышался?

— Эм-м-м... Просто я подумала, что мы живем вдвоем...

— Гермиона, ты взрослая, разумная женщина. Не думаю, что кот в доме — это необходимость. Он будет требовать ухода, внимания, да и может залезть в лабораторию, — в голосе звучит укор, как будто он отчитывает маленького ребенка. — К тому же, у тебя уже есть один камень на шее. В виде меня, — теперь в его голосе обреченность и горечь.

— Не говори так! Я вовсе не думаю, что ты отягощаешь мою жизнь, — Гермиона хмурится и уже открывает рот, чтобы все ему высказать об этом: — Ты Зельевар года, Мастер алхимии, профессор Хогвартса...

— Бывший профессор, не могу не отметить.

— Не перебивай меня! И не хмыкай! Обуза он, видите ли...

Снейп удовлетворенно улыбается, а Гермиона понимает, что он просто хотел избежать разговора на эту тему. И даже знает, почему.

До сих пор, стоит Гермионе увидеть какую-нибудь умильную кошачью мордочку, она не может удержаться от вздоха. Живоглот, ее любимое рыжее чудо, погиб так глупо прошлой осенью. Мальчишки одинаково жестоки, как в маггловской Британии, так и в магической. Гермиона еще помнит пустые глаза Живоглота, смятые комки рыжей шерсти, запекшуюся кровь.

Снова вздрагивает, трясет головой и, продолжая вести мужа под руку, говорит:

— Все-таки, давай возьмем себе кота. Ну, хорошо, можно не кота, а какое-нибудь другое животн...

Фраза резко обрывается, Северус напрягается — он больше не чувствует руки жены на своей. Зато слышит ее удивленный возглас и торопливые шаги.

— Гермиона?

Она не отвечает. Он стоит почти перед самой калиткой их дома и не может пошевелиться.

— Гермиона? — и чуть громче: — Гермиона!

— Северус, тут... — она не может подобрать слова. Он слышит, как судорожно она дышит, слышит шелест ткани. — Тут коробка. А в ней — ребенок.

— Ребенок? — Звук рвущегося картона, еще один придушенный всхлип. Он идет на шум, аккуратно ступая по мерзлой дорожке. — Что?

— Северус, он... он мертв. Он замерз. О, Мерлин! Мы ходили по магазинам, а он лежал тут... — Снейп слышит, как голос жены дрожит, и спешит к ней.

Гермиона сидит на крыльце, нисколько не заботясь о том, что оно холодное и грязное, держит на руках маленькое посиневшее тельце, завернутое в неплотное одеяло, и раскачивается из стороны в сторону. Северус на ощупь опускается рядом с ней, протягивает руки и натыкается на какой-то сверток. Женщина уже плачет, крепко прижимая к себе труп, поэтому Северус разжимает ее стиснутые пальцы и высвобождает младенца. Тонкие пальцы легко пробегаются по поверхности и замирают на маленькой шейке. Легкий, крошечный, почти неуловимый — но не для чувствительных пальцев зельевара — пульс бьется там. Через раз, через два, рваный, неровный — но есть.

— Быстро, в дом, ребенок еще жив, — Гермиона неверяще поднимает голову и замирает. Но тут же подпрыгивает и, вытирая на ходу слезы, ослабевшими пальцами нащупывает в кармане ключ — открыть замок.

Быстро залетает в холл, швыряет вещи на комод и бежит обратно — помочь Северусу подняться по ступеням. Он, неся на руках ребенка, заходит в дом и идет в гостиную:

— Гермиона, перечное, противовоспалительное и восстанавливающее зелья и мазь от обморожения. В шкафу в лаборатории, третья полка. Быстро. Не думаю, что у нас много времени.

Она тут же кидается туда, хватает нужные пузырьки. Перед глазами все идет черными пятнами, дыхание сбито, но она не обращает внимания. Главное сейчас не это, совсем не это... По дороге заворачивает в ванную, хватает с теплой батареи пару нагретых махровых полотенец — завернуть ребенка вместо того жалкого куска ткани, в котором он сейчас. Запыхавшись, врывается в комнату.

Северус уже что-то делает: водит палочкой над тельцем и бормочет. Гермиона отстраненно думает, что о диагностическом заклинании она забыла.

— Что? Что с ним? Он ведь еще жив, да? Жив?!

— Жив, жив. У нас проблема... давай сюда скорее зелья... Диагностика показала, что в нем нет магии, Гермиона, мальчик — маггл. Лечебные заклинания мы на нем использовать не можем — может умереть, еще маленький: ему и месяца нет, а организм такого напора не перенесет. Придется обходиться зельями и подручными средствами. Ну что ты стоишь?! Иди сюда, я же ни черта не вижу!

В его голосе слышны истеричные нотки — он боится. По-настоящему боится.

Только сейчас Гермиона понимает, что так и стоит в дверях, судорожно комкая в руках полотенца. И тут же срывается с места — скорее, чтобы успеть. Слезы застилают глаза, трясущиеся руки отказываются откупорить колбы с лекарством, полотенца падают на пол... Как будто весь мир сопротивляется этой попытке спасти жизнь.

— Ну, давай же!

Наконец, пробка поддается, и прохладное стекло прикасается к крошечным синим губкам. Зелье медленно, капля за каплей, попадает в ротик. Гермиона пытается унять дрожь в теле — нет, не от холода, а от того, что видит. Скрюченное тельце с фиолетовыми пятнами, почти отмороженные пальцы, закрытые темные веки. «Нет, нет, — бьется в голове единственная мысль, — не умирай, прошу тебя, только не умирай... Подожди, мы сейчас...»

Северус стоит рядом и только прислушивается: сделать он ничего не может.

— Перечное все?.. Теперь мазью... восстанавливающее пока не давай... мазью мажь все тело, полностью... слой побольше наложи на конечности. И в теплое одеяло...

— Может, искупать его в теплой воде? Чтобы быстрее согрелся? — кажется, что Гермиона ничего не соображает, а только бездумно выполняет приказы.

— Нет! Только сухое тепло.

И Гермиона не возражает: отбрасывает в сторону грязное, вонючее, порванное одеяльце и укутывает мальчика в теплые полотенца.

— Теперь восстанавливающее зелье, пять капель.

— Я не могу...

— Гермиона, — Северус кладет руки на плечи жены, — я знаю, ты сможешь, ты сильная. Давай, сделай это.

И она капает вязкую жидкость, придерживая маленькую головку. Следующее зелье — противовоспалительное. Пальцы легко касаются шеи и замирают.

Жилка больше не бьется. Пульса нет.

— Северус, пульса нет!

— Возбуждающее зелье, в кладовой...

Двери, коридор, лестница вниз... Полка... Да где же оно?!

Пузырьки летят в разные стороны, склянки сталкиваются друг с другом и лопаются — но Гермиона сейчас не обращает на это внимания, не это сейчас главное... Заветная коричневая склянка, секунду назад стоявшая в дальнем углу, теперь крепко сжата в потной ладони. Снова лестница, тот же коридор, дверь...

— Вот!

Дрожащие пальцы разжимают губы, очередное зелье льется в маленький рот. Секунда, другая...

Пульса все еще нет.

Отчаявшаяся Гермиона подхватывает мальчика и опускает на софу. Приоткрывает ротик и, чуть надавив на детские ребра, вдыхает воздух. Потом еще раз, и еще. До тех пор, пока остановившееся сердце не начинает биться.

Снова — рвано, неровно, пропуская удары — но биться.

— Дышит.

Гермиона тяжело опускается на пол у софы, Северус оседает в кресле, стоящем рядом.

— Еще не все. Снова намажь его мазью — ткань все впитала. И восстанавливающего — восемь капель... И против воспаления — три...

Гермиона снова безропотно выполняет все приказы. Малыш жив, и это главное.

В камине весело горит огонь, озаряя елку, стоящую в углу, книжную полку справа и небольшой стол с тарелками — чуть дальше. В зеркале напротив отражается сам камин, с повешенными на нем безразмерными носками для подарков, — так кажется, что их два. За окном уже совсем стемнело, слышно, как завывает разбушевавшаяся стихия: ветер комьями кидает снег в оконную раму, словно пытаясь выбить ее и ворваться в домашнее тепло. Часы мерно тикают, отмеряя такое нужное сейчас время.

— Как он? — голос Северуса звучит устало, но оно и понятно: сначала три часа хождения по магазинам и кафе, а потом бешеная гонка со смертью.

— Пятна спадают, дыхание немного сбито, но сердцебиение выровнялось. Северус, он же такой малютка... Как его могли выбросить? Подкинуть совершенно незнакомым людям — мало ли, кто мы такие? Может, мы жестокие тираны, которые будут морить его голодом и заставлять на себя работать?

Оба вздрагивают. Каждый думает о Гарри — о его родственниках. Темный чулан, объедки, непосильная работа, оскорбления и унижения, побои... Нет, повторения истории не будет.

В глазах Гермионы появляется решимость.

— Северус, я не отдам его. Мы оставим его себе. И это не обсуждается.

— Он маггл, Гермиона.

— Ну и что?! Он в первую очередь брошенный ребенок!

— Хорошо.

— Нет, ты не понимаешь, ему нуж... Что?!

— Хорошо, мы его оставим.

— Северус...

Теплые слезы кажутся обжигающими — щеки горят, глаза уже болят. Но Гермиона не может плакать, не может впустить в себя боль: ей кажется, что она ее не переживет. Она следит за каждым движением груди мальчика, не отрывает взгляд. Самое главное — не дать ему умереть.

— Как мы его назовем?

— Гарри?

— Нет, я не хочу, чтобы что-то напоминало нам о войне...

— Может, Стефан? Или Дэвид?

— Да, Дэвид. Так будет лучше всего.

Возможно, это был шанс — их шанс на жизнь? Возможно, они с Северусом смогут его воспитать как своего собственного... Родного.

Тихий писк прерывает ее раздумья — писк из полотенец. Моментально Снейпы оказываются у спеленованного ребенка. Северус водит палочкой над головкой, что-то бормоча, а Гермиона осматривает кожу. Пятна почти сошли — прошел уже час, почти незаметный, но такой важный...

Северус говорит, чтобы она пошла отдохнула, но Гермиона не хочет. Просто не сможет заснуть — сердце бешено колотится, в висках пульсирует кровь, дыхание вырывается со свистом.

Она не может оставить своего ребенка. 

* * * 

Круглая, как рождественский пирог, луна смотрит в окно. Там, за занавешенными портьерами, в маленькой полутемной комнате час за часом двое борются за жизнь. Не только за чужую — за свою, за право наконец-то быть счастливыми.

Ветер бушует: началась сильная вьюга, снег поднялся до самого неба. Но луна, не отрываясь, смотрит своим единственным немигающим взглядом на землю. Там происходит чудо, настоящее рождественское чудо. Кому-то подкладывают под праздничную елку свертки с подарками — игрушками, книгами, сладостями, а кому-то за свой подарок приходится бороться: для маленького мальчика сегодня действительно Рождество — новое рождение...

— Заснул... не плачь, уже все хорошо.

Гермиона прижимает ладонь зельевара к своим губам. Его тонкие пальцы скользят по ее щеке, стирая следы недавних слез.

— Я не плачу.

Она встает и берет малыша на руки. Не просыпаясь, он тихо чмокает губами.

— Ты знаешь, о чем я подумала? — она подходит к Северусу вплотную, чтобы и он мог ощутить тепло, идущее от младенца. Спокойное, живое тепло, которого так не хватало им обоим все эти годы.

— О чем?

— Нам придется завести кормилицу...