Совсем недавно произошла эта история. Но никто уже не может сказать - была ли то явь или сон, или прекрасная и печальная сказка. Только черная выжженная яма на квиддичном поле напоминает о том, что все это случилось на самом деле. Только Зал Зеркал в Хогвартсе не дает забыть о том, что красота есть жизнь, а совершенство суть проклятие. Только профессор Снейп - в девичестве Грейнджер - и ее муж помнят в точности события той волшебной и скорбной весны, ведь это и их история тоже…

Та весна выдалась плаксивая и грязная. Тучи не покидали неба, и казалось, скоро обитатели земного мира забудут цвет безоблачной и беспредельной выси. Днем не было видно солнца - только серенькая хмарь чуть светлее ночи знаменовала рассвет и день. С закатом темнело окончательно и беспросветно, и огни в Хогвартсе горели круглые сутки. Птицы чирикали редко и словно по обязанности, талая вода не журчала - стояла в тяжелом обрюзгшем снегу черными холодными полыньями.

Невесенняя тоска обволокла Хогвартс глухой ватной пеленой.
Тосковал по настоящей весне и профессор Снейп. Зло тосковал, упрямо, самозабвенно — не забывая, правда, при этом костерить себя за нехарактерную сентиментальность. Весны ждут птицы, деревья и дураки, а Снейп не считал себя принадлежащим ни к одной из этих категорий.

А вот юная профессор Грейнджер принадлежала, похоже, ко всем трем одновременно, поскольку тосковала за троих. По утрам ей все меньше хотелось просыпаться, а вечером она старалась пораньше лечь спать в наивной надежде на то, что завтра выглянет солнце. Но приходил рассвет, и все оставалось по-прежнему: и блеклая утренняя морось за окном, и сумрачный в любое время Большой Зал, и пышный румяный омлет на завтраке почему-то не отличался по вкусу от туалетной бумаги. Даже неизменно черный и черствый Снейп вроде как покрылся сереньким налетом уныния.
Уныние это нисколько не повлияло на его нрав, напротив - если раньше он изящно издевался над всем и всеми подряд, то теперь он просто и неприкрыто грубил, даже не пытаясь облечь свое плохое настроение в сколь-нибудь приемлемую форму. Гермионе Грейнджер доставалось от Снейпа больше всех, и никто не мог с точностью назвать причину такой избирательности. Если раньше, до наступления этой не-весны, профессор Трансфигурации могла ответить Мастеру Зелий на его выпады в столь же сернокислотной манере, то теперь мисс Грейнджер все чаще молча разворачивалась и уходила от Снейпа и от спора, а потом тихо рыдала в своей лаборантской.
Весна давила и тянула — давила на сердце, тянула жилы. Люди и звери отчаянно ждали солнца. Солнца и света.

Беспокойство поселилось в замке с самого раннего утра. Снейп остро ощущал его, почти осязал — таким оно было явным и явственным. Профессор привык доверять своим предчувствиям, а нынешнее предчувствие ему ох как не нравилось. В этом беспокойстве не было тревоги, скорее была растерянность, не было опаски, скорее безнадежность… и это не нравилось Снейпу больше всего. Обреченное беспокойство, какое бывает, когда слышишь плач неизлечимо больного ребенка.
За завтраком Снейпу на миг показалось, что он и в самом деле слышит этот плач — горестную бессловесную мольбу о помощи и защите. Но пришла Грейнджер и все испортила, с грохотом и вздохом отодвинув соседний стул.

- Мисс Грейнджер, на конкурсе бегемотов вы получили бы гран-при, - досадливо выплюнул Снейп. - Ваше появление сопровождается такими шумовыми эффектами, что земля дрожит.

Профессор Трансфигурации помолчала, выдохнула, разложила на коленях салфетку и мило улыбнулась:

— Я напугала вас, сэр? Сожалею… что мало напугала. Надеюсь, следующее мое появление оставит вас заикой.

Утро у Снейпа начиналось только тогда, когда начиналась ругань с юной коллегой. Злорадное удовлетворение заставило ненадолго позабыть о дурных предчувствиях, и зельевар уже набрал в грудь воздуха, чтобы с ведомым одному ему азартом вступить в перепалку…
…когда тучи на потолке Большого Зала растрепались в мрачные ошметки, расползлись по углам, сварливые и тяжелые… И хлынул свет.
Ослепительной сплошной пеленой золота, звонким торжествующим сиянием ворвалось солнце в Хогвартс. И в переливающихся полосах света парили огромные крылатые тени.

Они спускались медленно и плавно, описывая круги над квиддичным полем. Выныривали из-за свинцового полога и планировали в потоке солнечных лучей - завораживающие, ужасающие, кошмарные и великолепные.
Вместе с первым солнцем на землю опускались драконы.
Снейп обомлел, глядя, как пригибаются вековые деревья Запретного Леса от ветра, вздымаемого необъятными крыльями. Драконы садились, вспахивая когтями землю, а в залитой солнцем полынье среди туч появлялись все новые и новые страшилища. Вот антрацитово-черная тварь с шипами на морде, вот огромный рубиново-красный зверь разинул клыкастую пасть, и с вершины Астрономической башни слышно его тяжелое гудящее дыхание, вот янтарно-желтый дракон закладывает вираж, почти неразличим в солнечном свете, вот изумрудно-зеленый, сапфирово-синий, хрустально-сверкающий, жемчужно-белый, коралловый… По сравнению с этими зверюгами знаменитые хвостороги и виверны были жалкими ящерицами. Пятнадцать драконов расположились на квиддичном поле, и воздух над ним засиял переливами, словно в темном подземелье открыли сундук с драгоценными камнями. Здесь были гигантские чудища вроде того рубинового монстра и совсем крошки не больше человеческого роста. Прекрасные и пугающие одинаково невыносимо.
Последним на площадку приземлился небольшой фиолетовый дракон. Вернее, не приземлился - упал, неловко подвернув крыло, и огласил округу жалобным воплем, от которого задрожала башня, а у людей на ее вершине на мгновение остановились сердца. Рубиновый повернулся к фиолетовому, коснулся носом его носа, толкнул лбом в шею - фиолетовый не двигался, только мерное покачивание гребня на его спине показывало, что чудище дышит. Тогда рубиновый вздыбил крылья, по-лебединому изогнул длинную шею - и оглушительный рев снова сотряс хогвартсские стены.
Люди в ужасе целились в драконов палочками, будто не понимая, что бессильны против чешуйчатых монстров. Не поднимал палочку только Снейп. Потому что в рычании дракона он услышал отчаянное и отчетливое: «Помоги!»

Навык сработал сам собой. Легиллименты не умеют передавать мысли, но некоторые умеют мыслить словами.

«Чем?»

Вытянутый желтый глаз с вертикальным зрачком уставился на Снейпа.

«Ты. Понимаешь. Просто. Думай».

Драконы разумны! Драконы знают легиллименцию!

Снейп вытер дрожащей рукой вспотевший лоб.

«Мы. Мыслим. Феррум».

При чем тут латинское название железа?

«Твое. Имя. Феррум».

Это что, они знакомиться хотят?

«Мое. Имя. Сардис».

Снейп застыл, не чувствуя, как Грейнджер тянет его за рукав.
Сардис — рубин. Очень подходит.

«Передай. Мы. Без. Зла».

Сомнительно…

«Дракон. Не. Может. Лгать».

И что тогда им нужно?

«Наши. Дети».

Из поджатых передних лап дракона мягко выпало на землю большое радужно переливающееся яйцо.

— Они просят сохранить яйца.

МакГонагалл непонимающе нахмурилась. Снейп удрученно вздохнул и пояснил:

— У них, кажется, война. Их истребляют. Они хотят, чтобы мы сохранили их потомство.

- Любопытно, - Минерва поджала губы. - Допустим, мы согласимся. И что делать, если за этими яйцами припожалует еще одна стайка таких зверюшек? Они же от замка ни камушка не оставят. Я категорически против. Это слишком опасно.

- А почему они прилетели к нам? - пискнул из глубины кресла Флитвик. - Что, других мест нет?

Снейп в ответ раздраженно рявкнул:

— Не знаю! Идите и спросите у них.

- Мдаааа… Жаль, конечно, тварей - разумные все-таки, - Синистра задумчиво мяла пальцами нижнюю губу. - Но против драконов мы не выстоим. Мисс Грейнджер, а вы что думаете?

МакГонагалл удивленно оглядела кабинет:

— А где мисс Грейнджер?

Сидя верхом на гигантском когте Сардис, мисс Грейнджер осторожно накладывала заживляющую мазь на глубокую царапину, пробороздившую нежное брюхо фиолетового дракона. Брюхо было большое, рана тоже, и мази на нее ушло невообразимое количество. Дракон тяжело стонал, а Гермиона неторопливо и успокаивающе ворковала:

— Потерпи, потерпи, маленький, сейчас все пройдет, вот уже и все, вот и все…

«Маленький» закатывал измученные глаза, но безропотно переносил процедуру излечения.
Наконец с мазью было закончено, Гермиона осторожно погладила фиолетового монстра и съехала по когтю на землю, как с горки.

- У тебя точно все в порядке? - спросила девушка у рубиновой драконицы.

Вместо ответа зверюга шумно выдохнула.

«Яшма».

Слово прозвучало в голове гулко, как в пустом классе. Гермиона испуганно замерла.

«Спасибо. Яшма».

Гермиона задрала голову, силясь увидеть выражение драконьей морды — если у драконьей морды вообще бывает выражение.

— Это что… это ты?!

«Я. Не. Понимаю. Думай».

С ума сойти! Драконы умеют передавать мысли!!! Эти кошмарные красавцы не просто разумны, они могут общаться с людьми!

«Думай. Медленно».

Мисс Грейнджер честно попыталась. Но мысли толпились в голове, вертелись, как ужи на сковородке, сталкивались, прыгали и ни в какую не хотели упорядочиваться. Вот когда пара уроков у профессора Снейпа по очищению сознания очень пригодилась бы…

«Ты. Жаждешь. Знания».

Гермиона вздрогнула. Вот так, тремя беззвучными словами, определить весь стиль ее жизни и смысл существования … Не слишком ли просто?

«Истина. Проста. Как. Красота».

Истинно так. Юная профессор Трансфигурации не раз убеждалась, что по-настоящему прекрасно лишь то, что безыскусственно. Простое всегда идеально.
Гермиона снова задрала голову, но увидела только свое отражение в зеркально-гладкой поверхности гигантской рубиновой чешуины. И обомлела. Из кроваво-красной глубины на нее смотрели ее собственные глаза - но эти завораживающие очи не могли принадлежать Гермионе Грейнджер. Это нежное лицо, вдохновенное и удивленное, неотразимое в своем несовершенстве и оттого живое, гармоничное, безупречное - это лицо просто не могло быть лицом Гермионы, потому что не могло быть никогда. Не стали прямее волосы, уже брови, полнее губы, не изменилась ни одна черточка, но одновременно изменилось все, словно художник взял неумелый карандашный набросок и сделал из него произведение искусства.

«Красота. Есть. Жизнь».

Голос Рубиновой отвлек Гермиону от созерцания себя-не-себя. Еще не вполне оправившаяся от чудесной и невероятной картины, увиденной в драконьей чешуе, мисс Грейнджер растерянно подумала о том, что привело эти ужасающе совершенные создания в Англию, в горы Шотландии, в Хогвартс…

«Совершенство. Убивает».

Сардис глубоко и громко вздохнула, помавая крылом.

«Янтарь. Поведает. Тебе».

Гермиона непроизвольно отшатнулась, когда перед ней возникло драконье крыло цвета илектры.

«Красота».

Слово прогудело в голове, и Гермиона с трудом подавила рефлекторное желание зажать уши. Голос Янтаря был выше, чем у Сардис, звонче, резче.

«Красота. Суть. Проклятие».

Снова вскарабкавшись на коготь Рубиновой, Гермиона разглядывала Янтарь — драконица, уложив голову между передними лапами и прикрыв веки, думала рассказ. Поначалу воспринимать речи Янтаря было трудно: как и Сардис, она думала медленно, отдельными словами, да и звучание ее слов сильно отличалось от низкого глубокого «голоса» Рубиновой. Но постепенно Гермиона освоилась и, завороженная, с замиранием сердца слушала легенду о драконах…

В сказочных далях, в неприступных ледяных горах, по соседству со звездами, на гребнях жарко дышащих кратеров от века жили драконы. Гигантские крылатые твари, хранящие мудрость и любовь земли к небу. Драконы были великолепны, и прекрасен был суровый край, где растили они своих детей, и светлы были небеса, и хрустальными зимами солнце с восторгом встречало гордых самцов-драконов, выводивших на брачные танцы своих подруг. Грозные и неустрашимые, закованные в броню от кончика хвоста до самых глаз, они просили благословения у великого светила - и солнце рассыпалось брызгами разноцветных отсветов на драгоценных одеяниях дракониц, освящая свадебные танцы детей неба и земли, смыслом жизни которых была красота.
Единственно красота была дарована драконам: первородные, они не знали магии и людей, пока люди сами не пришли к ним и не принесли с собой магию. Непростительной роскошью и легким богатством показались людям прекрасные супруги драконов, ведь каждая чешуйка драконицы была пластиной драгоценного камня. По названиям камней своего наряда получали они имена, и до сих пор люди находят скопления самоцветов в тех местах, где драконицы сбрасывали шкуры, переодеваясь для свадебных танцев.
И росли поколения магов, единственной целью жизни которых было — убить дракона. Но никому и никогда не доставались драгоценные одеяния дракониц: защищая своих жен, погибали только их супруги, забирая с собой жестоких и алчных охотников, и горные склоны покрывались пластами соли от пролитых драконьих слез.
Но наступала зима, и молодые самцы снова вели своих избранниц в свадебных небесных хороводах для того, чтобы вскорости лечь под градом заклинаний, от которых не спасали ни броня, ни огонь, ни могучие крылья. Люди не хотели видеть свободной красоту, которая могла быть обращена в монету. Люди жаждали наживы.
И однажды люди объявили войну. И, забрав самое дорогое для каждого живого существа на Земле — своих будущих детей, драконицы покинули вольготный край, ставший теперь пристанищем жадности и смерти. Их мужья остались: понимая, что погибнут, они надеялись хоть ненадолго задержать охотников за богатством, слепых к красоте. А улетевшие в поисках пристанища драконицы надеялись на чудо…

Какой-то посторонний звук нарушил степенное очарование рассказа Янтаря, звук совсем не драконий и очень неуместный: Гермионе совершенно не хотелось расставаться с колдовством легенды о драконах, но звук этот был неотвязен, как скрип металла по стеклу. Несколько мгновений ей потребовалось, чтобы осознать - звук раздавался снизу, откуда-то из-под лапы Сардис, и был он человеческим голосом. Еще через миг до нее дошло, что голос принадлежал профессору Снейпу. Очень злому профессору Снейпу.
Снейп был не просто зол - он был в бешенстве. Битых три часа он метался по всему замку, разыскивая внезапно пропавшую мисс Грейнджер, а эта нахалка без царя в голове, эта малолетняя мерзавка рассиживается среди смертельно опасных чудовищ, на лапе кошмарной рептилии, как у себя в комнате перед камином!!! Он ни за что бы не признался, что бешенство его было продиктовано по большей части страхом. Нет, откровенным ужасом, который охватил бывшего шпиона и одного из самых сильных волшебников Британии при виде крошечной фигурки, удобно устроившейся на когте Сардис. Слабо отдавая себе отчет в своих действиях, Снейп ринулся к Рубиновой - испуг убил инстинкт самосохранения напрочь - и заорал, надрывая глотку:

— Мисс Грейнджер! Вы совсем ополоумели! Немедленно спускайтесь!

Солнечные лучи, отражаясь от кроваво-красной чешуи Сардис, окутывали девушку прозрачным алым сиянием. В этом мистическом свечении было отчетливо видно, как мисс Грейнджер сокрушенно вздохнула, пожала плечами, оглянулась на подремывающую невдалеке изумрудную монстрищу и, оттолкнувшись ладонями, плавно съехала по драконьему когтю на землю.
Профессор почти трясся от гнева, и самым большим его желанием в тот момент было отхлестать соплюху по щекам и отправить на взыскание к Филчу. Увы, если первое еще могло быть условно исполнимо, хоть и с трудом и с неизбежными последствиями, то второе никак. Но когда мисс Грейнджер оправила мантию и встала перед ним, такая воодушевленная, радостная и словно вернувшаяся из другого мира, из прекрасной волшебной сказки, оба эти желания, досадливо клацнув зубами, испарились, оставив в душе профессора усталое облегчение. Живая. И вроде здоровая, а если и больная, то на голову если только.

— Мисс Грейнджер, ваша безответственность переходит всяческие границы! Вас вся школа разыскивает, три урока сорвались, а вы тут…

- Я тут первую медицинскую помощь оказываю, - отрезала мисс Грейнджер без тени смущения или опасения. - Поскольку мадам Помфри отказалась приближаться к драконам ближе, чем на три мили.

- Мисс Грейнджер, ваша забота о братьях наших меньших… - Снейп с сомнением глянул на Янтарь, потом на Сардис, самая маленькая чешуинка которой была размером с его голову, - …достойна всяческой похвалы, однако вы непростительно пренебрегаете своими прямыми служебными обязанностями. Ваша работа - преподавание, а не врачевание! И сегодня по вашей вине были сорваны три урока! За должностной проступок вам вычтут из жалования и объявят строгий выговор с занесением в личное дело. Можете общаться с рептилиями дальше. Я не премину довести до Директора, что легкомысленным педагогам не место в Хогвартсе!

Сначала мисс Грейнджер хотела напомнить профессору, что уроков у нее сегодня по расписанию нет. Потом - что он может доводить до сведения все, что угодно, кому угодно. Потом - что он старый, черствый, бесчувственный сухарь, поросший плесенью, для которого нет ничего ни святого, ни красивого. А потом ей стало ужасно обидно, прямо до слез. Слишком она уже устала от каждодневных и неизменных нападок слизеринского декана.
Едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться прямо перед ним, Гермиона буркнула:

- Да идите вы… - и во весь опор помчалась к замку.

Только когда крошечная фигурка в развевающейся от быстрого бега мантии скрылась за холмом, Снейп обернулся. И внезапно осознал, что находится один среди драконов. Совсем один.
Стало как-то неуютно, и профессор едва не поддался инстинктивному желанию дать деру быстрее, чем только что Грейнджер. Выручило чувство собственного достоинства: чтобы он, профессор Хогвартса, слизеринский декан, Герой войны и кавалер Ордена Мерлина, улепетывал впереди собственного визга? Стоило представить себя визжащим, страх немного отступил - впрочем, ненадолго.
Слева загудело, зашумело, землю слегка тряхануло, а деревья на опушке Запретного леса полегли трижды в такт громоподобному: «Хха! Хха! Хха!» Это Изумруд сбросила дрему и обратила на присутствующее общество свое внимание. Снейпу непреодолимо захотелось зарыться в землю быстрее муравьиного льва. Выручила фантазия — скорее всего, драконы не умеют смеяться, но издаваемые Изумрудом звуки были очень похожи на саркастический смех.

«Человек. Слеп. Глуп».

«Голос» Изумруда был рыкающий и раскатистый и звучал очень свирепо, хотя сама зеленая драконица выглядела крайне меланхоличной.
В общем, Снейп был с нею согласен. Человек действительно весьма нелепое, неприспособленное к жизни, удивительно глупое создание. А вот в частности… И был тут конкретный прокол в логике: не считать себя глупым при таких рассуждениях значит не считать себя человеком. Но легко назвать себя идиотом, когда тебя слышит только зеркало. А вот когда тебе об этом со всем авторитетом объявляют посторонние… да еще драконы…
Аметистовая зверюга тяжело подползла ближе и улеглась, подставив солнцу раненый бок и брюхо. Снейп зажмурился: радужные отсветы резанули по глазам, мир потонул в красно-желто-зелено-фиолетовом мареве.

«Человек. Не. Видит. Красоту».

Сардис.

«Человек. Уничтожает. Красоту».

Янтарь.

«Красоту. Которой. Не. Может. Обладать».

Изумруд.

Не открывая глаз, Снейп развернулся и медленно пошел прочь от квиддичного поля, над которым раскинулась семидесятисемицветная радуга.

Если бы Северус Снейп открыл глаза немного раньше, он бы понял, что направился в противоположную от замка сторону и, несомненно, скорректировал бы курс. Но, когда под веками перестали кружиться разноцветные пятна и к профессору вернулась способность видеть и соображать, он обнаружил себя не где-нибудь, а где-то в Запретном лесу.
Запретный лес вызывал гораздо меньше негативных ощущений, чем компания драконов. Прежде всего потому, что Запретный лес был изучен профессором вдоль и поперек, и все его опасности - разумеется, очень опасные! - были известны ему, а значит, фатальными не были. Удивительные же, непостижимые, фантастические даже по меркам волшебного мира рептилии вызывали тревогу и опаску. Как Пивз с навозной бомбой: поди угадай, куда он ее бросит. Но и тревога, и опаска, и даже иррациональный - драконы же еще ничего плохого никому из обитателей Хогвартса не сделали! - страх были порождением только одного чувства.
Тоска.
Лютая, воющая, отчаянная тоска.
Этот мир не может похвалиться совершенством. Напротив, он убог так, как только может быть убог мир, созданный и наполненный людьми. Драконы же были совершенны. Прекрасны. Безупречны. Великолепны. Природа словно надсмеялась жестоко, безжалостно над тварями земными, наделив всей красотой мироздания чешуйчатых рептилий, дав крылья тем, кто должен ползать от века. Драконы стали пощечиной, величайшим оскорблением единственному существу, считающему себя венцом творения — человеку.
Человек видит красивый цветок — и срывает его.
Человек видит солнце — и ищет на нем пятна.
Человек видит дракона — и убивает его.
Человек уничтожает красоту, которой не может обладать.
Человек пытается убить свою тоску.
А тоска… ну как убьешь, убогое ты создание, тоску по совершенству, если в тебе самом его нет ни на гран? Как ты избавишься от нее, едучей, если все в тебе - и лицо, и одежда, и тело, и самая душа твоя - то же самое, что обезьяна по сравнению с человеком: насмешка или мучительный позор? Если сердце твое искорежено презрением и жалким самобичеванием, если уши твои не слышат ничего, кроме упрямого стука этого унылого сердца, если уродство глядит из твоих глаз, твоими словами говорит и дышит твоей грудью? Уродливы помыслы, уродливы деяния, уродлив сам человек - и в упрямом несогласии со своим уродством уродует все, что ни попадается на его пути. Как сухая былинка в пустыне считается деревом, так и нелюбимый пасынок природы - человек силится обезобразить все вокруг, чтобы казаться в отвратительном мире единственным совершенным существом. Что способствует тому, что он господствует, побеждает и блестит, что возбуждает страх и зависть его соседа: все это означает для него высоту и начало всех вещей.
Все, что выше тебя, надо унизить, чтобы поверили все в низость возвышенного. Все, что красивее тебя, надо вымарать грязью, чтобы видели все, как мерзко прекрасное. Чтобы поверил в это ты сам…
И верит человек, радостно верит в опошленную красоту — а иначе как жить? Иначе остается только умереть под грузом злобной зависти к невыносимому совершенству бытия.
…Незряче уставившись на прошлогоднюю жухлую траву в проталине под ногами, Снейп трудно и глубоко вдохнул: мокрый, напитанный первым солнечным жаром и запахом прелой земли воздух едва не взорвал легкие. Совершенство глядело на него сегодня завораживающими глазами с нежного, вдохновенного и удивленного, живого и безупречного лица, но Снейп так и не вспомнил, какого они, эти странные глаза, цвета. Совершенство глядело на него ровно миг, но даже этот миг он грубо и глупо упустил, не преминув выговорить мисс Грейнджер за несовершённый проступок. Он не мог вспомнить, какого цвета ее глаза, но вот свое упоительное злорадство, когда с ее лица пропало волшебство земного очарования, помнил очень хорошо. Как это… по-человечьи. Как по-людски.
Увидеть красоту — и уничтожить.
А чем он, собственно занимался весь этот год, когда Грейнджер преподавала в Хогвартсе? Уничтожал. Топтал. Чернил. Так усердно, что чуть сам не поверил. Чуть-чуть.
Грейнджер была красива. Не той писаной, лепной, роскошной красотой, какой славилась Нарцисса - поставь леди Малфой в один ряд с античными мраморными статуями, и не сразу заметишь разницу. Грейнджер была красива щемяще, как красиво небо перед восходом солнца, как отражение прибрежных деревьев в зеркально-гладкой поверхности озера, как тревожный вечерний шелест осоки по-над зыбкой рябью заводи… Неуловимая красота, хрупкая и почти причиняющая боль - своей невозможностью принадлежать кому-либо. Статуи для того и предназначены, чтобы стоять в гостиной. А попробуй поймать в клетку шепот ветра… Ветер погладит по лицу невесомо и ласково, взъерошит волосы, нашуршит на ухо одному ему ведомых секретов целый ворох… и хлестанет наотмашь, вздумай ты его злить. Так и Грейнджер: мелькнет в Большом зале, пролетит мимо по коридору, обдав эфемерным ароматом духов и своих больших девичьих тайн, заносчиво передернет плечом в ответ на очередную издевку и огреет, как пощечиной, язвительным ответом… обидишь словом бешеным - станет больно самому.
А могла бы утешить, как никому не снилось.
А может, и утешила — того, кто не пытался обезобразить.
От этой мысли стало горько и гадко. Разве ему самому мешала чем-то колибри, случайно вспорхнувшая на подоконник?..
Снейп рассерженно наподдал ногой некстати выползший из земли корень и стремительно зашагал к замку.
И уже возле ворот его посетила спасительная мысль: хватать колибри и загонять в клетку - варварство. Поломаешь крылышки, сомнешь перышки, задушишь, убьешь. Храни ревностно ее красоту, пестуй, лелей, береги - и чудо-птичка сама прилетит на руку и доверит тебе, большому и сильному, свою сказочную, трепетную красоту. Только не подведи. Защити только.

Гермиона отправилась на квиддичное поле спозаранок.
Теперь, когда прорвавшееся сквозь блокаду туч солнце неистовствовало с самого утра, не хотелось ни спать, ни грустить, ни ждать. Накануне вечером мисс Грейнджер вернулась в замок в растрепанных чувствах и даже отказалась от ужина, но отчаянно сияющее, свежевымытое утреннее солнце прогнало с души ночной мрак, и печаль, и обиду. Горем луковым показались все минувшие огорчения и тревоги, а день обещал стать самым счастливым в жизни — разве может оказаться несчастливым день, начавшийся с такой нахальной, бесстыжей, беспричинной радости?
Гермиона легко шагала, мурлыкая под нос о том, что единственное, в чем нуждается человек — это любовь. Песенка пришла из детства, родители любили «Битлз». Наверное, даже со стертой памятью, там, в Австралии, они так же слушают Ливерпульскую четверку: можно потерять память, но любовь потерять невозможно. А если любовь зижделась лишь на памяти — значит, не любовь и была, привычка чахлая. В свои едва исполнившиеся двадцать Героиня войны могла позволить себе мыслить такими максималистскими (профессор Снейп сказал бы «гриффиндорскими») категориями. Позволь себе она и ее друзья воспринимать мир по-другому, не видать бы им победы над Волдемортом, как ей - эмансипации эльфов.
Драконы еще спали. Во всяком случае, они лежали на земле - кто распластавшись, кто свернувшись, - и только мерно вздымались в такт дыханию их спинные гребни да разноцветные переливы отсветов над зверями вспыхивали подобно северному сиянию. Гермиона остановилась на пригорке, любуясь самоцветным мерцанием, а потом, невольно затаив дыхание, начала спускаться в радужное марево.
Первым делом она осмотрела раненое брюхо Аметиста: заживляющая мазь подействовала, борозда начала затягиваться, да и сама драконица дышала глубоко и спокойно. Проходя мимо Сардис, Гермиона не удержалась и снова поглядела на свое отражение в рубиновой чешуине. И перепугалась мало не насмерть: кроваво-красный глянец показал ей… не ее лицо!
Там, в густой карминной глубине, четкие и резкие линии складывались в удивительный облик: жесткий, но не грубый, горделивый, но не заносчивый, опасный, но не угрожающий, простой, но не простецкий… Ни одной лишней черты, ни одного плавного штриха, а в глазах усталость и злое упрямство, а в глазах - обещание и уверенность, и легкая насмешка, и тяжелая решимость, и еще что-то неописуемое, но ясное и приводящее в трепет не то страха, не то восторга.
Гермиона видела это лицо каждый день. Она каждый день видела профессора Снейпа.
Секунда осознания сменилась мигом недоумения, а потом нового испуга - когда отражение профессорского лица искривилось в такой знакомой, не предвещающей ничего хорошего, усмешке. Еще доля мгновения - и сухая шершавая ладонь зажала рот, и обвившаяся вокруг талии рука непостижимым образом пресекла все попытки сопротивления. Сердце бухнуло в горле и ушло в пятки. Гермиона замерла, понимая, что брыкаться бесполезно, и не понимая, чего от нее надо Снейпу и что в этой сомнительной ситуации делать.

— Тише, мисс Грейнджер. Не нужно кричать.

Гермиона кивнула.

— Не врете?

Гермиона возмущенно мотнула головой.
Над ухом раздался негромкий смешок, и ладонь убралась ото рта.

— Что вы себе позволяете?

— Спасаю чуткий сон ваших подопечных от вашей же звуковой атаки.

— Какая, к Мерлину, атака? С чего я должна была кричать?

— Этого я не знаю. Но вы с таким ужасом смотрели на дракона… Вчера вы на нем почти катались, чем он вам сегодня не угодил?

— Вчера вы этих драконов хотели убить, сегодня вы о них так трогательно заботитесь. Вы не заболели?

- Если только глаза воспалились - наши гости слишком ярко сияют…

Гермиона медленно осознавала двусмысленность ситуации: раннее утро, квиддичное поле, она в объятиях профессора Снейпа, и кругом никого, не считая спящих драконов. Романтика высшего разряда. Единственным неромантичным элементом антуража был Снейп, но и тот под влиянием удивительных отражающих свойств драконьей чешуи приобрел какую-то мрачную неотразимость. В общем и целом ситуация была не просто двусмысленной, но еще и несколько неловкой. А что делают англичане, когда попадают в неловкое положение? Они делают вид, что ничего не произошло, и ведут светскую беседу.

- Прекрасное утро, не так ли… - неуверенно прошептала Гермиона, не совсем уверенная, что это хорошее начало для светской беседы.

- Так ли, так ли, - усмехнулся Снейп, не разжимая рук. - Вы сюда и примчались в такую рань, чтобы полюбоваться красотой утра?

- Разумеется… - неожиданная и очень ощутимая близость профессора оказывала на Гермиону воздействие такое же, как заклинатель на кобру.

Когда-то уже было что-то похожее, когда-то целую вечность назад… Запретный лес, оборотень, и под пальцами та же самая ткань на тех же плечах, и то же уверенное и непререкаемое касание рук, и тот же запах - и чувство то же, чувство радостного облегчения и защищенности от всего мира: спрятавшись от оборотня за спину профессора Снейпа, третьекурсница Гермиона Грейнджер впервые в жизни поняла, как это сладко, когда тебя защищают.
Сейчас никакой опасности не было и в помине, а вот чувство — чувство осталось.

— А вы, сэр? Вы не похожи на человека, способного подняться с рассветом ради самого рассвета…

— Вы правы, мисс. Это рассвет просыпается вместе со мной.
Не удержавшись, Гермиона прыснула: слишком ярко представилось ей, как профессор Снейп кукарекает где-нибудь на Астрономической башне по утрам…

— Зачем же вы здесь, если красота рассвета вас не волнует?

Объятие чуть ослабло, и Гермиона инстинктивно придвинулась ближе, но тут же отпрянула, осознав, что делает.

— Меня волнует красота иного рода. Но любопытно, чем же восход солнца так прельщает вас?

— Я люблю рассвет. А красиво только то, на что смотришь с любовью.

— Вы не признаете красоты ненавистного?

В голосе профессора опять сквознула ирония, но она показалась Гермионе какой-то растерянной.

- Ненависть - тоже любовь, только с обратным вектором. Некрасиво то, к чему мы равнодушны. Помните сказку о Рикке-хохолке?

- Если следовать вашей философии, один чокнутый недовластитель мира должен был считаться просто-таки идеалом красоты.

- Нет, - Гермиона взглянула в глаза профессора спокойно и прямо.

Если бы он знал, сколько всего она передумала о том «чокнутом недовластителе мира», то поостерегся бы задавать такой вопрос.

— Он убил в себе любовь. А то, в чем нет любви, никогда не будет любимо другими. И значит, не будет красивым. Только сильные люди знают любовь, и только любовь позволяет ощутить красоту. Красота, как и любовь, не требует понимания.

Солнце поднялось выше, и прозрачно-алмазный отблеск чешуи одной из дракониц резанул Гермионе по глазам. Зажмурившись, она услышала:

— Тогда я вам скажу, что вы красивы…

Девушка не успела ничего ни сказать в ответ, ни спросить.
Солнце погасло.

Солнце погасло на одно ужасающе длинное мгновение. А потом засияло вновь, и деревья застонали, ломаясь, взвыл воздух… Гермиону и Снейпа сбило с ног шквалом горячего ветра, они покатились по мокрой земле, глаза засыпало песком и пылью, и девушка только изо всех сил цеплялась за черное сукно мантии на профессорских плечах.
С неба стремительно пикировал еще один дракон. Встрепенулась Сардис, подняли головы остальные драконицы. Гигантский монстр, больше Рубиновой по крайней мере вдвое, грянулся оземь — страшный, окровавленный, с черными подпалинами на отливающей серебром шкуре. Распластал крылья и почтительно склонил перед главной драконицей увенчанную шипами голову.
Миг тишины - и Сардис, тяжко, с хрипом вздохнув, закричала так, словно из ее груди заживо выдирали сердце. Душераздирающими воплями, одна за другой к ней присоединялись Янтарь, Изумруд, Коралл, Берилл, Хрусталь, Нефрит, Сапфир, Малахит, Оникс, обессилено застонала Аметист… Только крошка-Алмаз молчала, заслонившись крыльями.
Наконец драконий вой стих, сменившись жалобным поскуливанием. По перепаханной когтями земле застучали тяжелые капли — это были слезы драконов.
Отплевываясь от набившейся в рот земли, Снейп осторожно поднял голову, не переставая крепко прижимать к себе мисс Грейнджер. Того, что он увидел, ему не суждено будет забыть никогда в жизни.
Медленно и увесисто переступая чудовищными лапами, вновь прибывший дракон приблизился к схоронившейся за крыльями Алмаз и поклонился снова. Драконы замолчали, как по команде. Алмаз приподняла крыло, взглянула на дракона и спряталась обратно. Зверь склонился еще ниже. Помедлив, Алмаз выпрямилась и обернулась к Сардис. Рубиновая глухо рыкнула.
Тогда Алмаз встала перед драконом и легонько, словно смущаясь, коснулась его носа своим.
Снейп, завороженный неведомым ритуалом, не отреагировал, когда под его рукой закопошилась Гермиона. Обнявшись, сидя на земле, они наблюдали, как серебряный дракон и Алмаз берут разбег по «коридору», выстроенному драконицами.

«Их. Первый. Танец».

Снейпу не требовалось разъяснения. Неведомым образом ему стало ясно: серебряный дракон — единственный из выживших самцов, и он прилетел к своей невесте, чтобы в первый и в последний раз станцевать о любви. И отчаянные стенания дракониц были плачем по их погибшим супругам.
Аргентум и Алмаз взмыли в небо двумя ослепительно-белыми стрелами. На миг застыли в сияющем солнечном круге и бросились вниз, рассекая ветер острыми гранями молодых крыльев, пронеслись над самой землей и вновь устремились ввысь, крыло к крылу, свет к свету, любовь к любви. Они кружились и закладывали фантастические виражи, били крыльями облака, сталкивались и разлетались, выписывая в синеве единственный, неповторимый узор своей вечной клятвы друг другу. Солнце вспыхивало на чешуе Алмаз, строго сияло, отражаясь от брони Аргентума, и Снейп изо всех сил убеждал себя, что слезы, скопившиеся в уголках глаз, всего лишь от нестерпимого блеска…
Он не обратил внимания, что все население Хогвартса, включая привидений, высыпало на башни - полюбоваться диковинным зрелищем. Он не заметил, как пронзительно-светлый горизонт загрязнился крошечными темными точками. Он спохватился, только когда Гермиона выдохнула ему в шею:

— О, Мерлин! Мерлин!!!

Аргентум плавно вильнул хвостом, его огромные крыла сомкнулись вокруг маленькой Алмаз в почти человеческом объятии… Тонкий черный луч пронзил небеса и впился в спину Аргентума ядовитым жалом. Не издав ни звука, пал камнем с небесного пьедестала серебряный дракон, увлекая за собой ту, которую избрал навсегда своей. Темные воды Хогвартсского озера приняли обоих, выхлынули из берегов, и не вернулась к солнцу крошка-Алмаз, разделив судьбу того, кому вручила себя навечно.

- Не-ет!!! - с пронзительным криком, с нечеловеческой силой рванулась из рук Снейпа Гермиона, ринулась, выхватив палочку, туда, где в зловещем безмолвии расправляли крылья оставшиеся на земле последние драконы. Темные точки вдалеке оформились в грязные кляксы, очертаниями похожие на оседланных людьми грифонов.

- Стой, дура, куда?!! - бесполезно заорал Снейп, но мудрая Сардис ювелирным движением раздвоенного кончика хвоста оттолкнула Гермиону прочь.

«Нет! - грохнуло в голове. - »Это. Наша. Война. Спаси. Детей«.

Рубиновая взревела снова, и теперь это был рык отчаянной ярости. Стройным оглушительным криком ответили ей подруги. Вздыбились гребни, ощерились страшенные пасти, режущими полосами света полыхнуло солнце на драгоценных драконьих шкурах, не созданных для защиты. Четким клином поднялись в вышину четырнадцать кошмарных зверюг, и слаженный пламенный выдох развеял пеплом по ветру первые ряды грифонов вместе с их всадниками.
Гермиона билась в руках Снейпа, рыдала и вопила, силясь освободиться. Неимоверным трудом профессору удалось обхватить ладонями ее лицо и повернуть в сторону опустевшего квиддичного поля:

— Смотри!!!

Там, в рытвинах, оставленных драконьими лапами и хвостами, покоились большие, радужно переливающиеся яйца.
Девушка замолчала, как будто ее выключили. Потом срывающимся шепотом прошуршала:

- Да. Вы правы, - и очертя голову бросилась к ближайшему яйцу.

В небе шел не бой — бойня. Грифоны и их всадники сыпались на землю обгорелыми чушками. Коротко вскрикнув, погибла первой ослабленная раной Аметист. Следом за нею сверкнула над Запретным лесом Янтарь в своем последнем пике. Изумруд, озарив небо над Хогвартсом волшебным сиянием, скатилась кубарем с небес, забрав без числа вражеских жизней. Черным провалом застыла под солнцем Оникс, окружая себя смертельной стеной огня, почти невидимая в синеве Сапфир штопорила небо, грозно возникая из ниоткуда прямо перед противником.
Яйца драконов оказались неподъемными. Неведомые заклинания охотников за драконами прошивали землю, и Снейп кое-как, ползком откативший одно из яиц в укромный отлог у опушки Запретного леса, чувствовал себя так, будто весь день ворочал гранит на каменоломне. Гермиона катила туда же, надрываясь, еще одно. Едва переведя дух, профессора ринулись обратно, где на четвереньках, где по-пластунски, чудом уворачиваясь от черных лучей-стрел, не думая даже о том, чтобы применять к драконьим яйцам Левикорпус. По плечи в талой воде и холодной грязи пробирались к радужным сферам, толкали их в безопасное место.
Никто не рискнул выйти из замка на помощь. У Снейпа еще хватало самообладания считать, сколько яиц спрятано и сколько еще осталось. На то, чтобы смотреть вверх, сил уже не было. Лишь когда на поле бесформенной бесцветной тушей рухнула Сапфир и закрыла собой одно из яиц, он понял, что драконицы гибнут. Рыча и надсаживаясь, Снейп выволок из-под тела Сапфир двенадцатое по счету яйцо и, ругаясь на чем свет стоит, покатил его к лесу… Тонкий жалобный вскрик заставил его обернуться.
Пронзенная черной стрелой, поникла возле безжизненного крыла Оникс Гермиона.
Там, в залитой солнцем беспредельной выси, рвала врага в кровавые ошметки Сардис, израненная Берилл поливала грифонов пламенем, на последнем издыхании Нефрит добивала крылом всадника…
Снейп молча нес к воротам Хогвартса Гермиону Грейнджер. Кукольно висела тонкая рука, моталась в такт шагам грива неожиданно распрямившихся каштановых волос. Никто не встретил его в холле - все преподаватели были на башнях, все студенты спрятаны в Подземельях. Больничное крыло пустовало - где носило мадам Помфри, Мерлин ее знает, наверняка дежурила возле МакГонагалл с флакончиком нашатыря.
Снейп опустил Гермиону на ближайшую кровать. Сжал безвольную ладонь, отвел со лба растрепавшиеся пряди.

«Моя была бы… Никто бы не посмел…»

Слабо дрогнули тонкие пальцы:

«Твоя буду… Дождись…»

И он ждал. Он не видел, как черной свастикой застыла на фоне солнца Нефрит и молча рухнула наземь, как тихо умерла на берегу озера Берилл, как обугленная и окровавленная Сардис отчаянным выдохом спалила оставшихся грифонов, но единственный черный луч пронзил ее шею, и Рубиновая с мучительным стоном, едва шевеля переломанными крыльями, тяжко пала на острые верхушки деревьев Запретного леса…
Он лишь слышал последний вздох умирающей драконицы, разнесшийся по долине почти человеческим шепотом:

— Детки мои…

Он не знал, что в тот самый миг переливчатая кожура одного из спасенных яиц лопнула и новорожденный дракон в золотистой, еще мягкой чешуе, приветствовал солнце удивленным и встревоженным писком.

Так закончилась сказка о драконах и началась другая.
Профессор Снейп не любит вспоминать, как, растерянные и ошарашенные, бродили меж драконьих тел ученики и преподаватели, как Флитвик предлагал содрать с драконов драгоценные шкуры, как МакГонагалл мучилась дилеммой — вызвать Авроров или спецов по уходу за магическими существами.
Так закончилась сказка о драконах и началась другая.
Профессор Снейп никогда не забудет, как забился в окно Больничного крыла осколок света и как сначала помстилось, будто это оживший солнечный зайчик. Крохотный, отчаянно трепещущий крыльями, сияющий золотом дракон впорхнул в распахнутые створки, бестолково заметался по палате и наконец легонько шлепнулся прямо на подушку у щеки Гермионы. Снейп протянул было руку, чтобы стряхнуть нахала, но дракончик яростно зашипел и очень больно тяпнул профессора за палец. Шустро цепляясь малюсенькими, как игрушечными, коготками за тонкий лен наволочки, Золотой вскарабкался повыше и гордо уселся прямо на голову девушки, расправил крылья, замер сверкающей диадемой среди спутанных каштановых прядей… Еле различимыми хрустальными бисеринками заскользили по бледным девичьим щекам прозрачные капельки…
Снейп боялся лишний раз шевельнуться: он впервые увидел, как плачет дракон. А мисс Грейнджер вдруг глубоко вздохнула, облизнула губы, потянулась и приоткрыла глаза:

— Ох, какой сон я видела…

И изумленно уставилась на весело порхающего перед ее лицом золотого малютку. Перевела взгляд на Снейпа. Снова посмотрела на Золотого — тот дурачился, кувыркаясь в воздухе и выдыхая малехонькие язычки пламени.

— Значит… не сон?

- Как бы я хотел, мисс Грейнджер, чтобы все это оказалось сном… - не своим голосом прошептал профессор.

Крошка-Аурум плюхнулся на колени Гермионе, свернулся клубочком, зевнул и уснул.
Так закончилась сказка о драконах и началась другая.
Следующим утром прибывшие для охраны мертвых драконов авроры не обнаружили никаких драконов, ни мертвых, ни живых. Там, где покоились тела волшебных зверей, остались огромные монолитные пласты самоцветов. Присланные Министерством рабочие четыре дня надрывались, пытаясь извлечь из земли это баснословное богатство. Ушли ни с чем, злые и уставшие.
А на пятый день профессор Грейнджер, пришедшая навестить место гибели драконов, погладила краешек рубинового зеркала — и оно подалось.
В величайшей тайне камни были подняты и перенесены в Хогвартс… так появилось в замке еще одно волшебное место, где в четырнадцати драгоценных зеркалах не отражалось ничего, кроме красоты, — Зал Зеркал. В минуты усталости и сомнений, в тяжелые дни испытаний и тревог приходили сюда люди и возвращались умиротворенные, счастливые, радостные. Ибо только любящие могут видеть красоту. Ибо красиво только то, что любимо.
Так закончилась сказка о драконах и началась другая.
Началась сказка о людях и о любви - неблизок ее конец, да и есть ли он? Разве есть что-то достойное, чтобы завершить этим сказку о любви?
Началась сказка о любви — такой непростой и желанной, такой далекой и ясной. Не будет простой эта сказка.
У любви тяжелые крылья. Немало положишь сил, таская их за спиной. Обольешься потом, пройдешь семьдесят семь врат сомнений и страданий, пока расправишь свои крылья. Но легко и высоко летается и светло поется, коль сможешь оторваться от земли.
У сказки о любви не бывает финала. Как не бывает предела у красоты.
Слушайте песню ветра под могучими крылами своей любви!
Зрите великолепие солнца в небесах своей любви!
Будьте в своей любви бесстрашными драконами!
Ибо быть драконом — не значит летать.
Быть драконом — значит любить.