Если сделать все, что надо и не вспоминать.
Если спрятаться в подушку и не вспоминать.
Если видеть небо серым и не вспоминать,
Что небо, небо было голубым.
Только это не поможет тем, кто любит рисовать.

Все было слишком серым — скучным, грустным, не интересным.
Она уже и не знала, когда на улице в последний раз было солнце. Лондон и так не отличался солнечной погодой, но такого жители не видели уже давно: свинцовые, давящие тучи... День за днем, неделя за неделей...
Горожане хмуро смотрели на таких же прохожих, как и они, и кутались в холщовые плащи — почему-то Гермионе казалось, что они на всех одинаковые.
Дожди были все время. Они лились, не переставая; вода холодными грязными потоками неслась вдоль обочин; рукам все время было холодно.
Гермиона спешила к Визжащей хижине. Сначала она добралась до Дырявого Котла, потом пронеслась через весь зал к камину и, даже не стряхнув капли с воротника пальто, кинула горсть дымолетного порошка в огонь.
— Хогсмит!
Улочки совершенно не изменились. Так казалось на первый взгляд — но все поблекло так же, как и в городе. Не смеялись дети — да и кто их выпустит на улицу в такую непогоду? — половина магазинов была закрыта, продавцы как-то грозно позыркивали на покупателей, изредка забегавших на крыльцо — отряхнуть зонты... не спасала даже магия.
Но Гермиону это не волновало — она упорно шла к своей цели, к Визжащей хижине.
Грейнджер казалось странным, что когда-то давно не похоронили столь важного, как оказалось, для всех человека — Северуса Снейпа.
Оставили его на холодном полу в старом заброшенном строении. Хотя какая разница — холодным был пол или нет. Уж Снейпу-то точно было все равно.
Гермиона горько улыбнулась — почему об этом задумалась только она? Неужели больше никого не интересовала судьба зельевара?
Вряд ли. Должен же быть хотя бы один человек, которому тот был бы важен. Ведь так? Так?..
Так почему же тогда о нем забыли?
Гермиона крепко сжала зубы, чтобы не всхлипнуть. Тяжелый комок мешал свободно и глубоко вдохнуть. Она попыталась прочистить горло, но стало только хуже — заслезились глаза. Гермиона честно попыталась уверить себя, что это от порывистого ветра, который выворачивал из рук зонтик. Но, когда она уже вышла за пределы деревни, позволила сначала одному всхлипу вырваться из груди, потом второму, потом еще одному, и еще, и еще...
Она оплакивала его. Оплакивала как никто другой — искренне, болезненно, откровенно.
Она прощалась с теми воспоминаниями, что были связаны с учителем зельеварения. Гермионе было обидно, горько за все то, что причинили злобные, льстивые люди такому достойному человеку.
Вдалеке показалась хижина — полуперекошенная деревянная лачужка. Гермиона остановилась у забора, боясь сделать еще один шаг. Слезы холодными каплями застывали на ресницах, из-за чего веки и щеки неприятно щипало.
Она сделала сначала несколько неуверенных шагов, потом пошла быстрее, а за несколько метров до хижины уже побежала.
Внутри было сыро и затхло, стоял смрадный тяжелый запах. Гермиона шла к тому самому месту...
Там было пусто. А чего она ожидала? Разложившегося трупа? Полуобглодпнного скелета? Наверное, да...
Засохшие черные пятна на полу, следы от ногтей — он скреб пол в агонии, -несколько черных волокон нити... Но не он сам. Что могло статься с телом за эти два года? За те два года, что о нем никто не помнил?
Гермиона даже не хотела об этом думать. Она надеялась на то, что это хотя бы не были какие-то вандалы или сумасшедшие, решившие поиздеваться над мертвым телом, отомстить...
Гермиона присела на корточки. Было тихо, только звук мечущегося в трубе ветра и падающие с потолка капли нарушали тишину. Из гермиониного рта вырывался парок — видимо, в домике было очень холодно, настолько, что даже попытка разжечь отсыревшие дрова в камине не принесла успеха.
— Нда...
Гермиона заметила на полу обрывок пергамента. Не сразу поняв, что это такое, она подобрала листок и развернула его дрожащими пальцами. Это оказалась страница из учебника зельеварения — того самого, Принца-полукровки. Рядом с рецептом зелья вечного сна корявыми буквами было написано — «Не надо». Гермиона не сразу поняла, что имелось ввиду, но, пробежав глазами по рецепту, замерла.
Зелье вечной жизни. Летаргического сна. Она было способно спасти его, но...
Но он не захотел.
Перевернув несколько раз страницу, Гермиона убедилась, что лист был исписан только с одной стороны. Он вырвал страницу, чтобы никто не смог прочитать это, не смог спасти его.
Обида и злость стали невыносимыми — захотелось что-нибудь, неважно, что, кинуть и разбить, лишь бы не чувствовать этого ужасающего нарастающего кома в груди, не чувствовать, как легкие судорожно сводит судорогой, не видеть, как трясутся руки.
Схватив из камина уголек, она размашистыми движениями начала рисовать — нет, она никогда не рисовала — но сейчас это было нужно. Портрет из-под ее руки выходил поразительным — живым, настоящим, дышащим любовью. Как будто она рисовала бесконечно любимого человека, самого дорогого ее сердцу.
Черно-белый простой набросок был совершенным.
До конца не осознавая, что она делает, Гермиона схватила старый стул без одной ножки и со всей силы швырнула его об стену. Развалившиеся доски упали на пол, смешно встав домиком.
Гермиона, тяжело дыша, зло на них смотрела. Вдруг безумная мысль пришла ей в голову — она схватила несколько досок, клочок той самой бумаги, зонт и вылетела на улицу. Дождь не только не прекратился, а только усилился. Выбежав на дворик, Гермиона рухнула на колени прямо в грязь и начала рыть землю — неровные края ямки, скользящие между пальцев комья, наполняющийся водой маленький колодец...
Первая доска врезалась в землю перпендикулярно. Вторую Гермиона попыталась прицепить на торчавший гвоздь, криво изогнувшийся из сломанной ножки, но не получалось.
Забыв даже о том, что во внутреннем кармане лежит волшебная палочка, что сама она волшебница, Гермиона, ломая ногти и сдирая кожу на ладонях, ставила крест на маленьком грязном дворике Визжащей хижины.
Доски не прикреплялись. В отчаянии заломив руки, Гермиона огляделась. Взгляд зацепился за зонт. Схватив его, она с треском оторвала брезентовую ткань и начала вырывать спицы. Металлическая конструкция слабо поддавалась, но отчаявшаяся девушка не останавливалась.
Она знала — она сможет. Люди в экстремальных ситуациях и грузовики сдвигали — Гермиона читала об этом в газетах... Так почему она не могла согнуть простую спицу?!
Она закричала и ударила по земле кулаком. Брызги устремились вверх, заляпывая лицо и волосы Гермионы, ставшие похожими на неухоженные пакли.
Грейнджер была уже вся мокрой и грязной, но ее это нисколько не волновало — металл, наконец, поддался.
Аккуратно сгибая его, она скрепляла две доски между собой, тщательно делая ровный крест.
— Он достоин этого... достоин...
Крест вышел не очень ровным, но зато крепким. Вытащив из кармана смятый портрет, Гермиона нацепила его на гвоздь, крепко прижав нижним концом проволоки.
Дождь усиливался. Он лил потоком, смывая слезы со щек девушки и заглушая ее рыдания.
— Я благодарна... я так тебе благодарна за наши жизни... Ты сделал то, что не сделал бы никто... и теперь все не так — прошло то время, когда все мы улыбались, когда небо было голубым.. Теперь оно голубым не бывает, оно только серое, серое... Раньше можно было просто улыбаться, но не сейчас, не сейчас... Спасибо тебе...
Она бессвязно бормотала еще что-то, крепко обняв сделанный крест, и все никак не могла успокоиться — это было так нечестно...
Хогсмитовцы, жившие недалеко от Визжащей хижины, потом говорили, что в это день они снова слышали вой, доносящийся оттуда... Камины были разожжены в каждом доме, родители заботливо закутывали детей в теплые пледы и укладывали в кровати, а сами собирались на обогретых кухнях и разговаривали. И никто из них не знал, что сегодня, второго мая, было два года с того дня, как погиб настоящий герой.

Нет, теперь не то время, нет, теперь не то небо,
Когда можно было просто улыбаться,
А надо и кого-то любить и надо жить после того,
И снова, снова, снова убивать.
Ведь это раньше можно было просто улыбаться,
Серым оно будет... Раньше можно было просто улыбаться,
Серым оно будет... Раньше можно было просто улыбаться,
Серым оно будет потом...