Разбегутся трещинки, мир охватит дрожь,
Тысячи осколков — всех не соберешь.
Явью оживают чьи-то грёзы, сны.
Тысячи реальностей переплетены.
Был единый космос, был един сюжет,
А теперь их бездна — целостности нет.
Тысячами жизни прожигают вновь.
Тысячами льдинок оживёт любовь.
Тысячи узоров, тысячи картин:
Где-то ты был воин, где-то семьянин,
Где-то ты бессмертен, где-то ты умрешь,
Где-то светит солнце, где-то льется дождь,
Где-то ты со мною, где-то ты с другой,
Где-то одинок ты, где-то он с тобой.
Тысячи воскресших, тысячи смертей,
Тысячи сражений, тысячи идей.
Кто-то вновь нахмурится — нет — сюжет жесток…
И прядется нитка, и стучит станок…
Как станка ритмичен и привычен звук -
Будто клавиш шепот под нажимом рук…
Thaide

Привычный ажиотаж в магазине — как же, вышла ещё одна книжка про Гарри Поттера! Женщина за тридцать в лёгком светлом пальто — единственная возможность приблизиться к ощущению когда-то столь ненавидимых мантий! — небрежно передёрнула плечами и вышла из самого старого и самого огромного книжного бутика в Лондоне, находящегося на Пикадилли, 12. Ладно, пора домой. Там компьютер с незаконченной шестой книгой и слабой надеждой на светлое будущее. Она поймала своё отражение в одной из витрин. Как же надоела эта вечная маскировка! Да, Гермиона, если когда-нибудь ты и сможешь вернуться, то с тихой ненавистью проклянёшь всё книги и не притронешься более ни к одной, тем более, что уже прочитанных тебе хватит на всю жизнь. Риддл не мог не испортить всем даже свою собственную смерть — его последнее заклятие сделало магический мир настолько хрупким, а границу с магловским — настолько прочной, что последствия оказались катастрофическими. Несколько тысяч маглорожденных волшебников вынуждены были отныне забыть о существовании родственников. Неверие в магию не-волшебников оказалось настолько сильным ударом, что сама суть волшебства начала исчезать. Было принято решение закрыться наглухо, чтобы отсутствие веры в чудеса не било по основам магии столь сильно. А она, Гермиона Грейнджер, дама Ордена Мерлина 2-ой степени за неоценимую помощь в войне с Волдемортом, очутилась в центре магловского Лондона.

Потом… Потом был год безумия. В поисках забытья от рвущей на части душу боли воспоминаний тогда она перепробовала всё — от экстремальных видов спорта до восточных единоборств, от откровенно безнравственных, беспорядочных связей до целибата и медитаций. Непонятно, помогли ли они, но как раз в одну из ночей ей пришла в голову ИДЕЯ. Абсолютно гениальная и откровенно хамская. Том Риддл, сиречь Волдеморт, перевернулся на сковородке в Аду. Глядя в зеркало после очередной безумной и бессонной ночи на своё воистину ужасающее отражание с улыбочкой, от которой Малфой со Снейпом удавились бы от зависти, она поняла, что нашла выход. Отбрось то, что не удовлетворяет условиям, и оставшееся и будет искомым выходом. Невозможно? Ха! Если мир тебя не устраивает, измени его.

— Не верите, да? — сами бормотали губы, пока она лихорадочно загружала компьютер и открывала текстовый редактор. — Так я вас заставлю! Ваше неверие разрушает мой мир — я добьюсь того, чтобы вы же его и восстановили! Особенно дети! А теперь пусть тысячи, десятки тысяч неверующих прочитают эту книгу и захотят, чтобы этот мир существовал на самом деле! Так что прости, Гарри, но я зверски использую твою известность!

Слово она сдержала. Поднапряглась и вспомнила ненавистное прорицание, вычислила всё, что смогла и явилась в издательство в наиболее удачный день, наскребла остатки гипнотических сил и убедила редактора сначала прочесть её писанину, а затем попробовать издать.

И вот… Успех. Всемирная известность. Состояние медленно, но верно приближается к первому десятку миллионов фунтов. И ничего. Пустота. НАП-РАС-НО. 

— Мерлин, ну конечно! — Она лихорадочно шарила глазами по одному из «её» сайтов. Взгляд упал на гиперссылку «Фанфики». — Вероятности! «Тролля» тебе за логику, Джо! Мало написать правду. Чтобы создать целый мир, необходимы много вероятностных вилок его развития. Но об этом позаботятся эти дети от шести до девяноста. Оно работает!

Женщина, плача и смеясь, закружилась по комнате. Конфетти, оставшееся на полу после празднования Рождества, немедленно заключило её в маленький разноцветный смерч.

Она не услышала негромкого хлопка и остановилась, как вкопанная, только когда с силой распахнулось окно, впустив в комнату рой снежинок, и невероятно знакомый и когда-то ненавидимый, бархатно-язвительный голос безапелляционно потребовал:

— Мисс Грейнджер, немедленно прекратите истерику! Я тут не для того, чтобы вытирать ваши слёзы и сопли!

Потеряв дар речи, она не позволяла себе поверить, что ЭТО — сбылось. Но, видно, её глаза сияли таким восторгом, что даже этому отъявленному слизеринцу стало неудобно. Кажется, он даже собрался что-то сказать. Но тут произошло ещё одно событие. В открытое окно влетел непонятно откуда взявшийся в центре Лондона сокол и приземлился на подоконник. Необычно больших размеров, почти чёрной окраски и с характерными отметинами вокруг глаз. Очень ярких, изумрудно-зелёных глаз.

— Гермиона, ты гений! Я всегда это знал, — сказал Гарри, слезая с подоконника, и просиял улыбкой: — Привет!

Истерика исчезла, словно дурной сон. Гермиона жадно всмотрелась в каждого по очереди.

Снейп. Привычная саркастическая усмешка кривит губы, но чёрные глаза из-под неухоженных лохм смотрят цепко и пронзительно. Привычная угрожающая, гипнотическая бездна взгляда, в которой изредка вспыхивают снежно-белые звёзды. Говорят, у белых карликов самая большая температура… Если не перестану смотреть, скажет сейчас что-нибудь в своём стиле.

Гарри…

— Ты не рада? — очень тихо. Прости, лучший друг мой, прославила я тебя на весь мир… Всё, о чём знала, — рассказала. И не из твоей ли боли и не тоской-памятью ли моей о тебе родился таран и разнёс стену? Кто бы ответил.

— Рада, — заверила. — Просто… очень уж долго. Я ещё чуть-чуть на вас посмотрю, а ты говори пока, ладно?

Кажется, Северус фыркнул. Но смолчал. Но она уже смотрела на другого гостя.

Гарри. Как тебе в вестниках надежды, Гор-сокол ты наш? Зелёные омуты привычно прячут свою глубину под ряской иронии, но она-то знает… Знает, сколько женщин утонуло в них и сколько врагов в свою последнюю секунду успели задуматься, почему вспышки Авады так похожи на эти глаза. Знает, что у него до сих пор никого так и нет всерьёз. Конечно, для волшебника такой силы сорок — не возраст, но… Но. В кромешном аду не виден рай, и к пеклу привычно тело…

— Альбус попросил передать, что он восхищён. Тобой, твоим решением, твоей храбростью и… — улыбнулся. — литературным стилем. Извиняется, что недооценил всех — Тома, тебя, возможности литературы как таковой, — вдруг кивает на оживлённую улицу за окном, — и их. — Снова отчётливое хмыканье из кресла в дальнем углу. — Ты можешь вернуться в любой момент — наш мир и его магия снова прочны и усточивы. Настолько, разумеется, насколько это вообще возможно для столь… — он поискал слово, — эфемерных вещей. Возвращайся, Гермиона. Волшебство снова начинается для тебя. Как двадцать пять лет назад оно началось для одиннадцатилетней девочки.

Секунда молчания. Снейпу, кажется, надоела эта мелодрама, и Северус вернулся к тому же самому, всё ещё открытому настежь окну, на подоконнике которого по старой привычке устроился Поттер, рискуя свалиться наружу, и приготовился выдать какой-нибудь свой коронный комментарий. Не успел.

Женщина с хриплым задушенным криком стиснула обоих в объятиях.