В доме было темно и тихо. Возможно, тишина и разбудила его, ведь за последнее время Северус от нее отвык. Он выпрямился в кресле, потер затекшую от неудобной позы шею. И вспомнил.

Гермиона ушла.

В сущности, удивляться тут нечему. Все эти шесть лет, с того самого дня когда она появилась у него на пороге, Северус знал, чем все закончится. И все же согласился. Ее предложение – абсолютно не гриффиндорского свойства – содержало в себе выгоды для обеих сторон. Гермиона получала повод для разрыва помолвки, фамилию, известную в научных кругах, и регулярные консультации. Он – партнершу для министерских балов, ассистентку на полставки и регулярный секс. Северус отмерял их браку несколько лет, но точный срок определить затруднялся, не в силах решить, устанет ли он сам от ее любопытства раньше, чем она от его издевок. Впрочем, тогда неизвестность подобного рода представлялась ему занятной. 

Семейная жизнь с Гермионой оказалась удобной. Никаких утомительных глупостей, на которые любил когда-то сетовать Люциус, никаких претензий на нечто большее, только тщательное следование договоренностям и, как следствие, размеренное приятное сосуществование. Должно быть, эта размеренность притупила ощущения, иначе почему Северус не сразу заметил, что Гермионе становится с ним скучно? Она задавала все меньше вопросов, молчала все больше. И украдкой бросала тоскливые взгляды: на рыжую Поттер, на беспрестанно хихикающую Лонгботтом, на карамельно-сладкую Уизли. Даже на жену Драко она смотрела с завистью и тоской.

Северусу было бы все равно, если бы не одно «но»: он привык к своей новой жизни и ничего не хотел в ней менять. Из нежелания родился план; в нем были недостатки, но ничего лучшего в голову не приходило. И Северус решился. 

Сейчас, по прошествии двух лет, он ясно видел, в чем заключалась его главная ошибка: делить Гермиону с кем-то другим оказалось неловко, неудобно. Невыносимо. Жаль только, переиграть уже невозможно. 

Сначала ему казалось, что все идет так, как задумано. Гермиона вновь ожила. Целыми днями она то улыбалась, то напевала одну из тех дурацких песенок, что крутят по радио, и, в конце концов, однажды Северус выставил ее из лаборатории, заявив, что не в состоянии сосредоточиться на работе в подобной обстановке. Та Гермиона, что пришла к нему когда-то, обиделась бы; эта, новая, продолжала улыбаться и петь. Глупец, тогда он только радовался, что план сработал.

Первые подозрения зародились у него, когда Гермиона не захотела придерживаться установленного графика. Графика, составленного так, чтобы учесть удобства и потребности всех сторон. Северус затратил на его составление два дня, Гермиона же не уделила и двух минут. Она согласилась с разумностью научного подхода пусть даже и к такой деликатной проблеме, отметила, как приятно, что логика не покидает мужа даже в самые напряженные моменты жизни, улыбнулась. И ушла, хотя по расписанию должна была провести следующий час с Северусом, работая над отчетом по последней серии экспериментов. Ушла потому, что тот, другой, позвал ее.

Дальше – больше. Она могла бросить любое занятие, чтобы сорваться к нему по первому зову, в любое время дня и даже ночи. Последнее было особенно… неприятно. Она проводила с ним все больше времени, могла часами говорить ни о чем, касаться, целовать, не обращая внимания на окружающий мир. Северус злился, не понимая, почему все пошло не так. 

Он отдавал работе дни и ночи – Гермиона едва замечала его отсутствие. Пытался объясниться – она только отмахивалась. Пробовал смириться и даже провел несколько вечеров с ней и этим. Но с этим говорить было не о чем, а Гермиона то и дело отвлекалась.

Он и вправду любил Гермиону, любил – слово-то какое смешное, нелепое, детское, – а Гермиона любила его еще больше. От нее даже пахло теперь по-другому. Им пахло. Северус же оказался третьим лишним. Долго так продолжаться не могло, но Северус все оттягивал неизбежное. 

Сегодня она ушла сама.

Вспомнив, какой сегодня день, Северус усмехнулся. Он не верил в бога, пусть отец и таскал его в церковь каждое воскресенье, пока не запил окончательно. Зачем бог тому, кто сам умеет творить чудеса? Но теперь странная логика времени смущала его разум. Шесть лет назад она пришла к нему под Рождество. В Рождество все и закончится. Возможно, он ошибается, ошибался всю жизнь, и бог есть. И этому богу не чужда сладость мести. Северус его понимал. В конечном итоге, все равно, какой путь привел тебя в сегодняшний день. Важно, в какое завтра ты шагнешь.

Тишина, льнувшая к нему со всех сторон, хрустко разломилась и рассыпалась дробью каблуков по лестничным ступенькам. 
– Северус?
Гермиона на мгновение остановилась на пороге, вздохнула.
– Почему ты сидишь в темноте? 
В камине вспыхнул огонь, разгоняя сумрачные тени. Несколько шагов, и она уже рядом. Долгий взгляд, теплое дыхание. Губы тоже теплые.
– Ты одна?
– Я подумала, что мы уже очень давно не проводили время вдвоем, – слова точно расплавленный воск. Мягкие, но прожигают насквозь. – Только вдвоем, ты и я.
«Нет больше нас вдвоем, даже если когда-то и были случайно, – думает он. – Есть ты и он. И я где-то рядом».
Думает, но не успевает сказать: Гермиона целует его мягким, тягучим поцелуем. Северус уже почти забыл ее вкус, но память возвращается быстро, быстрее, чем пальцы скользят по пуговицам. Завтра. Он все решит завтра. Одна ночь ничего не изменит.

***

Северус открыл глаза. За окном одна за другой таяли звезды, уступая небо рассвету. Гермиона спала, разметавшись рядом – розовая, теплая, мягкая. Что-то было не так. Он прислушался: из гостиной доносились какие-то звуки. Неохотно поднявшись с постели, Северус отправился к источнику шума.

Молли обрадованно замахала ему из камина, и Северус скривился в ответ, изобразив что-то вроде улыбки.
– А Гермиона?.. – Молли завертела головой.
– А Гермиона спит, – хмуро сообщил ей Северус. – Как и все нормальные люди в этот час.
– А Джинни рожает! – на лице собеседницы появилось хорошо знакомое ему непреклонное выражение. – И поскольку я отправляюсь к ней, то тебе придется забрать Ника. Сам понимаешь, на аппарацию у него лицензии пока нет, – она захихикала.
– Нет, – Северуса охватила паника. – Я не могу. И не…
«Не хочу», – не смог он договорить.
– Подожди, я разбужу…
– Оставь в покое бедную девочку, пусть поспит, – камин полыхнул зеленым, и Молли шагнула в гостиную. – Держи.
Еще одна вспышка зеленого, и Северус остался наедине с этим. С Николасом.

Он ожидал всего: возмущения, недовольного бурчания, может даже, визгливых криков или попытки ударить. В конце концов, особым воспитанием мальчишка не блистал. Николас удивил его. Он долго молча рассматривал Северуса, затем улыбнулся – точно так же, как улыбался Гермионе, – и открыл рот:
– Па-па-па-па-па-па…
Северус сел на диван, по-прежнему держа ребенка в вытянутых руках. Он все ждал, когда улыбка сменится недовольной гримасой, а лепетание – плачем. Но Николас продолжал улыбаться:
– Па-па-па-па-па-па…
Это было неправильно и странно. Это не входило в план. С другой стороны, план его собственный, а, стало быть, Северус может менять его, как заблагорассудится.
– Предположим, я все-таки соглашусь делить ее с тобой, – он посмотрел сыну в глаза. – Но исключительно на моих условиях.
Николас удивленно округлил губы, смешно замахал руками, и Северус почувствовал, что улыбается в ответ.