И ничто не остановит меня.
Это неизбежно.
Потому что она хотела этого.
Потому что это нужно мне.
Нужно нам... 
...Я подарю тебе свободу.
(с) Леда, «Подари мне свободу»



Она молчала, и лишь её бескровные губы исказила потрясённая, бессмысленная улыбка. Она молчала, и никто даже не представлял, от какой безумной боли разрывалось сейчас её бедное сердце. Капли дождя ещё сбегали на лицо по беспомощно сникшим, коротко остриженным кудрям, делающим её такой похожей на бойкого, озорного мальчишку, но никому больше не нужным… Как же всё глупо вышло…

Боже мой, она ведь знала, всё это время знала, что он сделает это… 


…В камере допроса не было даже окна. Не было солнечных лучей, не было воздуха. Был лишь пустой каменный куб, разделённый надвое чугунной решёткой, две двери и ледяной пол. Жутковатый серый письменный стол с одной стороны и электрическая лампа дневного освещения, с мерным жужжанием распространявшая неестественный, резкий свет. Никаких признаков магии. Никаких условностей. Кем бы ты ни был, здесь ты становился человеком. И когда с той стороны решётки сюда заводили тех, кого уже давно не считали за людей, им всё равно было проще, чем тому, кто здесь, по эту сторону клетки, должен был изображать бесчувственного зверя, по сути своей оставаясь человеком.

Худенькую молоденькую девушку, стоящую сейчас спиной к решётке, меньше всего можно было принять за такого зверя. Но внешность, как всегда, была обманчива. Лучшего друга, который полностью отдался бесконечной и бессмысленной битве, она больше не увидит: он уже слишком далеко зашёл. Её родной дом в пылу азарта сожгли пьяные чудовища, и он обрушился, забрав с собой её родителей. Мальчишки, который обещал жениться на ней, как только закончится война, больше нет. Ей больше нечего было терять. Но зато теперь она была по-настоящему спокойна. У неё больше не было ни друзей, ни близких — только работа, подходящая и хорошо оплачиваемая работа. Ничего больше. У неё больше нечего было забрать. О да.

Она наконец-то была спокойна.

Скрипнула окованная железом тяжёлая дверь за её спиной, и вместе с гулким шорохом шагов одного человека она почувствовала уже ставший привычным леденящий холод, ртутью просачивающийся сквозь лёгкие, наполняющий душу беспросветным отчаянием, только… она больше не боялась их. У неё больше нечего было забрать. Никаких счастливых мыслей. Никаких воспоминаний. Никаких надежд.

Она отвернулась от стены, приказав девчоночьим голосом — и теперь уже навсегда взрослым тоном:

— Оставьте нас наедине. Ждите за дверью.

Две нечеловечески высокие фигуры с лицами, скрытыми капюшонами темно-серых, распространяющих запах тлена плащей, медленно и тяжко втянули воздух в камере. Через минуту, словно в чём-то убедившись, они любовными жестами длинных осклизлых пальцев перетащили через порог чьё-то безвольное тело в чёрной одежде, напоминающее плохо сделанную куклу, и опустили его на пол, мягко прислонив к каменной стене. За всё это время заключённый не издал ни звука и даже не пошевельнулся, словно ему уже давно надоело двигаться или просто не было больше сил. Фигуры в плащах неторопливо выплыли из камеры, вслед за ними через порог скользнул струящийся под подолами ледяной туман, и через миг с визгливым грохотом захлопнулась тяжёлая дверь.

Хрупкая девушка в сереньком пальтишке осталась наедине с человеком у стены, который продолжал сидеть молча, даже не глядя в её сторону. Невероятно худой и измождённый, он сидел в какой-то ломаной позе, подперев локоть согнутым коленом. Единственной открытой взгляду частью его тела была безвольно свешивающаяся кисть мертвенно-бледной руки, обнажённой выше запястья закатанными рукавами тонкого чёрного свитера; там, на грязно-белой коже предплечья проступала безобразная темная татуировка, от которой заключённый отвернулся, без особого энтузиазма рассматривая трещины на стене. Завеса длинных, спутанных, мокрых от пота и сырости чёрных волос скрывала его опущенное лицо. Он выглядел ничуть не лучше всех тех, кто когда-либо побывал в этой камере по ту сторону решётки. Он был одним из них, такой же мразью, быть может, он даже был среди тех зверей, что сожгли её дом… Впрочем, она очень скоро узнает, почему он здесь. И за что был приговорён к самой бесчеловечной казни, что когда-либо существовала.

— Это ваш заключительный министерский допрос, — негнущимся голосом произнесла девушка в мёртвой тишине. Человек шевельнулся, и ей показалось, что он даже взглянул на неё — из-за слипшихся прядей мелькнул колючий блеск тёмных глаз. — Вы останетесь в этой камере до рассвета завтрашнего дня, когда к вам будет применён Поцелуй Дементора. Если вам есть, что сказать, то это ваш последний шанс. В любом случае казнь состоится…

— Тогда не думаете ли вы, — послышался вдруг слабый, сиплый голос, — …что тем меньше у меня оснований… что-либо рассказывать вам… — человек поднял бледное лицо с провалами чёрными глаз, и девушка оступилась.

Оскалившись, лицо хрипло произнесло:

— …Мисс Грэйнджер.

Истерзанные бессонными ночами глаза были полны боли, но жуткая, почти дьявольская усмешка затаилась на тонких, бескровных губах. Человек, которого все ненавидели. Убийца. Предатель. Шпион. Теперь он сидел за решёткой, обречённый на смерть, лишённый имени, сил, надежды… Сидел и смотрел на неё. И что-то было в его взгляде… издевка? ненависть? или — восхищение?..

— Профессор… — одними губами произнесла девушка.

— Что вы? — казалось, ему было больно улыбаться. Рассечённые губы едва шевелились, и только струйка тёмной крови в уголке прочертила застывшую усмешку какой-то дьявольской маски на его лице. — С каких пор к заключённым Азкабана такое почтение? Или… вам просто всё ещё нравится называть меня профессором? — не в силах больше выдерживать его насмешливый, тяжёлый взгляд, девушка опустила глаза на толстую папку на столе. Её сердце билось так часто, что она была почти уверена — человек по ту сторону решётки слышит каждый его удар…

— Всё ещё верите тому, что пишут другие? — безучастно обронил мужчина, глядя, как она развязывает короткий белый шнурок и открывает дело.

— Вас… вы обвиняетесь в шпионаже против Ордена Феникса… — не поднимая глаз, начала девушка, словно пропустив его слова мимо ушей, — многократных пытках, изнасилованиях и… убийствах магглов… полукровных волшебников… убийствах волшебников… изготовлении и… использовании запрещённых зелий…

— Знаете, я всегда пребывал под впечатлением, — перебил её его тихий голос, — что министерские следователи — люди с более уравновешенной психикой…

— Что вы имеете в виду? — немного резко спросила девушка, дрожащими руками листая документы и просматривая их с преувеличенным интересом.

Человек у стены равнодушно следил за её нервными, худенькими пальцами.

— Мисс Грэйнджер, вы девчонка, — каждое слово — словно остро отточенное лезвие. Столько хладнокровия было в его неподвижности, столько ледяного презрения в бесстрастном выражении лица, что глаза, чёрные, манящие, таящие тёмный огонь, казались чужими, словно глаза живого человека, выглядывающие из глазниц восковой маски. — Всего лишь беспомощная, жалкая девчонка. Вам ничего и никогда не удавалось скрыть от меня… — он сделал паузу, и девушка невольно притихла, словно напряжённо ожидая, что же он скажет… — И сейчас — вы боитесь меня, мисс Грэйнджер, — медленно и вкрадчиво произнёс он.

Она вспыхнула, вскинула подбородок и наткнулась взглядом на тусклые, но всё ещё опасные, колючие глаза — предателя, убийцы и… её бывшего преподавателя.

— Вы пытаетесь уйти от те…

— Да нет, это вы пытаетесь уйти от темы, — спокойно перебил её Снейп, не повышая голоса, без усилий, как это удавалось только ему. Девушка не знала, действительно ли это его прежняя ядовитая улыбка, или только резкий свет играет чертами его лица, прячась в потемневшей линии, оставленной кровью на его тонких губах… — Вы всегда боялись меня, мисс Грэйнджер, потому что ничего не знали обо мне… Ведь так?

Девушка промолчала, тяжело сглатывая скопившийся в горле страх и стыд перед этим человеком. Молчала, нервно бегая глазами по его лицу, от запавших тёмных глаз вниз, к белой, язвительной усмешке боли, и не смея сказать ему, чтобы он прекратил, не смея вызвать дементоров, чтобы…

— Я вижу, вы опять думаете, каково было бы поцеловаться со мной, мисс Грэйнджер, — почти презрительно, устало произнёс Снейп, и девушка вздрогнула, словно обжегшись. — Я каждый день видел это, когда вы глазели на меня во время уроков, видел и другие, более смелые ваши мысли… — у Гермионы возникло такое чувство, будто он медленно сужает круги вокруг неё, хотя на самом деле Снейп продолжал неподвижно сидеть у стены. Всё такой же изломанный, бледный, неожиданно худой без этой просторной мантии, в которой она привыкла видеть его, некрасивый, нелепый, неприятный человек на двадцать лет старше неё… Каким-то непостижимым образом способный заворожить её, словно… да, он прав, словно самую настоящую беспомощную девчонку… — Признаюсь, я не ожидал, что вы на самом деле были такой непроходимой дурочкой… Вы пять лет, пять лет без перерыва на что-то надеялись — хотя я не давал вам ни малейшего повода, в первый раз вы целовались с Виктором Крамом в день перед отъездом дурмстрангцев, а хотели, чтобы на его месте был я…

— Неправда! Неправда и… и вообще, откуда вам знать?! — воскликнула Гермиона предательски дрожащим голосом, раздражённо захлопнула папку, оттолкнув её на край стола, и сделала глубокий вдох, который её, впрочем, не успокоил.

— Семь лет в школе «Хогвартс» так и не научили вас не перебивать преподавателя? — холодно поинтересовался Снейп тем самым, хорошо знакомым ей тоном, после которого всегда следовало «Минус пять очков Гриффиндору». — Вы просто не умели скрываться. Поверьте мне, я кое-что в этом понимаю, — он горьковато улыбнулся, одним уголком губ, таким до боли знакомым образом… — И знаете… мне кажется, я даже догадываюсь, почему вы взялись за эту дурацкую, низкооплачиваемую и на деле абсолютно не нужную вам работу.

Девушка в оцепенении подняла на него большие, выцветшие, светло-карие глаза, пытаясь подавить поднимающуюся панику. А он продолжал смотреть на неё этим непостижимым темным взглядом — избитый, грязный, смертельно уставший, но какой-то удивительно спокойный, точно только он один во всём мире знает, что сегодня вечером наступит конец света, и всё, что ни делается в мире сейчас, уже бессмысленно. Наверное, неожиданно пришло на ум Гермионе, именно таким презрительным, всезнающим взглядом смотрели средневековые ведьмы с нечёсаными волосами, когда священники уже подносили горящий факел к сухой соломе…

— Моя… личная жизнь, — неожиданно начала она прерывающимся голосом, стягивая замёрзшими тонкими пальчиками воротник пальто на груди, словно так пытаясь наивно защититься от пронизывающего холодом взгляда человека у стены, — …никоим образом не относится к теме нашей встречи…

— Что вы, напротив, — невозмутимо ответил мужчина и, казалось, собирался сказать что-то ещё, как вдруг неожиданно уголок его губ дёрнулся, словно от боли. Он нервно выгнулся, вжавшись затылком в каменную стену, и свежая струйка крови побежала по резкой складке возле рта, чертя новую тёмную полосу на мертвенно бледной коже. Едва слышный, короткий стон сорвался с его бескровных губ, которые он тут же закусил, словно злясь на них за то, что они выдали его. И ещё одна блестящая, тёмно-красная капля скатилась по свежему следу…

Девушка бросилась к решётке.

— Профессор, что с вами?! — с неприкрытой паникой в голосе выкрикнула она, сжав побелевшими пальцами уродливые железные прутья. — Профессор, в…?!

— Мисс Грэйнджер, бросьте наконец эту… дурацкую гриффиндорскую привычку бросаться всем на помощь! — сквозь зубы произнёс Снейп, не открывая глаз и раздражённым движением плеча пересаживаясь у стены поудобнее. Он тяжело сглотнул, и струйка крови заскользила по его худой обнажённой шее, сбегая вниз и прячась за низким чёрным воротом тонкого свитера. Гермиона проводила её испуганным взглядом.

— Профессор, вам нужна помощь… — потрясённым, едва слышным голосом проговорила она.

— Мне не нужна ничья помощь! — ещё более резко, чем прежде, оборвал он её, и его губы на миг снова скривились от боли. Воцарилась минутная тишина, нарушаемая только шорохом крыс за стеной и далёким гулким эхом со скрипом захлопывающихся дверей. Но очень скоро по её глади рябью пробежал ещё один звук, ни на что не похожий — словно хрипло и часто-часто дышал большой, забегавшийся пёс. Со всё возрастающим ужасом глядя на мужчину, Гермиона увидела, как мелко затряслась его грудь, и, уже готовая к самому страшному, девушка судорожно сжала прутья решётки, но когда Снейп опустил запрокинутую голову, она вдруг поражённо поняла — он смеётся.

— Вы… не замечаете иронии, мисс Грэйнджер? — насмеявшись, спросил он таким тоном, словно они не в камере допроса тюрьмы Азкабан, а в классе на втором курсе столкнулись с трудностью при изготовлении очередного зелья. Гермиона молчала, как завороженная следя за тем, как он медленно поднял бледную, вытянутую в запястье руку с длинными худыми пальцами, рассеянно провёл ими по краю губ и, отняв ладонь от лица, безразлично изучил из-под опущенных ресниц оставшуюся на кончиках пальцев тёмно-красную кровь. Улыбка изогнула его истерзанные губы. — Вы столько лет ждали, — продолжил он, не поднимая ресниц, — увидеть меня вот таким, беспомощным, бессильным, обречённым на гибель в подвале Азкабана, здесь, по ту сторону решётки, в то время как вы — несомненно, министерская сотрудница, наделённая властью, — сидели бы по эту сторону, предлагая мне уникальный шанс «спастись с вашей помощью»…

В глазах Гермионы застыл неприкрытый ужас, словно этот человек вслух читал её интимный дневник, а она ничем не могла помешать ему из-за этой железной решётки между ними. Чтобы хоть что-то сделать, она отпустила решётку и нервно отвернулась, прислонившись к ней спиной, сложив руки на груди, глядя в стену… Всё что угодно, лишь бы не видеть этого человека, этого лица, лишь бы не видеть, о господи…

— И вот я здесь, — по-прежнему не поднимая глаз, безжалостно продолжил Снейп, подняв брови и медленно, хладнокровно растирая кровь между пальцами, — можно сказать, в вашем полном распоряжении, и вы стоите там, свободная, вольная делать что вам вздумается, имеющая полное право допрашивать и унижать меня, которого у вас никогда прежде не было… а у меня такое чувство, что всё как раз наоборот.

Услышав, что он замолчал, девушка неуверенно повернула голову — только затем, чтобы встретиться с двумя колючими огоньками его тёмных глаз и резко отвернуться, словно обжёгшись. Бархатистый смешок царапнул её по спине.

— Ничего ведь не изменилось, мисс Грэйнджер. Вы не можете унизить меня, и никогда не сможете, потому что вы не то что по-прежнему неспособны почувствовать себя выше меня — вы по-прежнему этого не хотите… И знаете, кто из нас сейчас находится по эту сторону решётки? — она не видела его, но готова была поклясться, что сейчас он этим таким знакомым ей движением чуть склонил голову вбок, как часто делал, ожидая правильного ответа на трудный вопрос.

Девушка промолчала, глядя в потолок и кусая губы. Она знала ответ.

— Опять я, мисс Грэйнджер, — равнодушно подтвердил Снейп за её спиной.

Где-то за стеной, попискивая, шуршали крысы.

— Вот вы сказали, я шпион, — выдержав садистскую паузу, продолжил он. — Ну и чем вы можете это доказать, мисс следовательница?

— Против вас давали показания сорок шесть человек, из них двадцать четыре Пожирателя Смерти и двенадцать членов Ордена Феникса, — машинально произнесла Грэйнджер, по-прежнему глядя в угол между стеной и потолком.

— До сих пор учите наизусть? — не удивившись, спросил Снейп. — И по-прежнему не пробуете вдуматься в смысл того, что учите. Заметьте, все эти люди дали показания против меня, и у них могли быть на то причины, не скрою, в большинстве своём это зависть, — но ни один из них не поймал меня за руку при передаче информации, и они сами не знают, на чьей я стороне…

— Просто вы двойной агент, — равнодушно сказала Гермиона потолку.

— Тогда почему же, — недолго думая, заметил Снейп, — в этой вашей объёмистой папке на столе мне вменяется в вину только шпионаж против Ордена Феникса?

Гермиона не нашла, что ответить, опустив голову с лёгкими каштановыми кудрями и нервно ломая ногти тонкими пальцами.

— Надо полагать, то, что я шпионил против Пожирателей, Ордену было приятно, но не настолько, чтобы попасть в список моих заслуг. А моральная сторона шпионажа как такового никого не интересует. Ну что ж, пусть так…

— Вы убили Дамблдора, — безучастно проговорила Гермиона, не поднимая взгляда от ногтей.

— Это имеет отношение к делу? — спросил Снейп.

— Самое непосредственное.

— Что ж, я бы вам кое-что и об этом порассказал, но меня завтра в любом случае казнят, не вижу смысла…

— У вас есть шанс избежать казни…

— О, я знал, что когда-нибудь вы это скажете…

— …если вы во всём признаетесь.

— Признаюсь в чём? В том, что написано там? А в семи смертных грехах?..

— Можете язвить сколько угодно, от смерти вас это не избавит, — Гермиона неожиданно повернулась лицом к решётке и взглянула мужчине прямо в лицо. — Профессор, — она собиралась говорить решительно, но при взгляде на истерзанного, в крови заключённого голос подвёл её, и получилось почти умоляюще, — ещё не всё потеряно.

— Да неужели? — подняв брови, безучастно переспросил Снейп, разглядывая трещину на полу. — А я-то думал, когда же вы наконец перейдёте к делу.

Гермиона осеклась.

— О… о чём вы?

— О погоде, — без особых эмоций съязвил Снейп. — Хотите помочь мне?

— Да, — с бешеной радостью твёрдо ответила Гермиона. Казалось, даже в высветленных скорбью глазах появился прежний янтарный блеск. Решительная гриффиндорка… Бровь Снейпа ответила на это благородное «да» пренебрежительной усмешкой.

— Хотите помочь мне освободиться, — недоверчиво уточнил он.

— Да! — пламенно подтвердила Гермиона, вжавшись лицом между прутьев. — Я всё, всё могу устроить! Вас не будут искать, вас будут считать умершим…

— И не ошибутся, — негромко произнёс Снейп, глядя в пол. Но Гермиона уже слышала только прежнюю шёлковую усталость в его голосе. Он согласен. Боже мой, неужели он согласен?!.. Недосягаемый, язвительный, опасный, сотни раз ускользавший из рук авроров — сбежит ещё раз, назло врагам, назло всем, чтобы дать ей ещё один повод восхищаться им… освободится — с её помощью…

— Что я должна сделать? — перейдя на горячий шёпот, спросила девушка. Снейп поднял на неё чёрные глаза, с минуту хладнокровно изучая её лихорадочно порозовевшее лицо.

— А если, — наконец сказал он, — я попрошу вас сделать то, чего вы сделать не сможете?

— Всё, что в моих силах, профессор.

— А если это принесёт вам страдания?

— Страданий я больше не боюсь.

— А если вы меня после этого больше не увидите?

Тонкий прерывистый вдох. Кровь, разочарованно покинувшая щёки, вернула им прежнюю бледность. Пауза, промедление, грозящее смертью. Она ведь так хотела, чтобы он был рядом, так хотела, жаждала, боялась… Так сложно было знать, что этот человек, сидящий сейчас перед ней — последний из тех, кто что-то для неё значит; знать — и не признаваться себе в этом. И как же сложно было теперь сказать «да», когда она уже думала, что он — хотя бы он! — останется рядом…

Но она может подарить ему свободу. Отпустить его. Отпустить, если он этого хочет — это ведь и есть любовь…

Она вздохнула, не в силах сдержать боли, слишком сильной для её маленького сердца, и лишь сильнее сжала шершавое железо решётки, опустив лицо.

— Как вы скажете, профессор. Как вы скажете.

Она знала, как он улыбнулся, хоть и не видела его лица. Она знала каждую его улыбку, усмешку, привычку в задумчивости касаться губ пальцем, манеру двигаться, походку, каждый его взгляд, каждый жест… Больно было сознавать, что она для него навсегда останется всего лишь глупой девчонкой, гриффиндорской выскочкой, досадной проблемой. Больно. И больно было терять даже это…

— А что если я расскажу Министерству о ваших смелых планах насчёт заключённого, официально признанного самым опасным в Азкабане? — с усмешкой произнесли окровавленные губы. Девушка вскинула на него глаза, скрестив взгляд с его взглядом, как и прежде студенткой — со взглядом профессора.

— Вы этого не сделаете.

— А вы, как и прежде, слишком высокого мнения обо мне, — заметил Снейп. И добавил, невесело улыбнувшись, — вам ведь лучше, чем мне, известно, за что я здесь.

Гермиона молча, напряжённо смотрела на него, словно не веря своим глазам. Неужели он готов был на это даже сейчас? Неужели для него не было вообще ничего святого? А впрочем… глупо, конечно…

— Я… хочу, чтобы и вы кое-что сделали для меня, — наконец выговорила она непослушными губами.

— Не помню такого пункта в процедуре министерского допроса, — довольно резко сказал Снейп, нервно потирая друг о друга кончики худых пальцев.

— В процедуру министерского допроса не входит и оказание заключённому помощи в освобождении, — неожиданно холодно даже для себя сказала Гермиона.

— Заметьте, я вас не уговаривал.

— Я вас тоже.

Какое-то время они просто смотрели друг другу в глаза — худой черноволосый мужчина, которому уже далеко за сорок, и юная хрупкая девушка с непослушными кудрями, ссыпавшимися по ткани серенького пальто. Тишина… Только за стеной, попискивая, шуршали тюремные крысы.

— Остригите их, — неожиданно сказал Снейп.

— Кого? — не поняла девушка.

— Волосы, — обыденным тоном, словно давал совет знакомой, пояснил он, едва заметным движением головы указав в её сторону. — Остригите. Вам пойдёт.

— Как вы можете сейчас об этом думать? — проговорила Гермиона после потрясённой паузы.

— А почему бы нет? — равнодушно отозвался Снейп. — Ведь если подумать, то ничто в этом мире равно не заслуживает внимания, будь то ваша причёска или жизнь конченого человека, чьей смерти желают абсолютно все, и приговорённого к такой гуманной казни, как Поцелуй Демент…

— Прекратите, — чуть не плача, прошипела Гермиона, вжимаясь в прутья так, словно всерьёз надеялась протиснуться между ними, — прекратите это немедленно… вы… выйдете отсюда! И вы будете свободны! Хоть вы и предали нас, и убили Дамблдора, и сражались против Ордена, и я вас на самом деле ненавижу, ненавижу, ненавижу!.. — нежданные слёзы душили её, застилали ей глаза, не давали говорить. Задыхаясь, девушка опустилась на колени перед решёткой, безвольно сползя ладонями по прутьям, и так и осталась, на полу, со склонённой головой, со вздрагивающими от беззвучных рыданий плечами… Снейп проследил за всем этим с полным безразличием, провожая осевшую на пол фигурку устало опустившимися ресницами. Неясное чувство искривило уголок его губ, повторяя тёмную линию, нарисованную кровью на его бледном лице. Презрение? раздражение? или…?

— Девчонки, — безучастно проговорил он, с равнодушием инквизитора глядя на содрогающуюся худенькую спину и гриву каштановых кудрей, скрывшую опущенное лицо. — До чего же вы плаксивы… Прекращайте эту истерику, мисс Грэйнджер. Не хватало только, чтобы вас сейчас увидели в таком состоянии.

Но остановиться Гермиона уже не могла. Слишком много свалилось на эти худенькие плечи, слишком долго она заставляла себя не плакать, не показывать, как ей тяжело и больно, какие бесконечные ночи она проводила без сна, сколько думала об этом странном и совершенно ледяном человеке, которому наплевать на неё — сейчас, как и прежде… всё должно было быть совсем по-другому, повторяла она себе, совсем по-другому… Но она уже не могла остановиться, не могла, не могла, не хотела…

Как он смог подняться на ноги, она не представляла. Не знала, почему он рядом, по ту сторону решётки, стоит на коленях напротив неё и с каким-то недоумением смотрит на её лицо этими невероятными, жуткими чёрными глазами, которых она всегда так боялась… Но только сухие, бережные, холодные пальцы уже разжимали её судорожно схватившиеся за прутья ладони, и тихие, хриплые, неверные слова доносились до неё, как сквозь предутренний сон.

— Грэйнджер, немедленно бросьте это… эти слёзы… вы меня раздражаете… слышите?! — и уверенные тонкие руки сквозь прутья клетки встряхнули её безвольные запястья, а она только отчаянно отворачивалась, закрываясь упавшими на лицо растрёпанными волосами, слабо вырываясь и стараясь только не смотреть ему в глаза, только не ему, не сейчас, нет… — Уймитесь наконец, Грэйнджер!!! — ловкие пальцы ловят её за подбородок, отрезвляют резким рывком, и вот, бесконтрольно всхлипывая, она уже только смотрит, смотрит, потерянно бегая покрасневшими глазами по его лицу, искажённому каким-то неизъяснимым выражением страдания, затаившегося глубинным тёмным огнём в запавших чёрных глазах. Такой неожиданно близкий, такой странно ласковый и всё равно — такой чужой…

— Грэйнджер… успокойтесь, — чуть тише произнёс он, глядя то в её глаза с мокрыми ресницами, то на капли на её щеках. — Мне тяжелее, чем вам, поверьте.

— Я хочу… вас поцеловать, — неожиданно произнесла Гермиона, преданно заглядывая в его лицо снизу вверх влажно блестящими глазами. Снейп вздрогнул.

— Можно? — всхлипнув, почти шёпотом спросила девочка.

Мужчина смотрел на неё долго, внимательно, словно пытался найти что-то в её больших детских глазах. Его руки сами отпустили её тоненькие запястья — она не удерживала их.

— Профессор, я правда всё сделаю, — шепнула она, на секунду переведя взгляд на его тонкие, бледные губы и вновь подняв глаза. — Я ведь больше ничего не прошу. Я согласна больше… не видеться с вами. Но я… действительно хочу… помочь вам и…

— Тогда не тратьте время зря, — вдруг произнёс Снейп и поднялся с колен. Гермиона всем телом отчаянно подалась к нему, словно собака у двери, которую хозяин запирает дома одну, и в тот же миг сникла, как будто её наконец сломали. Оттолкнули, растоптали, бросили. И униженно осталась на полу, храня как святыню ускользающее ощущение его пальцев на своих руках. Она почему-то знала, что он к ней больше не приблизится.

— Не всё потеряно, — словно зная её мысли, сказал Снейп, прислонившись спиной к решётке и сложив руки на груди, как она недавно. — Мы ещё не прощаемся. Приходите сюда ещё раз после того, как сделаете для меня то, о чём я попрошу… Потом вы меня больше не увидите.

Гермиона молча кивнула, глядя в пол. Как хорошо, что никто их сейчас не видит, вдруг подумала она.

— Когда меня бросили сюда, у меня отобрали палочку…

— …но я не смогу вернуть её вам, она уничтожена и… — испуганно начала Гермиона, но Снейп перебил её.

— Вы снова не дослушиваете до конца, мисс Грэйнджер, — вполоборота произнёс он, подчеркнув каждое слово и чуть громче, чем обычно. И снова повернулся к стене. — У меня отобрали палочку и мантию. Моя палочка, как вы любезно соизволили мне напомнить, уничтожена, — …как он может сохранять этот ядовитый сарказм в своём голосе даже сейчас?! недоумевала Гермиона. Снейп тем временем продолжал, — и поэтому я прошу вас о немногом. Верните мне мою мантию.

Повисла пауза. Гермиона смотрела на него как на умалишённого, не зная, плакать ей или смеяться.

— И что? — наконец решилась спросить она.

— И всё, — с видимым раздражением отрезал Снейп.

— Но как это… может вам помочь? — девушка поднялась с пола, смутно понимая, что у неё уже совершенно занемели ноги.

— В наш уговор не входило подробное рассмотрение деталей. Вы обещали сделать то, что я скажу. Так делайте.

— Не вижу смы…

— Смысла нет ни в чём, я, кажется, вам это уже говорил, — теперь голос Снейпа вполне обрёл прежнюю ледяную иронию. — Вы — это — сделаете?

Гермиона вздохнула.

— Да, профессор. Конечно. Сделаю.

Тишина. Где-то за стеной, попискивая, шуршали крысы.

— Вы ещё здесь? — через минуту спросил он.

— Я должна вас допросить, — ответила Гермиона со слабой улыбкой, но он её не увидел.

— Всё то, что я хочу, чтобы вы знали, вы узнаете потом. А сейчас будьте так добры, подите наконец вон. Я от вас устал.

Гермиона долго смотрела ему в спину, эту худую, длинную спину, обтянутую тонким чёрным свитером, на спутанные чёрные волосы до плеч, на обнажившуюся бледную шею… Сотни тысяч мальчиков и мужчин, красивых, успешных, готовых любить её… а ей нужен этот, некрасивый, немолодой, требовательный и язвительный человек, который её ни капли не любит. Почему?.. За что?..

— Я ещё вернусь, — зачем-то сказала она.

— Не сомневаюсь, — обронил Снейп.

Она направилась к двери.

— Стойте, — неожиданно сказал он.

Гермиона мгновенно обернулась с безумной, отчаянной надеждой, что может быть, хотя бы сейчас он сжалится над ней и… и даст ей сделать… это… боже, неужели?..

Она сделала шаг к решётке.

— Будьте осторожны, — наконец сказал он.

Девушка разочарованно выдохнула и шагнула за дверь, взявшись за ручку.

— Да!

Она сдала назад и обернулась.

— Подстригитесь.

Гермиона захлопнула дверь, за миг до этого услышав, как он усмехнулся. 

*** 

Она скользнула в полутёмную камеру, сразу различив его чёрный силуэт в тени угла.

— Я принесла её, — громко шепнула она, с шорохом протаскивая через порог просторную чёрную мантию, пропитавшуюся запахами тысяч трав, снега и крови. Щёлкнул замок, и она остановилась у двери, вся сияя и одновременно невыразимо, страшно страдая. Ибо Тоска — имя самой страшной муке.

— Что же так тихо? Вы бы тогда уж закричали, наверное, вас ещё не все услышали, — казалось, яда в голосе Снейпа за эти несколько часов значительно прибавилось. Он не двигался. Гермиона подошла ближе к решётке, опускаясь перед ним на колени. И вдруг не сдержала вскрика.

Под ним была целая лужа тёмной крови, влажно блестящая в свете потрескивающей лампы.

— Профессор, что с вамм-мф..?! — в панике начала было девушка, но его тёмный силуэт дёрнулся, миг — и её рот зажат холодной, как лёд, неожиданно грубой мужской ладонью.

— Прекращайте же вы эти вопли! — сквозь зубы прошипел его голос. — Здесь ещё тысяча людей помимо нас с вами, мисс Грэйнджер, и вы это должны знать лучше меня. Как же с вами сложно… — он медленно отпустил руку, выскальзывая ей между прутьев. Гермиона потрясённо смотрела на него огромными, круглыми, как у испуганной зверюшки, карими глазами.

— Я… я… я… я её принесла, — заплетающимся языком произнесла она.

— Я это уже слышал, и дай Люцифер, чтобы только я один. Дайте сюда. Я проверю, выполнили ли вы моё требование быть осторожной.

Гермиона просунула мантию сквозь решётку, и его изучающие худые руки бережно приняли её с той стороны. В течение минуты не было слышно ничего, кроме шороха ткани и крысиного писка за стеной.

— Да, — наконец раздался его хриплый голос.

— Что?

— Да, вы справились. Пять баллов Гриффиндору.

— Но за что?

— А за глупые вопросы я снимаю десять.

— Профессор, я всё сделала, вы можете хотя бы теперь объяснить мне, что происходит?

— Ещё минус десять баллов, и ещё по десять за каждый глупый вопрос.

— Вы невыносимы! — не выдержала она, чуть не плача.

— Ничего, вам недолго осталось меня выносить, — холодно парировал он.

Повисла тишина, только тяжело дышала от возмущения Гермиона. Дерзкая, требовательная гриффиндорка… сколько же чувств могло одновременно умещаться в этой маленькой слабой груди?..

В тишине шуршали крысы.

— Мисс Грэйнджер, вы верите в бога? — неожиданно спросил Снейп с искренним любопытством в голосе.

— Нет, — быстро ответила девушка. — А что?

— И почему же? — осведомился мужчина, пропустив её вопрос.

— Ведьмам не свойственно верить в бога, — вполне серьёзно ответила Гермиона.

Снейп усмехнулся, оскалившись в темноте.

— А вы не задумывались, что с вами будет, когда вы умрёте?

— Со мной ничего не будет, потому что не будет меня, — довольно мрачно заметила девушка. — Но почему вас всё это интересует?

— Вы боитесь смерти? — снова поинтересовался Снейп, игнорируя её вопрос.

— Нет… Уже нет. Я даже жду её, но когда она показывается, почему-то всегда бегу от неё… странно, правда… А почему вы спрашиваете?

Снейп промолчал, снова пропустив её вопрос мимо ушей и глядя в пол перед собой.

— А вам не кажется, — вдруг произнёс он, — что смерть — это свобода?

Гермиона поражённо смотрела на него, совершенно не зная, почему ей опять хочется им восхищаться.

— Нет, — немного подумав, ответила она. — Мёртвые не чувствуют свободы, как не чувствуют неволи. Им вообще неведомы чувства. Потому что их больше нет.

— Ах вот как вы рассуждаете… Хотел бы и я быть так же уверен в том, что меня просто больше не будет. Как это было бы просто — и красиво…

Что-то вдруг испугало Гермиону.

— Но профессор, ведь вы… вы ведь всё это не…

— Я просто хочу покоя, — сказал он, закрывая глаза. — Покоя и свободы.

— Но их можно найти и в жизни.

— Вы ведь сами знаете, — устало произнёс Снейп, не открывая глаз, — что это уже давно не так…

Казалось, он стал ещё бледнее, чем прежде, если такое вообще было возможно. Запали глаза в тёмных тенях, кровь на губах запеклась, руки стали мертвенно-белыми, и ещё ярче, чем раньше, проступала на предплечье словно чернилами выведенная Чёрная метка. Гермионе почему-то казалось, что ему очень больно.

— Скажите… — осторожно начала девушка, глядя на неё. — Почему она у вас… постоянно чёрная?

— Кто? — не открывая глаз, устало спросил Снейп.

— Метка.

Глаза открылись, внимательно посмотрели на Гермиону.

— А почему это вас интересует?

Девушка замолчала, поняв, о чём он.

— Идите. Я хочу остаться один.

— Я приду завтра перед рассветом.

— Как хотите.

Девушка встала, отряхнула колени. Пальцы Снейпа рассеянно перебирали складки мантии, лежавшей у него на коленях.

— Завтра вы… будете свободны, — попыталась улыбнуться она сведёнными губами.

— Да, — безразлично подтвердил Снейп. — Свободен.

Гермиона неуверенно задержалась в двух шагах от решётки.

— Скажите, профессор… и всё-таки можно я…

— Опять это ребячество, с поцелуями? — ровным тоном спросил он. — Нет. Это совершенно лишнее. Идите.

Пришлось подчиниться.

Он снова окликнул её, когда она уже была в дверях.

— Кстати, вы так и не подстриглись. А ведь вам бы и правда очень пошло. Жаль.

Дверь захлопнулась. 

*** 

Всю ночь за окном лил дождь, и Косолапус клубком сворачивался в её ногах на одеяле, прячась от вспышек молний, ударов грома и шума ливня. Как он там, думала Гермиона, глядя за окно, на размытые фонари, на бегущие по стеклу капли, тенями слёз стекающие по её лицу. Увидит ли она его ещё раз, или он снова обманет и сбежит, не дождавшись её?.. Зачем он говорил ей всё это? Почему согласился на её помощь, зная, что она работает в Министерстве — неужели верил, что она не выдаст его? Впрочем, почему же, он и не верил — знал… И как он собирался сбежать с помощью этой мантии? Чем она может помочь ему?.. Хотя конечно — не её дело…

Девушка встала и подошла к зеркалу — тонкая, бледная, как призрак посреди тёмной комнаты, включила светильник. Жёлтое пятно упало на ковёр, высветив туалетный столик и стул у окна и расчертив пол большими, резкими тенями. Три часа утра. Слишком, слишком мало… Времени всегда либо слишком много, либо слишком мало… Гермиона вздохнула и провела пальцами сквозь спутанную гриву. И вдруг вспомнила его последние слова.

«А ведь вам бы и правда очень пошло».

Девушка нерешительно собрала волосы сзади, посмотрела на себя в зеркало с одной стороны, потом с другой. Может быть, действительно попробовать? Или он просто издевался над ней, как всегда, а она снова приняла его слова всерьёз?

Но всё равно — разве она так много теряет? И ради кого…?

Она взяла ножницы. 


Полтора часа спустя она вышла на улицу, одетая в прежнее серенькое пальто и как-то тихо, странно счастливая. Ветерок трепал лёгкие светло-каштановые кудряшки, сделавшие её похожей на хорошенького мальчишку-сорванца, открыв мягкий овал лица и подчеркнув большие, трогательные глаза. Ему понравится, думала она, подставляя лицо мелким каплям, падавшим с ещё тёмного, предутреннего, жемчужно-серого неба, и беспричинно улыбаясь. Ему понравится то, что она сделала это… Ей было больно, как никогда. Невыносимо, сладко больно. Больно от сознания того, что она увидит его, сейчас, увидит его — и в последний раз.

Закрыв глаза, девушка тихо аппарировала с крыльца. 

*** 

Здесь дождь шёл гораздо сильнее, а у неё даже не было капюшона, чтобы укрыться от него. Тюрьма Азкабан никогда не встречала гостей открытыми дверями, так что ей пришлось простоять перед рвом с водой битых десять минут, пока не опустились окованные железом подъёмные ворота. Время уже не шло, а бежало, и ей тоже нужно было бежать, чтобы успеть за ним… Дементоры с лёгким недоумением проводили её, повернув закрытые капюшонами головы. Девушка была счастлива, но счастье это было настолько горьким, что его даже не хотелось у неё забирать. Пусть оставляет себе.

Она сразу поняла, что что-то не так, и сердце, до того бившееся тяжело, но ровно, заколотилось испуганно и часто-часто. Из коридора у камеры допроса доносились шаги и голоса людей. Чёрт, там же никого не должно быть в это время! Вдруг ничего не получилось, вдруг ничего не получилось из-за неё, вдруг он опоздал, потому что ждал её?!..

Сердце Гермионы упало, и она бросилась бежать ещё быстрее.

Шаг, шаг, ещё… раз-два, раз-два — громко бегут каблуки по каменному полу, но ещё громче пульсирует кровь в ушах, мечется, бьётся в обезумевшем сознании, в измученном сердце… успеть, успеть, боже, узнать, что там происходит, и…

Она вынеслась за угол, и в ту же секунду к ней обернулись семь пар глаз, среди которых она сразу и без труда узнала жёлтые глаза Руфуса Скримджера.

— Это она, — сказал кто-то позади него.

Гермиона недоумённо бегала глазами по собравшимся людям, смотревшим только на неё — худенькую девушку с мокрыми коротко стрижеными кудрями, одиноко стоящую перед ними в потемневшем от дождя пальтишке и узких брючках. Кто они? Что им нужно? И где Снейп?..

— Вы можете нам объяснить, мисс… — тот же человек что-то шепнул на ухо Скримджеру, и он уверенно продолжил, — …Грэйнджер, что случилось с вашим заключённым?

— А что случилось с моим заключённым? — решительно вскинув подбородок, дерзко спросила Гермиона. Она ещё не смела поверить в то, что ему всё удалось, что он уже сбежал, что всё позади… он на свободе, на свободе…

— Это я у вас спрашиваю, — с нажимом произнёс министр, глядя на неё в упор своими львиными глазами через прямоугольные очки. — Он был вверен вам. Или, быть может, вы получили от него чистосердечное раскаяние во всех преступлениях, что он совершил, и сжалились над ним, решив таким образом избавить его от казни?

— Надеюсь, я достаточно хорошо знаю его, чтобы с уверенностью заявить — вы никогда не услышите раскаяния от этого человека, — с прежней гордой отчуждённостью заявила Гермиона, твёрдо глядя в хищные жёлтые глаза. Они могут злиться, сколько угодно — они уже не поймают его.

— Разумеется, теперь мы его уже никогда не услышим! — с раздражённой иронией прорычал Скримджер. — Будет интересно послушать ваше признание в пособничестве преступнику. Узнаёте это?

И он швырнул на пол перед собой просторную чёрную мантию, мягкими волнами осевшую на каменные плиты. Гермиона испуганно сглотнула и поджала дрогнувшие губы, стараясь ничем не выдать своих чувств. Откуда… она у них? И что тогда со Снейпом?..

— Эта личная вещь заключённого, — продолжал Скримджер, не сводя глаз с её опущенных ресниц, — и она никак не могла попасть в его руки, потому что находилась тремя этажами выше него в камере хранения, пароль к которой знают только работники Министерства. Никто, кроме вас, к заключённому вчера не входил. Неужели вы и вправду думали, что мы ни о чём не догадаемся?

Послышались два-три мерзких смешка, и Гермиона гневно вскинула взгляд.

— Он маг далеко не последнего разряда, — напряжённо дрожащим голосом сказала она. — И кроме того, очень неглупый человек. Ночью его сторожили только дементоры. Он мог сбежать как угодно. И подумайте сами, с чего мне, министерскому следователю, выпускать преступника, почти что равному по опасности… Вы-Знаете-Кому?

— Вы… это называете… «сбежал»? — медленно произнёс Скримджер, подняв бровь на последнем слове.

— Как ещё, простите, я должна называть побег преступника? — раздражённо сказала Гермиона.

— Так вы… действительно ничего не знаете? — недоверчиво спросил министр.

— Я… а… постойте, в чём дело?

Люди Скримджера переглянулись. Сам он почти минуту внимательно смотрел в лицо Гермионе.

— Господин министр, — проговорила она совсем тихо, — скажите, что… произошло?

На миг воцарилась тишина, казалось, затихли даже крысы.

— Северус Тобиас Снейп, — наконец начал Скримджер, тщательно подбирая слова, — покончил с собой сегодня ночью. 


Она молчала, и лишь её бескровные губы исказила потрясённая, бессмысленная улыбка. Она молчала, и никто даже не представлял, от какой безумной боли разрывалось сейчас её бедное сердце. Капли дождя ещё сбегали на лицо по беспомощно сникшим, коротко остриженным кудрям, делающим её такой похожей на бойкого, озорного мальчишку, но никому больше не нужным… Как же всё глупо вышло…

Боже мой, она ведь знала, всё это время знала, что он сделает это… 


Потом они что-то говорили ей, а она всё никак не могла успокоиться, неудержимо рыдая, скорчившись на полу от невыносимой боли, крича им, чтобы ушли, чтобы они не трогали её, чтобы наконец-то оставили её одну… Ей больше всего на свете сейчас хотелось забыться, умереть, исчезнуть, сгинуть, чтобы никогда не слышать об этом, не знать этого, не сознавать, что он обманул её, обманул жестоко, бесчеловечно, безжалостно, воспользовался её готовностью пойти ради него на всё и… и что его больше нет, его — больше — нет!.. Дура, дура, боже мой, какая безнадёжная, слепая дура!.. Хотелось выколоть себе глаза, вырвать себе язык, разрезать стеклом вены, броситься под поезд, сделать что угодно, что угодно, господи, только бы не чувствовать этой безумной, нечеловеческой боли… «Вам не кажется, что смерть — это свобода?..» Конечно… он теперь свободен… свободен как никогда…

Когда наконец через час в камеру вошёл Скримджер, она всё ещё сидела, обняв себя за плечи, и, глядя в одну точку на полу перед собой, безотчётно покачивалась вперёд-назад. Его больше нет, снова и снова повторяла она себе эти пустые, уже бессмысленные слова, никогда неспособные вместить всего ужаса того, что они обозначали. Больше… нет…

Потом она безропотно выпила Сыворотку Правды, принесённую следователем, чувствуя какое-то удивительное облегчение от того, что сейчас расскажет им всю эту немыслимую правду, которую она так долго утаивала даже от себя. Не удивилась, когда ей зачитали обвинение в злоупотреблении служебными полномочиями и в пособничестве преступнику, не удивилась, когда её приговорили к лишению свободы, и только невольно содрогнулась всем телом, когда они назвали цифру. Пять лет. Пять лет бессмысленного, бесцельного существования за решёткой в сыром подземелье. Оставалось только надеяться, что она сойдёт с ума гораздо раньше…

А потом они оставили её в камере одну, наедине с шорохом крыс и всё ещё лежащей на полу просторной чёрной мантией. Только вчера он сидел там, по ту сторону решётки, истерзанный, бледный, но живой, живой, с блеском в тёмных глазах, с бархатом в хрипловатом голосе, с красивыми худыми руками, с язвительной улыбкой боли на тонких губах… а теперь его нет. Нет здесь. Нигде нет. Его вообще больше нет. А ведь он обещал ей увидеться, увидеться с ним, ещё один, последний раз…

Гермиона бездумно притянула к себе по полу его лежащую рядом мантию — всё, что ей от него осталось. Перебросила через колени, сжала ладонями, прижала к лицу грубую шероховатую ткань и так и осталась, закрыв глаза и вдыхая прохладный запах, которым она подсознательно наслаждалась все шесть школьных лет, запах тысячи трав, снега и крови. Его запах… а его самого больше никогда не будет рядом…

Девушка всхлипнула, притянула мантию ближе к себе, крепче сжав её в руках и ещё глубже зарываясь лицом в колючие чёрные складки. Подарить ему свободу и не жалеть об этом — это ведь и есть любовь?..

Странное ощущение под пальцами вдруг насторожило её. Что-то жёсткое и хрустящее прощупывалось сквозь тонкую ткань подкладки. Гермиона взволнованно переложила мантию на коленях, найдя что-то, на ощупь напоминавшее сложенный вчетверо клочок бумаги, запустила руку под подкладку и вытащила на свет небольшой пергаментный конверт.

Она развернула его занемевшими от холода, непослушно дрожащими руками. Боже. Почерк. Пренебрежительный, неразборчивый, тот самый, которым были нацарапаны все эти фразы под её школьными работами вроде «Перечислены все свойства. Выше ожидаемого» или «Пишите аккуратнее. Превосходно»…

Его почерк.

И она почувствовала себя так, словно её окатили кипятком, когда прочла первую фразу.

«Я был уверен, что вы это найдёте, мисс Грйэнджер. Я всегда знал, что вы умница, и что вы любите лезть, куда не надо».

Боже мой, он до сих пор язвит…

«Вы помогли мне. Можете считать, что я перед вами в долгу. Поцелуй Дементора меня бы уже не спас — на мне лежало проклятие Тёмного Лорда. Я не хотел говорить вам об этом, боялся, что вы обо всём догадаетесь и захотите помешать мне. Я не мог долго находиться вдали от Лорда, иначе проклятие начинало действовать, принося мне нескончаемую боль, а сам я истекал кровью. Умно придумано, верно? Когда меня посадили в Азкабан, от Тёмного Лорда я оказался отрезан, и проклятие начало сказываться. Шесть месяцев оно медленно разъедало меня изнутри. Мне просто надоело терпеть. Я и так терпел слишком долго. Вы ведь знаете, что это такое, не так ли? А здесь я наконец-то спокоен».

Странное чувство пустоты наполняло её душу, когда она читала это. Он прав, прав как всегда. Свобода. Свобода и покой. Долгожданный покой… он ведь был так нужен им обоим…

«Вы тогда сказали мне, что хотите смерти, но бежите от неё. Не бегите. Она милосерднее, чем жизнь. Я знаю, что вас посадят рано или поздно, и даже, скорее всего, вы уже сидите за решёткой, читая эти строки. Не бойтесь. Я всегда желал вам добра, но недавно подумал, а так ли оно вам нужно? Я хочу подарить вам кое-что большее. Я хочу подарить вам свободу»

Что-то липкое и холодное неожиданно наполнило её изнутри. Боже, неужели…?!

«…Нас всех, так или иначе, ждёт одно и то же, и я не вижу смысла десятилетиями дожидаться его самим, как все люди. Не подумайте глупостей, я никогда не любил вас. Но если когда-нибудь и был кто-то, кого я хотел видеть рядом с собой, то это были вы, мисс Грэйнджер. Честно говоря, мне даже немного жаль, что всё так вышло. Может, здесь будет лучше?..

Я оставил вам немного. Действует безотказно, мне вы можете верить. А вода найдётся в любой камере.

P.S. Я же говорил, что вам пойдёт эта причёска. А вы не верили»

Она вздрогнула и быстро осмотрелась. Такое чувство, словно он на самом деле здесь, рядом, и мгновенная, бешеная надежда, что всё это шутка, что сейчас он сбросит мантию-невидимку и посмотрит на неё, улыбнётся этой своей насмешливой улыбкой, и она снова услышит его голос, и снова он скажет ей «мисс Грэйнджер»…

…только никого в пустой камере не было. Лишь вода капала в лужи на полу. И где-то за стеной, попискивая, шуршали тюремные крысы.

Гермиона вздохнула и опустила глаза. И вдруг заметила маленький клочок бумаги, выпавший из конверта на каменный пол.

Подняла его, бережно развернула. В сложенной вчетверо странице, вырванной из какой-то средневековой книги, лежал тускло поблескивающий тёмный порошок. 

*** 

Не верьте им, ибо нет в аду мук, как в раю нет блаженства.

И примет приспешников своя Люцифер под крыло свое, как Сущий примет своя без различий меж ними.

Ибо затем лишь ждут Спорящие род людской, дабы собрать себе войско без числа и держать битву последнюю, зело жестокую, в коей решится удел мира сего.

Влечёт Люцифер на сторону свою всеми соблазнами земными, грехами зело искусительными, сим души легко получая, посему и войско Его день ото дня бесчисленней.

И ведая се, посулил Сущий людям Царство Небесное, коли пойдут с Ним, ибо ничего более не мог предложить Он им взамен на земле сей, Люциферу принадлежащей. И пошли за Ним, но лишь немногие сильные духом.

И впустил тогда Сущий пророков в мир, дабы наущали людей, что ждут их в стране люциферовой муки нестерпимые, зело жестокие, и лгали пророки Его, говоря так, и лгут поныне, ибо как и прежде ничего, кроме лжи, нет у Сущего. Но тщетно се, ибо как прежде идут во имя Люцифера многие и многие тысячи, не веря им.

И не верьте им, ибо Люцифер честен, но лжив Сущий, и сим предрешён удел мира сего.

Так, не верьте им. 

Гермиона несколько раз перечитала эти строки, и каждый раз они звучали для неё, как откровение. Если на самом деле всех ждёт одно, то для чего стремиться к свету, когда ты рождён для тьмы? К чему оставаться на этом берегу, где ты никому не нужен, если тебя ждут на том? К чему верить в любовь, если есть что-то выше любви — когда тебе хотят подарить свободу, и ты тоже готов отпустить, лишь бы только тому, кого ты отпускаешь, было от этого лучше…

Гермиона подняла жестяную кружку с причудливо переливающейся, чёрной, как смола, водой. И поняла, за что любит его. За то, что он знал, что ей нужно на самом деле. Ей нужно было отдохнуть. От надоевшей работы, от Рона, от Гарри, от месяцев войны и от этого изматывающего, нескончаемого одиночества — просто отдохнуть. Получить покой и свободу. Свободу и покой. Как же это просто… и как красиво…

Она невольно улыбнулась при мысли о том, что они будут сражаться плечом к плечу, когда придёт время. Но перед этой последней битвой их ждала ещё целая вечность безбрежного покоя, вечность, которую они подарят друг другу. И кому уже будет нужен этот скучно идеальный, пустующий рай?..

Почему ей не случалось задумываться об этом раньше?

Она с удовольствием откинула назад свои короткие мальчишеские кудряшки. Ему понравится, что она сделала это. И будет уже не важно, что он никогда её не любил…

Жаль только, что некому теперь будет кормить Косолапуса, промелькнуло у неё в мыслях, когда она закрывала глаза.

И как она могла сейчас об этом думать?

А впрочем, какая разница?..

Выскользнув из ослабевшей руки, кружка с металлическим лязгом покатилась по каменному полу.

И где-то за стеной с испуганным писком врассыпную бросились крысы.