Слово душа является неодушевлённым существительным в русском языке, а вот слово покойник… 
 

В плохо освещённую комнату, обставленную словно кабинет и алхимическая лаборатория одновременно, шагнул высокий мужчина с широкими скулами и морщинистым лбом. Мягко закрыв за собой дверь, он медленно подошёл к сидящему за большим дубовым столом человеку со шрамом на шее. Человек низко склонился над пергаментом, записывая алхимическую формулу.

— Профессор Снейп, — негромко позвал аврор и прочистил горло.

Алхимик, не отзываясь, писал ещё некоторое время, после аккуратно положил перо на стол параллельно пергаменту и повернул голову:

— Мистер МакКорвин. Чем обязан?

Мужчина помедлил мгновение, шумно вздохнул и направился к противоположному концу стола, чтобы сесть напротив зельевара.

— Вы же понимаете, что рано или поздно это должно было случиться? — низкий голос аврора неприятно разрезал усыпляющую и утомительную тишину. МакКорвин сложил руки в замок перед собой и подался корпусом вперёд, продолжая говорить. — Ваше здесь пребывание было, в первую очередь, обусловлено острой необходимостью поставлять для нас антидоты и контрзаклятия. Тем не менее, по официальным данным ваша жизнь прекратилась уже три года назад, и, согласитесь, так и было бы, если бы не наше непосредственное вмешательство.

— Если вы хотите огласить мой приговор — оглашайте. Преамбула к этому совершенно не нужна, — бесцветно сказал Снейп, откидываясь на спинку стула.

Аврор усмехнулся:

— А я за тем и пришёл, чтобы никогда не оглашать ваш приговор, — МакКорвин положил руки ладонями на стол и опустил глаза, будто читая невидимый документ. — Вас считают опасным человеком, и потому никогда не отпустят. Будут унизительные допросы, мучительные тесты, Веритасерум... Не мне вам объяснять. И всё равно найдётся пунктик, за который... Вы понимаете.

Снейп неохотно кивнул, догадываясь, какими будут следующие слова и действия аврора.

— Я же хочу предложить вам быстрый и безболезненный путь, — МакКорвин шумно встал из-за стола, сделал несколько шагов, ловким движением выудил небольшой синий флакон из кармана мантии и с громким стуком поставил его перед алхимиком, объявив ласковым тоном: — Вы это заслужили.

Аврор поспешно направился к выходу, но у самой двери его нагнали язвительные слова Снейпа:

— Вот именно, я это заслужил, и поделом мне за все мои ошибки. Нужно было уползти умирать куда-нибудь подальше, чтобы вы не смогли меня найти.

— Я имел в виду, что вы заслужили уйти с достоинством, — осторожно ответил аврор.

— Избавьте меня хотя бы от лицемерия. Вашего общества и так предостаточно для моей скромной персоны, — бросил Снейп в раздражении.

МакКорвин ушёл не прощаясь как истинный англичанин, мягко закрыв за собой дверь. Зельевар тяжело посмотрел на синий флакон и через мгновение протянул руку, чтобы избежать мучительных и бессмысленных преамбул. Не успели его пальцы дотронуться до холодного стекла, как невидимая сила внезапно швырнула флакон в сторону с такой невыразимой мощью, что он с жалобным звяканием раскололся о кафельный пол.

— Кто здесь? — поражённо спросил зельевар и после тщетно вслушивался в тишину несколько минут, надеясь, что из темноты возникнет загадочный силуэт и назовёт своё имя.

Никто не ответил. Алхимик взял перо, принимаясь дописывать брошенную формулу.

***

«Я всегда недолюбливала портреты, написанные магическим способом. Такие картины, как правило, изображают людей после смерти. Движущиеся и крайне несуразные в этом своём непонятном существовании, они ведь являют собой ни что иное, как мертвую жизнь.

Я никак не могу понять: как же их нужно воспринимать? Являются ли они живыми существами или просто говорящими вещами? Что это за форма существования такая? Как портреты покойников умудряются помнить обо всем, что с ними происходит в нарисованном состоянии?

Говорят, что в них нет души, только проекция, но что при этом они могут чувствовать то, что никогда не испытывали их прототипы или, правильнее сказать, оригиналы, что могут даже влюбляться. Но это же абсурд! Как это можно понять или проследить, если сами портреты осознают себя именно портретами, а не людьми? Как они вообще могут что-то понимать и мыслить, если они не являются одушевлёнными? Другие магические предметы обладают хотя бы неким подобием души-разума в виде особой ауры, сотканной специальными заклинаниями. Магические же портреты не обладают ничем. Холст и специальные краски, имеющие свойство оживлять статичный рисунок. И никакой ауры. Никакого намёка на жизнь. Простая механика«.

Так размышляла Гермиона Грейнджер, направляясь в сторону лавки «У художника». Ей нужен был портрет. Да, именно портрет, а не глупый пейзаж или скучный натюрморт. Интуитивно молодая волшебница чувствовала, что только портрет сможет заполнить сковывающую пустоту голой стены в её спальне.

Нет ничего страшнее голых стен в доме, наполненном до краёв одиночеством; и нет ничего невыносимее, едва открыв глаза, каждый день натыкаться взглядом на глухую стену, однообразно синюю и безобразно голую, которая берёт своё начало слева и заканчивается справа, развернувшись раздражающим каменным пластом на всю комнату. Это было выше её сил. Утром, проснувшись после беспокойного сна в поту, с перепутанными мыслями, она осознала, что больше не может выносить этой пустоты именно после того, как несколько минут перепуганно скользила взглядом по совершенно синей стене, не имея возможности зацепиться взглядом хоть за что-нибудь и понять, где она и кто она.

Гермиона шла по прямой дороге, кутаясь в осеннюю мантию и старый тёплый шарф гриффиндорских тонов. Накрапывал мелкий дождь, успевший за несколько минут намочить весь тротуар и покрыть прозрачным бисером капель шерстяную ткань её одежд. Время от времени она снимала перчатку и стряхивала накопившуюся влагу с плеч и груди, но водяные шарики тут же вновь жадно обсыпали освободившееся место. Она ускорила шаг, чувствуя, что дождь набирает силу.

В магазине кружила пыль, и было безлюдно. Как только молодая ведьма переступила порог лавки, мужчины и женщины на портретах начали перешёптываться, охать и придирчиво осматривать новую посетительницу, чуть ли не вываливаясь из своих рам.
Гермиона нерешительно потопталась возле молчаливо улыбающегося старика с пышными бакенбардами, прошла мимо беседующих старух в чёрных чепцах и тяжелых юбках, остановилась возле смеющейся девочки с большим нелепым атласным бантом на кудрявых волосах, пробежала взглядом ряд склонившихся над толстыми книгами учёных в однообразно длинных синих мантиях. Волшебница уже было хотела вернуться к старику с бакенбардами, как её взгляд зацепился за странный портрет в облезлой раме, что пылился в самом неприметном месте. В то же мгновение что-то кольнуло её в сердце, и она почувствовала, будто незримая рука требовательно указала ей на это старое полотно. Гермиона, словно завороженная, приблизилась к пыльной картине, не смея вздохнуть, не имея воли отвести глаз.

— Я не советую вам это покупать, мэм, — донёсся голос продавца откуда-то из-за прилавка. Ведьма обернулась и увидела хозяина лавки, идущего к ней через весь магазин.

Загадочное полотно приобрело в глазах гриффиндорки ещё большую ценность, когда она смогла различить чей-то убористый смутно знакомый почерк на нарисованных бумагах. Ей показалось, что она уже где-то видела эту картину прежде.
— И в чём же причина? С этим портретом что-то не так? — спросила она с вызовом.

— Да вот, — пожал плечами бородатый торговец, — про эту безделицу ходят разные сплетни весьма нехорошего толка.

— Какие именно? — Гермиона заинтересованно сделала шаг вперёд по направлению к картине и протянула руку, почти коснувшись рамы.

На картине была изображена комната, возможно, чей-то кабинет, или даже алхимическая лаборатория. По периметру тесно толпись шкафы и шкафчики, прячущие своё содержимое за деревянными створками, запертые на ключ или под замок. На переднем плане на четыре резные ножки красного дерева опиралась тяжёлая, вероятно, дубовая столешница. Узорные резные ножки настолько разнились по стилю со всей остальной мебелью аскетического вида, что казалось, вот-вот должны были уйти в другую картину, оставив столешницу один на один с тёмным воздухом под ней. На столе сиротливо возвышался пузатый котёл, рядом ютился ворох бумаг, а на самом краю горела одинокая свеча, которая была единственным предметом, нарисованным магическим путём. Слабое мерцание её огонька было единственным, что создавало иллюзию жизни. За дальним концом стола сидел мужчина в тёмных одеждах. Его лицо, едва освещённое, закрытое прядями чёрных волос, окутанное задумчивостью, словно туманом, было невозможно разглядеть в подробностях, отчего хотелось шагнуть за раму, чтобы взглянуть на него с другой стороны.

Хозяин лавки несколько секунд разглядывал портрет, сощурив левый глаз, после чего рассказал Гермионе историю:

— Три года назад, сразу после окончания войны, в мой магазин зашли джентльмены серьёзной наружности, похожие на авроров, только более представительные. Они заплатили мне, попросив хранить эту картину у себя. Я согласился. А через неделю случилось загадочное происшествие. Господин, который здесь нарисован обычными маггловскими красками, пропал и не появлялся месяца три. Свеча была потушена, и несколько бумаг валялось на полу, стул был перевёрнут и лежал так, будто произошла драка или борьба, будто его насильно куда-то утащили. Одна покупательница разглядела даже капли крови, но лично я такого не заметил. Тем не менее, это, несомненно, странное событие подтолкнуло меня заинтересоваться происхождением картины. И вот что мне удалось выяснить. Все владельцы портрета, так или иначе, уходили из жизни раньше срока, в самом не подходящем для смерти возрасте, примерно через год после приобретения злосчастного полотна. Трое из них наложили на себя руки, один утонул, ещё один упал с лестницы и сломал шею, ещё один отравился, а последнего убили (и поделом, хочу заметить). Все эти люди были весьма состоятельными господами, интересовавшимися наукой и безмерно любившими свою жизнь, усыпанную деньгами и славой. Единственное, чего все они желали страстно, но никак не могли заполучить — это бессмертие. А про картину долгое время ходила легенда, будто художник, её нарисовавший, был гениальным алхимиком, которому посчастливилось изобрести эликсир, возвращающий душу умершего обратно в тело. И будто в этом портрете на одном из листов бумаги был написан рецепт той самой живительной субстанции, и будто на полотне учёный изобразил себя, чтобы сей рецепт охранять от нечестивых помыслов и злобных глаз.

Он появился также неожиданно, как и исчез. Я боялся, что меня постигнет та же страшная участь, что и предыдущих обладателей картины, а потому стал всеми силами пытаться от неё избавиться. Сначала я связался с господами, заплатившими мне за её хранение, попросив забрать и деньги, и портрет. Они же притворились, что понятия не имеют, о каком портрете идёт речь. Затем я попытался сжечь картину дотла. Я сделал несколько попыток, но каждый раз либо начинался дождь, либо отказывался гореть огонь. Я оставлял эту картину в кафе, якобы забыв про неё, но её всё время возвращали, приносили в мой магазин. От отчаяния я выбросил её в реку, надеясь, что вода размоет краску. Картина обнаружилась у порога моего дома на следующий день. И тогда я решил обратиться в отдел экспериментальных чар в Министерстве, надеясь, что так действует сложное проклятье, которое, тем не менее, возможно снять. В Министерстве мне сообщили, что картина чиста и невинна, как младенец. Мне ничего больше не оставалось, кроме как попробовать её продать. Я повесил ценник со смехотворно низкой суммой и всем заинтересовавшимся рассказывал легенду, опуская страшные подробности. Её купили. Какой-то старый и богатый скряга. Но через несколько месяцев вернули, обосновав это тем, что от картины исходит отрицательная энергетика. Потом купили ещё раз. И вернули через неделю. Затем я обнаружил, что прошло больше года, а моя жизнь всё ещё была при мне. Я успокоился, но не оставил попыток избавиться от странного полотна. Покупатели продолжали систематически возвращать картину: одним слышались стоны, другие чувствовали леденящий душу холод, третьих мучили кошмары, четвёртым мерещились страшные видения. А однажды её купила женщина преклонного возраста. На следующий день пропала без вести её дочь, накануне пытавшаяся прочесть, что написано на нарисованных бумагах. Девушку ищут до сих пор, и ходят слухи, что на картине видели её платок, зажатый в руке алхимика. Ах, да! Я забыл сказать, что по легенде, алхимик придумал эликсир, чтобы вернуть свою любимую из мира мёртвых, но обстоятельства сложились не в его пользу, и он не смог её воскресить.

Хозяин лавки замолк. Гермиона всматривалась в черты алхимика, силясь понять, где она могла видеть эту картину, этого человека, эти шкафы и эти листы бумаги. На долю секунды огонёк свечи озарил бледное лицо мага, но Грейнджер этого оказалось достаточно, чтобы прозреть. Она узнала, чей портрет обрамляла облезлая рама. Гермиону словно током ударило, от удивления она даже вскрикнула, из глаз брызнули слёзы то ли радости, то ли горечи, тяжелой волной накатились воспоминания трёхлетней давности, в груди заныло, и горячо заколотилось сердце. Конечно же, она купит эту картину! Она купит её по причинам ей самой непонятным, но купит.

К себе домой Гермиона шла в смешанных чувствах. Ей то казалось, что она совершила некое безумство, и в душу забирался липкий холод, то чудилось, что её ждёт какое-то приятное открытие, и сердце замирало от сладкого предвкушения.

На стене портрет не смотрелся совершенно. Картина была мрачной, стена тоже. Но молодую леди больше не тревожили такие пустяки. Теперь каждый раз, когда у неё появлялась лишняя минутка, она приходила в свою спальню и смотрела на портрет.

— Профессор, вы меня слышите? — шептала она. — Профессор, это я, Гермиона Грейнджер. Профессор...

Нарисованный алхимик оставался всё также неподвижен. А она рассказывала ему обо всём, что произошло, о последней битве, о победе, о его похоронах, о своих муках совести, о неудавшемся браке, о жизни Хогвартса, о Гарри, об одиночестве.
Один раз ей показалось на мгновение, что он повернул голову и посмотрел на неё по-профессорски строго.

Через неделю Гермиона написала своему другу Гарри Поттеру путаное письмо, в котором одно признание сыпалось за другим, и страшное чувство тревоги кричало на каждой строчке прыгающим неровным почерком.

«Дорогой Гарри,

Я не сошла с ума, поверь. Но я уверена, что мы ошиблись, записав в покойники человека, о котором ниже пойдёт речь.
Около недели назад я купила портрет. Портрет профессора Снейпа, нарисованный, по всей видимости, им же самим.
Вчера ночью я стояла перед этой картиной и думала, что совершенно зря купила её, потому что теперь не могу спать, всё время думаю о нём, о профессоре Снейпе, а на душе не то тяжело, не то тревожно. Я думала об этом, забывшись, не обращая внимания на происходящее вокруг, ничего не слыша и не видя. В какой-то момент я обернулась, чтобы пойти и лечь, но не увидела своей кровати, а обнаружила шкаф с книгами, похожий на те, что были нарисованы на картине. Я попятилась назад и чуть не упала, врезавшись в стол. Меня окутала паника, я почти закричала от ужаса, но все мои страхи будто волной унесло, когда я увидела профессора и какого-то человека в аврорской мантии. Было странно, что они не заметили меня, я даже окликнула их, но это не помогло, они меня не видели. Аврор говорил страшные вещи, что-то о приговоре для профессора, а потом оставил флакон с ядом и ушёл. Меня привело в ярость то, каким пренебрежительным было его отношение к герою войны, и в порыве злости я смахнула яд на пол. Флакон разбился, а профессор спросил: «Кто здесь?» Я рассказала, что это я, что счастлива, что он жив, что рада его увидеть. Но он будто ничего и не услышал, взял своё перо и начал писать. Мне стало жутко. И такое отчаяние обрушилось на моё сердце: я ничем не могла ему помочь. А что мы, волшебники, вообще можем? Ведь нам дана такая власть над порядками вселенной, такое преимущество перед простыми смертными: мы преодолеваем закон всемирного притяжения, создаём вещи из ничего, превращаем неодушевлённые предметы в разумные субстанции, варим удачу и любовь — а что с того? Какая польза с того, что мы всё это можем? Какая, Гарри, если справедливость не торжествует, если смерть ходит по пятам за теми, кто менее её достоин, если нельзя спасти и нет правильных ответов на простые вопросы? Господи, и я потянулась к нему, обняла так, будто прощаясь навеки, будто он многое значит для меня, будто я его теряю глупо и необратимо... Он тут же перестал писать, вздрогнул и выронил перо, оно медленно падало на пол, мягко планируя и качаясь, словно маятник часов. Он тяжело вздохнул и откинулся назад, на спинку стула, кривую и несуразную, как и на картине. Я, наверное, с ума сошла, влезла к нему на колени и прижалась губами к тёплой гладковыбритой щеке. Он медленно опустил веки. Я только тогда увидела большие тени, что залегли у него под глазами тяжёлыми мёртвыми кругами. И всё стало казаться мне окутанным тем же печальным цветом, что и его синяки — цветом усталости и бессонных ночей, цветом невозможной обречённости и принятия её как должного, цветом невыносимой тоски и угрюмого смирения. Так вышло, что он положил руку на моё колено, оголённое и для него невидимое, неощущаемое. А я до сих пор не могу отделаться от чувства тяжести его большой горячей ладони и громкого стука собственного сердца. Это не я целовала его губы, это, наверное, не я... Вдруг он резко встал, а я, почти задохнувшись от испуга, налетела на стол и ударилась спиной, но ничего не почувствовала, словно всё происходило не со мной. Он направился к двери, я последовала за ним, но, переступив порог, оказалась в своей синей спальне.
Гарри, он жив! Он где-то в Министерстве. Они, вероятно, держат его в каком-нибудь закрытом экспериментальном отделе, скрывая это от нас. Умоляю тебя, попробуй что-нибудь выяснить, они же убьют его!

Твоя Гермиона«.

***
Флакон с ядом был разбит. Больше ничего не оставалось, кроме как забыться и упасть в спасительные объятия глубокой задумчивости. Можно было ещё успеть дописать рецепт антиликантропного зелья. Спокойно взять перо, будто ничего не произошло, и погрузиться в идеальную жизнь научного пространства.

Формула рождалась почти сама. Она осторожно вытекала из глубин сознания, проскальзывала щекочущими грудь потоками к подушечкам пальцев и оставалась на кончике пера, очищенная от радости озарения и скрупулезного отрицания очевидного. Она, словно дикое животное, рвалась на свободу чистого пергамента из неволи тесного разума, нужно было лишь послушно внимать её немым указаниям, идти по строчкам следом и не перебивать.

В какой-то момент профессор Снейп полностью забылся в своей работе, поглощенный тайной рождения открытия и, казалось, никакая сила не смогла бы оторвать его от этого занятия, но чьё-то тревожное присутствие внезапно вмешалось в тихий и размеренный ход оживавших на пергаменте мыслей.

Сначала он почувствовал холод. Странный, мёртвый холод на груди, от которого становилось страшно и безнадежно, и дышать было тяжело. После вдруг всё переменилось, словно кто-то зажёг камин, стало невыносимо жарко. Веки опустились сами, неожиданно захотелось спать. Усталость и разочарование до краёв затопили измученное сознание, и не было больше сил сопротивляться, осталось лишь желание уйти. Уйти и не возвращаться.

Погружаясь в сон, профессор Снейп невольно представил себе образ женщины, полунагой. Она сидела на его коленях, прижавшись дрожащим телом. Её лица он не мог разглядеть, лишь её прекрасные кудри. От неё пахло надеждой. Она целовала его с трепетом и нежностью. А её имя... Словно звук бьющегося хрусталя — чистое и властное.

Алхимик вздрогнул при мысли об этом имени. Он выпрыгнул из-за стола, убежал в свою мрачную спальню, напоминающую тюремную камеру, и не выходил оттуда до самого утра.

Утром пришёл человек, которого профессор Снейп никак не ожидал когда-либо ещё раз увидеть после событий последней битвы.

— Чем обязан, мистер Поттер? — его тон был как всегда холоден, но волнение выдавала удивлённо приподнятая бровь.

Юноша тепло улыбался, тёр лоб, никак не мог подобрать нужное слово, вздыхал и даже будто душил приступ смеха, а может, слёз. Наконец он решился и крепко обнял когда-то ненавистного учителя.

— Слава Мерлину, я нашёл Вас вовремя!

***
Гермиона пристально смотрела, как языки пламени прожорливо облизывают пергамент. Она жгла неотправленное письмо, которое писала долго и мучительно, но так и не отослала своему другу Гарри Поттеру.

На стене по-прежнему висел портрет. Но свеча уже не горела, и алхимик куда-то пропал, словно его и не было никогда на этой странной картине.

«Он вернётся. Я точно знаю, что вернётся. Он не бросит меня одну. Я верю. Ведь он жив, жив, жив! А я с ума схожу от этой мысли, всё во мне поёт надрывно и громко. И понять не могу: плохо мне или хорошо, хочу ли я плакать горько или хохотать, как безумная. Я помню отчётливо его голос. Боги всемогущие, насколько же красиво можно рисовать словами! Каждая фраза, каждое слово, каждый слог, каждый звук словно летают в воздухе, звучат эхом, пронизывают слух и не уходят из памяти, как бы я ни гнала их прочь. Его голос преследует меня всюду, я, наверное, задыхаюсь... Хочу задохнуться, но не могу. Представляю, как тянусь к нему, касаюсь и отдёргиваю руку — ведь он заметит. А я не хочу. Или нет, хочу, но... Я так долго мучила себя сомнениями, будто от этого могло стать легче или найтись решение сложной задачи. Сложной задачи моей жизни.

Интересно, а у моей жизни простое решение? Конечно, проще сделать вид, что у твоей жизни нет решения, но... Я думала, что найду ответы на свои вопросы в его пряных фразах: я их слушала, как слушают любимую музыку: настойчиво, не понимая сути и закрыв глаза. Да, именно, представив, что я закрыла глаза и вижу. Смотрю слишком пристально, слишком уверенно, слишком откровенно, слишком как нужно, чтобы не ошибиться.

Я упрямая? Знала бы, что так упаду — не стояла бы над пропастью вовсе. Но любая ошибка притягивает к себе, как магнит. Особенно, если сделать вид, что ты железная, что тебя ничем не сломить. А ошибки притягивают настолько сильно, что невозможно сопротивляться, пройти мимо, стряхнуть наваждение, поэтому их так трудно избежать. И я не смогла. Никто не сможет. Так не бывает. Ответы на все вопросы знать нельзя. Никогда. Другое дело — вставать после падения на сломанные ноги... Нужно мужество. И чтобы никто не заметил, никто не понял: ведь стыдно. Унизительно. И я бы закричала от этой мучительной боли, если бы не та красота... Красота его слов; память каждого изгиба мысли, точек, многоточий, запятых и долгих умных пауз. Если я смогла видеть с закрытыми глазами, то что мне вся боль вселенной? Я её обману точно также. Я её себе представлю наоборот. И не нужны мне ответы на вопросы, я пойду туда, куда пойду — зачем знать, куда именно? Ведь в таком случае потеряется весь смысл. У моей жизни есть решение, но я не хочу знать, какое именно. Я буду вспоминать его голос, как любимую музыку, и рыдать оттого, насколько красиво можно рисовать словами...«

Гермиона решительным шагом направилась вон из дома. Ей нужен был свежий воздух, её душили собственные мысли и чувство, что круг вот-вот замкнётся, а она не успеет убежать.

Она шла почти на ощупь, так как из-за густого мутного тумана дорога была еле различима, а разглядеть дома не представлялось возможным вовсе. Гермионе чудилось, что вокруг неё голое поле, к краю которого она неотвратимо приближается, хотя этого совсем не хочет.

Она шла, пока не оказалась рядом с огромным замком. Это были очертания Хогвартса. Родного Хогвартса. Она решила зайти внутрь.

***
— Вот вы и дома, — едва слышно произнёс Гарри, печально обводя глазами стены школы.

Будто и не было никакой войны — кругом зеленели травы, задумчиво кланялись ветки деревьев, бодряще холодил ветер и ярко светило солнце посреди идеально чистого неба. Замок сиял, белели башни, в окнах отражалось волнение озера. Пахло сиренью и теплом. Ноги приятно ступали по мягкой земле. Калитка скрипела знакомым фальцетом, смешной фонтан всё также криво играл струйками воды, семь ступенек звучали твёрдым камнем, и отворялись тяжелые двери по-прежнему недовольным басом.

Профессор Снейп скривил губы в едкой ухмылке. Хогвартс был единственным местом, где он мог бы скрыться от аврората во время разбирательств. Но его растоптанное самолюбие и уязвлённая гордость тошнотворно напоминали, что этим убежищем он обязан не кому-нибудь, а самому Поттеру. И это было практически невыносимо. Практически, потому что Гарри, пытаясь исправить неловкость ситуации, предложил алхимику услугу за услугу.

Северус сам себе боялся признаться, что безумно рад вновь оказаться здесь, в Хогвартсе, дома. Он и не подозревал, какое несчастье подтолкнуло Гарри отыскать место его заключения. И когда юноша привёл Снейпа в больничное крыло, у зельевара болезненно сжалось сердце, и от потрясения онемела душа.

— Что здесь произошло? — хрипло спросил Северус чужим голосом.

***

Гермиона взобралась на Астрономическую башню. Замок был пуст и мрачен. И ей неожиданно вспомнилось, в каком она была отчаянии, как долго она мучилась, обманывала себя, пытаясь выдать желаемое за действительное, как врала Рону, что любит его, как врала себе, что любит Рона, потом ссоры, бесконечные ссоры и разрыв, и вновь отчаяние, и осознание бессмысленности, и та ошибка. Ведь то была всего лишь ошибка. Она не хотела этого делать на самом деле, она сглупила и даже испугалась и передумала. И зачем она тогда только полезла на эту дурацкую Астрономическую башню? Ведь знала же, что передумает, но упрямство и отчаяние — сумасшедший коктейль. Она вспомнила, как сорвалась и летела вниз, летела мучительно долго... А что было потом, она вспомнить никак не могла. Она знала, что потом был дом с синими стенами. И одиночество.

«Какая же я глупая! Конечно, он жив. Теперь я это точно знаю. Как глупо... А быть может, это я...»

***
Северус Снейп стоял в классе зельеварения, опираясь на стол обеими ладонями. Перед ним дымился котёл с готовым составом. Опасным составом. Составом, который мог убить не только пациента, но и самого зельевара. Составом, над которым Северус колдовал больше суток, не отходя от стола. Рецепт этого зелья был зашифрован средневековым алхимиком в обычной картине, написанной маггловскими красками. Картина изображала то ли кабинет, то ли лабораторию: шкафы с книгами, косой стол, горящая свеча и склонившийся над листками пергамента алхимик, чьё лицо невозможно разглядеть. Это полотно называлось «Портрет» и висело в личных покоях Снейпа. Северус потратил семь лет на расшифровку сложного состава, который давал власть либо обмануть смерть, либо помочь ей поймать заблудшую душу и увести в небытие.

Зельевар предложил Гарри Поттеру рискнуть всем. Результат непредсказуем, но есть надежда, что всё получится, что случится чудо, что они не ошиблись, и её душа потерялась между мирами и не может найти покоя.

Гарри был уверен, что Снейп мёртв, и никогда бы не отправился искать зельевара, если бы не странное чувство после необычного сна. Поттеру приснилось письмо, написанное Гермионой, где она умоляла выяснить, что же на самом деле произошло с их учителем. И каково же было удивление юноши, когда выяснилось, что зельевар жив, и что, как и было сказано в письме, его хотят приговорить к смерти. Это дало надежду Гарри, что его подругу всё ещё можно вернуть, и не всё потеряно.

Северус понимал, насколько опасно то, что он сделал: сварить подобный состав без последствий невозможно. Алхимик рисковал своей жизнью — всем, что у него осталось. Но он не мог иначе. С некоторых пор ему стало грезится, будто он теряет что-то, теряет стремительно и неотвратимо. Оказалось, что это чувство пришло к нему день в день с её смертью. И это было в высшей степени странно. Какая связь могла возникнуть между ними? Как так могло случится, что он стал чувствовать её невидимое присутствие? То была мучительная загадка, ответ на которую он никак не мог найти.

Снейп вынырнул из собственных размышлений, накрыл котёл крышкой и унёс его в свои покои, поставил на стол. В комнате горела всего лишь одна свеча. Её пламя игриво трепетало от сквозняка, рисуя несуразные тени на потолке. На стене по-прежнему висел «Портрет». Северус шагнул по направлению к кровати и замер в изумлении.

***
«Я не зря твердила себе, что он не оставит меня. Он пришёл. Я не зря ждала его. Не зря! Появившись из неоткуда, он смотрел на меня удивлённо, будто вовсе не ожидал увидеть здесь. Я сползла с кровати и подошла к нему, дотронулась до его руки. От него пахло зверобоем и ещё каким-то травами. Он хотел что-то сказать, но я не дала ему, словно предчувствовала, что его пребывание со мной не будет долгим. Зачем пустые разговоры? В моей крови кипела страсть. И я дала ей волю. Пьяные поцелуи, горячие руки и желание. И всё горит огнём. И его губы, его объятия. Одёжду к чёрту. Спутанные мысли и глухие стоны. Скрученные жизни, идут перезвоны в пламенных ответах, в правленых заветах. Сладостная дрожь, признанье, что не ждёшь, и яркий свет, и простой ответ, ведь я умерла, ведь я ожила, ведь правды нет. Ступает рассвет, спускается луч. Мой день невезуч: я буду одна, ведь я умерла... Но где-то вдали солнце палит, блестит луна, и я ожила...».

***
Гермиона Грейнджер открыла глаза. Первое, что она увидела, было озабоченное лицо Гарри Поттера.

— Профессор! — закричал юноша, кидаясь обнимать подругу. — Профессор, она очнулась!

В поле зрении девушки тут же возник взволнованный Северус Снейп.

— Как вы себя чувствуете? — тихо спросил зельевар, кладя ладонь тыльной стороной на лоб бывшей ученицы.

— Вы мне снились, — хрипло ответила она.

— На гриффиндорском это означает плохо или очень плохо? — вкрадчиво поинтересовался алхимик.

— На девчачьем, профессор, это значит «рада вас видеть», — Гарри подмигнул улыбающейся девушке.

— Во сне мне было хорошо, а сейчас ещё лучше, — мечтательно сказала Гермиона.

И была в её взгляде та самая нежность, с которой смотрят только влюблённые до беспамятства женщины. Северус казался смущённым, пытался отвести глаза, но вместе с тем не мог перебороть желание бесстыдно рассматривать её локоны и тонкие черты лица, жадно ловить тепло её взгляда, и наконец поддался порыву и признался:

— Вы мне тоже снились.

Зелье сотворило своё невероятное, настоящее чудо. Гермиона быстро поправилась. Несколько месяцев спустя Северус Снейп сделал ей предложение, и она приняла его. Про их отношения ходило множество разных слухов. Слизеринцы с гриффиндорцами никак не могли сойтись во мнении, кто же кого опоил любовным зельем.

Репутация профессора была восстановлена. И во многом благодаря стараниям Гарри Поттера. Магический мир получил долгожданное лекарство от ликантропии. Алхимику присвоили за это открытие орден Мерлина первой степени. Снейп наконец-то обрёл всемирное признание своего гения. Гермиона радовалась за мужа намного больше, чем он сам. Все свои дальнейшие исследования зельевар проводил в Хогвартсе.

Единственное, что осталось тайной в этой истории — это загадочное исчезновение «Портрета» из личных покоев декана Слизерина. Картина испарилась, словно она никогда и не существовала вовсе. Может, её украли? Или её подожгли, и она сгорела? А быть может, она провалилась в небытие? Или это была всего лишь иллюзия?..