ГР-О-У… Н*зачеркнуто*… С. 

С. 

Малыш отошел на пару шагов назад и с наслаждением раскрошил в пальцах остатки мелка. Эта дурацкая «С». 

Вчерашний человек лежал на продавленном матрасе, как мертвый. Малыш знал, как выглядят мертвые люди: они совершенно неподвижные, белые, и выражение лица у них странно-удивленное, будто кто-то сказал что-то, а они не расслышали и просят повторить. Только когда люди говорят, их губы шевелятся. У мертвых ничего не шевелится. 

Именно так выглядели те люди — те лесные находки, что Малыш собирал прошлым сентябрем. Хагрид сказал потом, что это был «Страшный сентябрь» или «Тот самый сентябрь», и сам выглядел очень… виноватым, когда говорил это. Грустным и виноватым. 

Бывает, Малыш находил нескольких сентябрьских людей под большой елкой на опушке, когда собирал ягоды. Или тех, двоих — на лужке перед старой хижиной, под ворохом мокрых листьев. Эти люди были холодные и неживые — странное ощущение — они не воспринимались как люди. Они были просто предметами, как совок, как ведро, как лейка. Их можно было поднять за большой палец ноги и раскручивать в воздухе, только Хагрид не разрешил. 

Тот же — вчерашний — человек хоть и был неподвижным, мертвым не был. Он спал на животе, подложив руки под подбородок, и мантия на нем задралась, обнажив поношенные брюки. И он дышал: дыхание со свистом вырывалось из его груди, слабо колыхались занавески. 

Малыш бросил в ведро с очистками остатки мела и ТИХО сел рядом. 

— Тихо, — говорил Хагрид, — ты не должен шуметь. Никогда не должен шуметь. Ты слишком большой, понимаешь? 

«ШУМЕТЬ». Это было приятное слово. Неожиданно спокойное, круглое, оно с тихим шипением таяло на языке. Это слово Малышу было понятно. 

Но, хотя он и старался производить как можно меньше шума, человек вздрогнул и проснулся, сразу сел на кровати. 

— Что за черт, — пробормотал он, откидывая с лица длинные спутанные пряди волос, — это что за адова карусель? 

Малыш не понимал смысла этих слов, а потому просто ТИХО сидел, постукивая половником о латунный столик, сидел и рассматривал гостя. Этот человек был высок, насколько высокими бывают люди, он был страшно бледный, и его волосы были черные, и сам он был черный, и вообще. 

Малыш хотел было сказать что-то, но не знал, что. Зато человек заговорил без всякого стеснения: 

— Ты перестанешь стучать или нет? — хмуро осведомился он, — неужели нельзя потише? 

— Простите меня, — сказал Малыш. И положил половник. 

Человек с трудом приподнялся на локтях и посмотрел на него с интересом. Потом чертыхнулся, стал с силой растирать виски. Потом снова чертыхнулся и снова посмотрел на Малыша с интересом. 

— Какой здоровый, — сказал он, — это ты, что ли, хагридов приемыш? 

— Простите меня, — снова повторил Малыш медленно и по слогам, как его учила Милая, и сказал ещё одну фразу, которую хорошо знал: 

— Не понимаю. 

Человек усмехнулся каким-то своим мыслям и тут же снова схватился за голову. 

— А ты не слушай. Чабрец, яйцо сырое — есть? — посмотрел прямо на Малыша и застонал, — ну, Хагрид-то дома? 

— Его нет, — обрадовано проговорил тот, услышал знакомое имя, — вечером. Хагрид — вечером. 

— А, — с облегчением вздохнул человек, — у него, верно, занятия? 

Он вскочил, скривившись лишь на мгновение, и по-хозяйски уверенно зашагал по дому. Человек пересек комнату в несколько шагов, деловито покопался в кухонных ящиках, выудил оттуда несколько яблок и кусок сыра, того, что так любит Милая и каждый раз привозит из Парижа. 

Малышу было странно неприятно смотреть на то, что делает человек, но он не осмелился ему мешать, только занервничал больше прежнего. Взял половник и ТИХО начал вертеть его в своих пальцах, толстых, как картофелины, вертеть и скручивать узлом. 

— Дурацкая погода, — снова заговорил человек, — ненавижу осень. Опять чертов сентябрь. 

Он помолчал немного и добавил: 

— Ну, что ты на меня с таким подозрением уставился? Я не вор и не разбойник, — он посмотрел на Малыша оценивающе, будто прикидывая, стоит ли тратить силы на объяснение, а потом сказал: 

— Я профессор Хогвартса, вон из того замка, видишь? Профессор Северус Снейп. Меня Хагрид вчера впустил, разрешил на ночь остаться. А у самого занятия, он тебе не сказал? Я сейчас уйду, не волнуйся. 

— Снейп, — повторил Малыш. 

Слово легко запоминалось, хотя само по себе было премерзкое. Оно какое-то быстрое, цепкое, хватательное. И в нем много «С». 

С. 

— Правильно, — рассеянно проводя пятерней по своим слипшимся волосам, — пять баллов на ваш великанский счет. Ну, а выпить-то что-нибудь есть? 

— Виски, — Малыш с готовностью произнес ещё одно отработанное слово, и Снейп заметно оживился. 

Он плюхнулся в хагридово кресло и махнул рукой: 

— Пойдет. Тащи. 

Малыш, осторожно огибая мебель, двинулся в дальний угол комнаты, сопровождаемый напряженным взглядом гостя. Из ящика Хагрида он достал запыленную бутылку ячменного шотландского и бережно протер ее тыльной стороной ладони. 

Стекло было тепловатым, гладким, от него исходило мягкое матовое свечение. 

— Похмелье, — непонятно пожаловался Снейп, — наливай. 

— Не понимаю. 

Снейп только хмыкнул, взял бутылку и зубами вытащил пробку, затем встал и потянулся к окну. Дернул скрипучую ручку, распахнул ставни, и тут же в комнате образовался сквозняк, потому что дверь в прихожую была приоткрыта, а Снейп этого не заметил. 

Между заклеенными прошлогодней смазкой оконными рамами застряли несколько рыжих и сухих листьев; Малыш осторожно выудил их, бросил в ведро. Стало очень чисто, но холодно, и в комнате запахло мокрым лесом, чуть-чуть влажной землей и плесенью. 

Снейп налил себе виски, и Малыш сразу почувствовал к нему что-то вроде симпатии, потому что живо вспомнил Хагрида в этом же кресле, со стаканом виски в руках. Только у Хагрида руки большие и красные, а у Снейпа — белые и длинные, но это почему-то казалось неважным. 

Снейп сделал несколько глотков, снова скривился, но на его мертвенно-белом лице заиграл не очень-то здоровый, но все же румянец. 

— Хорошо, — медленно произнес он, лениво оглядывая неповоротливую фигуру великана, — ну а ты что же, слабоумный, так ведь? 

Малыш покачал головой. 

— Не понимаю. 

— Слабоумный — как раз тот, кто не понимает. Ума у него не хватает, видишь ли. 

Снейп пожал плечами и сделал ещё один глоток. 

СЛАБОАМ… Ом… Не слово, а издевательство. Злое слово, не ухватиться — оно ускользает от тебя тремя протяжными гласными, точно убеждая, что ты действительно такой… кому мозгов не хватает. 

— Если честно, я не очень-то понимаю, как вы живете здесь втроем. Ладно — Олимпия и Хагрид, они-то полукровки, но ты настоящий великан. В такой-то лачуге. Видно, без чар Дамблдора не обошлось, да? 

Он говорил о Хагриде и Милой, это немного успокоило Малыша. Он всегда чувствовал интонации людей, как-то Хагрид пытался ему объяснить, как читают по лицам, но это оказалось совершенно бесполезным, потому что Малыш не верил улыбкам, улыбки ведь бывали злые. 

Зато он хорошо понимал, когда люди орали или, наоборот, ласкали голосом, когда они были раздражены или ленивы или довольны. 

Снейп не был зол. Немного удивлен, но не зол. Может быть, он был усталым.

— Снейп, — сказал он медленно, и сам себе удивился. Неуклюже закрыл здоровенной лапищей рот, будто пытаясь запихнуть вырвавшееся слово обратно. 

— Правильно, — удивленно проговорил гость, — схватываешь, однако. 

— Да, — сказал Малыш, — я не… 

Он забыл злое слово. И снова растерялся. 

— Наверное, ты все же не полный идиот. 

* * * 

— Ты помнишь, что вчера было? Помнишь, куда ходил Хагрид? 

Малыш угрюмо отвернулся и замолчал. 

Слова путались, и он заметно волновался — никак не выразить, не сказать. Вчера Хагрид пришел поздно, принеся с собой знакомый обжигающий запах, и бутылка упала, покатилась по полу. 

— Прости, — хрипло проговорил он, — прости, Малыш. Это… тот самый день… был. 

А потом он долго ловил трясущимися руками руки Милой, а та сердилась и отворачивалась. Потом Милая сказала что-то в сердцах и ушла. 

«От тебя одно расст`рёйство! И не смей меня так называть!» 

Малыш уныло поплелся убирать осколки стекла и закрывать дверь за Милой, а Хагрид захрапел в кресле, и Малыш, поколебавшись немного, задернул и занавески. 

— Шум, — он поглядел на Снейпа и произнес знакомое слово, — ночью шумно. 

Снейп снова посмотрел на него серьезно и оценивающе, и Малыш подумал было, что он ничего не скажет. Но он сказал: 

— Это я был. Надрался как последняя собака. Хагрид, добрая душа, меня подобрал. 

Он сделал рукой неопределенный жест: 

— И вот я здесь. Интересно, что сейчас делают Гриффиндор и Слизерин на сдвоенных зельях. 

Это слова показались Малышу знакомыми: должно быть, он уже слышал их от Хагрида или Милой. ГРИФФИНДОР — мягкое, фыркающее, неожиданно твердое на конце. Приветливое слово, надежное. 

СЛИЗЕРИН — звенящее, торжественное. Искрится и сверкает. 

— Хотя наверное старуха Мак Гонагал обо всем догадалась и не стала меня искать. Или Хагрид предупредил ее. Или что-нибудь в этом роде, — он вздохнул и произнес с неожиданной безнадежностью, — или вся школа уже знает. Так ведь у нас хранятся секреты. 

Он встал и быстро подошел к окну. 

— Когда придет Хагрид? Черт. Нельзя же свалить просто так, да? 

— Скоро, — коротко ответил Малыш, — надо ждать. 

…Человеку определенно не сиделось на месте. Он несколько раз вскакивал на ноги и снова садился, ходил по комнате, брал всякие домашние предметы.

— Что это? — спросил он, указывая на меловую доску, — это твое? 

— Угу. 

Снейп несколько минут рассматривал его каракули, а потом усмехнулся: 

— Ты тоже ученик, верно? Это Хагрид учит тебя писать? 

Малыш замолчал, отвечать почему-то не хотелось. 

Писать его учила сначала Милая, это была ее идея. На первом же занятии ничего не получилось. Мел был растоптан в порошок, доска сломана напополам, он чуть не запустил ею в Милую. На НЕРВНОЙ ПОЧВЕ у Милой началась мигрень, она чуть не заплакала и сказала, что Малыш ее ненавидит и хочет убить. 

Это была самая их большая ссора с Хагридом. 

Милая чуть не ушла насовсем. Но потом Милая вернулась, и Хагрид стал учить его, Малыша, чтобы ВОСПИТАТЬ. 

Настойчивое, вредное слово. Кричащее своей «А», стучащее по носу указкой. 

— Хагрид и Милая, — произнес Малыш, — Хагрид сердится. У него не выходит. 

— Это неудивительно, — Снейп равнодушно пожал плечами, — он сам-то с трудом держит перо в руках. 

Малыш тоже повел огромными плечами и подошел к окну. Там падали листья, и все было какое-то непривычно-рыжее. В комнате было холодно, но окно он не стал закрывать. Задумался. 

Нет, не задумался. Просто вспомнил ещё одного человека, который учил его писать после того, как Хагрид совсем отчаялся. 

Девочка приходила к ним по вечерам, пила с ними чай и ела невкусные хагридовы кексы. Иногда она приводила ещё двоих людей, но их Малыш знал плохо. Хагрид говорит, когда-то они были с ним хорошо знакомы. Но Малыш совсем забыл. 

Когда началась ВОЙНА, мальчики перестали приходить. Осталась одна девочка, она сидела с Малышом по вечерам, когда дома не было никого, выводила его имя. Имя девочки Малыш когда-то знал, но тоже забыл. 

Оно было сложное. 

Хагрид говорил, это имя было первым, что он, Малыш, произнес. Первым! 

— Ну, чего замолчал? — как-то невесело осведомился Снейп, — давай, займись хоть чем-нибудь. Возьми чертов мел и напиши свое имя. 

ГРОУ… С. 

— Нет… Нет. Оно пишется не так. 

Снейп подошел и взял руку Малыша в свои длинные пальцы: это было очень непривычно, потому что до Малыша редко кто дотрагивался. Милая боялась его на НЕРВНОЙ ПОЧВЕ, а Хагрид был постоянно занят Милой. 

Пальцы Снейпа были очень холодные, и казалось, что они влажные, но они на самом деле были сухими. 

П. 

Решительная буква. Раз-раз-и-ррраз, три отрывистых штриха. Но Малышу эта буква понравилась, в ней, в отличие от «С», не было ничего подлого, это честная, честная буква. 

— Видишь? Даже у тебя получается. 

Снейп тут же фыркнул, и Малыш понял, что в этом «даже» была издевка. Но не особенно обидная. 

Когда-нибудь, подумал Малыш, он вспомнит ее имя и запишет его правильно. Он справится, хотя оно и очень сложное. 

* * * 

Девочка приходила к ним в гости даже когда опустел Запретный Лес, и вокруг стали ходить эти странные призраки. Каждый раз, когда Малыш сталкивался с одним из них, ему становилось очень грустно и холодно. И тогда он злился, сдирал ненавистный капюшон, хватался за склизкие ладони, и призраки пугались его, уходили от их хижины прочь. 

Их все боялись, даже Хагрид. А девочка и пуще Хагрида их боялась — когда она прибегала в Хижину по вечерам, у нее на входе подгибались колени и по лицу катились слезы градом — так она была напугана. 

— Что, упорхнула от своего обожателя? — хитро спрашивала Милая, когда они встречались с девочкой у Хагрида, — нехорошо это, деточка. Ведь он тебя не всегда сможет защитить. 

Девочка краснела. 

Она перестала приходить в прошлом сентябре, когда все закончилось. Если бы Малыш умел тогда говорить, он бы спросил о ней. Но он не умел и не спрашивал. 

— Сегодня отвратительный день, — неожиданно произнес Снейп из своего кресла, — годовщина, между прочим. Как ты думаешь, им хватит наглости отчитывать меня за пропущенный семинар, а? 

— Не понимаю, — признался Малыш. 

— Не хватало ещё, чтобы ты понимал, — фыркнул Снейп, — кстати, почему это тебя Хагрид Малышом величает? Потому что ты такой маленький и трогательный, да? 

Малыш не знал, что ответить, а Снейп смотрел на него этим своим нехорошим, злым взглядом, смотрел-смотрел, а потом взял и расхохотался. Это было отвратительно, и Малыш окончательно смутился. 

Люди бывают такими разными. 

— Хотел бы я оказаться на твоем месте, — рявкнул он, и голос у него был тоже злым, даже очень, — ведь ты тоже там был, дубина. Хагрид рассказывал мне, как ты после того сентября развлекался. Ходил по лесу и… 

Это было совершенно необъяснимо, но Малыш понял, о чем говорил Снейп. О тех лесных находках, о тех людях, странных и неживых, что лежали повсюду до самой зимы, пока их не засыпало снегом. 

— А ты ведь живешь себе и ничего не помнишь. Как удобно… как прекрасно не иметь ни мозгов, ни памяти. 

Снейп замолк и отвернулся. 

Малышу вдруг захотелось сесть на пол хижины и зареветь, обняв голову руками. Время от времени он так делал, и это выводило Милую из себя. Он делал это, пытаясь заглушить собственные мысли — когда их становилось слишком много, ему было страшно. Они оглушали его совершенно. 

У Снейпа, наверное, была НЕРВНАЯ ПОЧВА. Ничем другим его поведение Малыш объяснять не мог. 

За окном было все так же тускло и серо, но уже чувствовалось, что день подходил к своей середине. Снейп встал и взял со стола яблоко, легко разломил его пополам. 

Когда Малыш открыл глаза, он увидел протянутый ему ломтик. Нет, вернее, сначала он почувствовал запах — спелый, с гнильцой, аромат осени, запах лежалых фруктов, очень теплый, нагретый августовским солнцем. 

— Ладно, — сказал Снейп примиряющее, — я что-то совсем расклеился. Чувствую, это станет моей традицией: пить в горькую каждую годовщину, пытаясь забыть, вспомнить… а, черт его знает… на, бери. Это тебе. Вкусно. 

* * * 

ВОЙНА — это жуткое слово. Пять букв, и последняя «А» с силой расшвыривает их в разные стороны одним властным, мощным движением. Это страшная, сумасбродная «А», дикая буква. Она делает что хочет, и ничто не может ее остановить. 

— Ты чувствуешь слова, да? — серьезно спросил Снейп, когда Малыш попытался объяснить ему это, — ну, вот видишь, какой ты, оказывается… 

Малышу страшно хотелось узнать, какой же он-оказывается, но Снейп не закончил фразу. 

Он встал, оперся локтями о подоконник и уставился в окошко. 

— Хагрид идет с занятий. 

Малыш встал рядом, и они стали смотреть в окошко вместе. Из-за густого сплетения веток и туманной осенней мути действительно проступала огромная фигура лесничего в лохматой кротовой шубе. 

Это было похоже на то, как Малыш сторожил девочку, пока та шла от их хижины к замку, и он снова стал думать о ней. Как же ее звали. 

…У девочки были умные и теплые глаза, а ещё — вечно разодранные коленки и нос, запачканный чернилами. 

— Она маленькая женщина, — как-то раз сказала Милая, — а до сих пор не научилась пользоваться тем, чем ее одарила природа. Впрочем, кое-кому это совершенно не важно. Подумать только! 

Хагрид смущенно усмехался в бороду, пока Милая удивленно рассматривала в половнике отражение своего красивого лица. 

Она правда была очень милой и доброй. Возможно, если бы не НЕРВНАЯ ПОЧВА, она осталась бы у них насовсем. 

— Как же его угораздило? — спросила она, — вот уж никто не ожидал, верно? Вот так вот — и в свою ученицу… 

— Дык, они же того, хотят жениться, — вставил Хагрид, — на свадьбу-то пригласят? 

Тогда Малыш не понимал смысла этого разговора, но теперь он повзрослел и вспомнил. Он вообще многое начал вспоминать. Так Хагрид и Милая говорили в последний раз, перед тем, как Милая уехала обратно в Париж, грозясь там и остаться. А потом Хагрид ещё, всхлипывая, бормотал, что, дескать, хорошо, что Милая уехала, ужасов-то не застала самых. 

Милая уехала в августе. А постом наступил Страшный Сентябрь, когда Хагрид запер Малыша в землянке, похожей на слоновью могилу, и сверху доносились только звуки. 

Говорят, было сражение, но Малыш до сих пор не понимает смысла этого слова. 

Скрипнули старые засовы, и Хагрид вошел. Они несколько минут о чем-то тихо переговаривались со Снейпом. 

— Ну, ну, — сказал тот, — не нужно. Вчера было вполне достаточно. 

— Дык… ты же… Малыш, ушел бы ты, а? 

— Не понимаю, — соврал Малыш, и ощущение первой в жизни лжи было странным. Лгать оказалось легко. 

Ложь оказалась странно привлекательной. 

Он молча пожал плечами и отошел к окну, привычно пригибаясь, чтобы не задевать головой люстру. 

— Я пойду, — услышал он голос Снейпа. 

Полумрак комнаты скрывал лицо Хагрида, но это было неважно, потому что Хагрид все равно молчал. А если бы и что-то на его лице отразилось, Малыш понял бы все по голосу. 

— Ты хоть поел, а? — спросил Хагрид. 

— Кусок сыра. Яблоко. Особо не поешь в лапах у твоего домашнего великана, — Снейп приглушенно усмехнулся, но теперь эта была хорошая усмешка, в ней не было злости, — славный он у тебя, Хагрид. Сообразительный. 

— Слишком сообразительный, подлец. Ты особенно-то не верь ему, слышишь? Понимает больше, чем кажется. Прикидывается всё…играет… — Хагрид улыбнулся, Малыш определил это по голосу, и добродушно проговорил, — ну, ну, пусть поиграет… В нашем мире детишки уходят рано. 

А потом Малыш не слышал ничего, будто кто-то выключил звук. Только тихий шорох листьев за окном, когда ветер провозит колючей веткой по жесткой траве, покрытой изморозью. Разговора почти не слышно. 

Люди разные бывают, ведут себя по-разному, не разберешь. 

— Не кисни, — неожиданно сказал Хагрид, — тут уж ничего не поделаешь. Ушла — не вернется. 

— Только мне кажется, я все ещё там. Бегу к ней через этот мокрый лес, помнишь? В Том году была дьявольская слякоть. 

Снейп, не оборачиваясь, набросил на голову капюшон и вышел. Хагрид хотел уже было закрыть дверь, но Малыш неожиданно для самого себя поднялся, двинулся через всю комнату — и вышел на крыльцо. 

Там, на улице, было влажно и всякие запахи лезли в нос. Снейп медленно шел по тропинке к замку — той, ЕЁ тропинке, шел, не останавливаясь, не оборачиваясь. Малыш хотел было его окликнуть, но почему-то застеснялся и промолчал. Стоял там, пока не стемнело. 

Если он говорит, что остался в Том Самом Сентябре, то почему он здесь, и его можно дотронуться, почему он говорит и ходит? Значит, он тоже тот самый сентябрьский человек, каких Малыш находил в лесу, испачканными в глине и занесенными жухлой листвой. 

Это другой сентябрьский человек. Он тоже мертвый, но почему-то дышит. Дышит — но в то же время мертвый. 

Люди совершенно непредсказуемы. Каждый раз ведут себя по-разному, ничего не объясняют, только голос их тебя не подводит, и слова никогда не врут. А лица… тут он всегда ошибается. И, главное, не поймешь — почему Снейп пьет на годовщину Того Самого Сентября, почему ноc у девочки всегда в чернилах, почему уехала Mилая и почему девочка к нему не приходит. 

То ли это НЕРВНАЯ ПОЧВА, то ли он и правда СЛАБОУМНЫЙ, не разберешь. 

Но когда-нибудь, да, когда-нибудь, знает Малыш, он научится. Он взрослеет, растет, понемногу начинает врать и вспоминает тоже понемногу. Когда-нибудь он во всем этом обязательно разберется, когда-нибудь он поймет. 

А потом Хагрид позвал его домой, и, только войдя в дом, Малыш взял мелок и уверенно схватился за доску. 

Под изумленным взглядом лесничего он вывел на ней ровными, крупными буквами свое имя: ГРОУП. И «О» была почти правильной, очень круглой, и усик «У» взлетал в бесконечность, и «П» была ровно такая, какой ее рисовал Снейп: три отрывистых штриха. 

А потом он вспомнил и написал ее имя: ГЕРМИОНА 

Он бы написал и фамилию, но она была ужасно сложная, целая куча неизвестных букв. Но, хоть пока написать ее не получалось, он помнил ее наизусть: ГРЕЙНДЖЕР. 

ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР.