Сегодня я снова пришла к тебе, Северус.
Пришла к твоему порогу и тихонько уселась на ступеньке.
Ступенька каменная, и сидеть на ней холодно, но я все равно сижу на ней до тех пор, пока озноб не охватывает меня всю.
От тягостной тишины по телу бегут мурашки.
Я пришла без приглашения, хотя и знаю, что непрошеные гости тебя всегда раздражали.
Но отсюда, от твоего порога, ты не сможешь меня прогнать.
Потому что твой дом теперь – это фамильный склеп семейства Снейп на маленьком, почти заброшенном кладбище.

Я буду здесь, пока не погаснет солнце и не потемнеет небо. Когда стемнеет, я отправлюсь домой, в свою одинокую квартирку. Там меня не ждет никто, кроме Косолапуса-младшего.

Знаешь, Северус, ты всегда был очень хорошим собеседником. Конечно, только в тех случаях, когда вообще был готов терпеть присутствие «несносной выскочки». Вначале. Потом это выражение стало нашей любимой шуткой. Ты умел выслушать, по крайней мере, ты делал вид, что внимательно слушаешь. Ты никогда не начинал кудахтать надо мной, как наседка, не предлагал выпить чаю. Ты не заявлял, хлопая меня по плечу, что все пройдет, потому что знал лучше многих других, что не стоит всерьез рассчитывать на это. 
* * * * * * *
Сорок лет назад…

Коридор больницы Святого Мунго. Конец ноября. Гарри так и не пришел в себя после сражения с Волдемортом, и колдомедики объявили нам – тебе, мне, Рону и Дамблдору, что надежды на это практически нет. 

Мой друг сгорел в костре войны, пепел от которой будет остывать еще долго. 
Я помню, как разрыдалась и осела на пол. А потом палата больницы Святого Мунго стала домом и для меня на целых два месяца. Рон приходил ко мне каждый день, приносил букетики цветов и разговаривал со мной фальшиво-бодрым тоном. После Рона являлось все семейство Уизли , а я отворачивалась к стене и отвечала, что никого не желаю видеть. Даже своих родителей. Приходил Дамблдор и долго в чем-то меня убеждал, но его слова не отложились в моей памяти. А потом стал приходить ты. Ты не ободрял меня, не пытался утешать , не говорил, что рано или поздно все изменится. Ты ведь прекрасно знал, как мне надоело слушать об этом каждый день. Иногда ты приносил мне зелья собственного изготовления, от которых я проваливалась в сон, не приносивший никаких сновидений. Где-то через месяц после того, как я попала в больницу, мне вдруг снова захотелось говорить с людьми. С тобой. И ты слушал. Слушал внимательно и даже, как мне показалось, жадно. Может, это твои зелья так действовали, но я не могла остановиться, и говорила, говор
ила…

Наверное, мой рассказ показался тебе бессвязным. Скорее всего, он и правда был бессвязным. Я говорила, запинаясь и захлебываясь, как будто любая минута могла оказаться последней. 

Я пыталась рассказать …о себе. 

Что у меня было, чем я располагала, если происходила из маггловской семьи? Если таких, как я, называли грязнокровками? Да, в Хогвартсе было много таких, как я, ну и что с того? Где мне было искать опору в новом для меня мире, с кого брать пример? Я добилась успехов в учебе, наверное, еще и потому, что мне некуда было отступать. Если тебя могут назвать грязнокровкой, то надо приложить все усилия, чтобы не назвали еще и тупой грязнокровкой. Вместе с Гарри и Роном мы сумели перенести удары судьбы, добивались успеха, старались быть надежной опорой для друзей и знакомых. И этот случай с Гарри стал для нас с Роном ударом. В мае Гарри одержал победу над Волдемортом, а в июле в «Пророке» и прочих газетенках появились идиотские статьи о сумасшествии Гарри и о том, что в теле Гарри теперь существует Волдеморт. Мерлин мой, да «Пророк» еще хуже маггловских таблоидов…Черт побери, Гарри победил в этой поганой «Последней битве», а эти газетенки словно решили убить память о нем, когда он даже не имел возможности себя защи
тить…

Как же я взбесилась тогда…Гарри, герой, спасший наш чертов волшебный мир от самого худшего, что только можно было себе представить, стал главным объектом для насмешек и издевательств в каких-то ничтожных газетенках.

Ты слушал молча, и в твоих глазах был интерес и желание узнать больше, но ты не задавал уточняющих вопросов. Только когда мой монолог иссяк и стало ясно, что мой бессильный гнев наконец-то вырвался наружу, ты заговорил:
-Мисс Грейнджер, надеюсь, вы не собираетесь и вправду осуществлять то, о чем мне рассказывали только что? Ну, знаете, сносить редакцию «Ежедневного Пророка» или , как Вы говорите, бить Фаджу его поганую морду?
Твой едкий сарказм подействовал на меня не хуже нескольких порций неразбавленного успокоительного зелья.
-Нет, конечно, - ответила я , впервые за многие дни ощущая вернувшуюся ко мне способность ясно и спокойно мыслить. А еще я почувствовала, что готова говорить о чем угодно, лишь бы не о Гарри.
-А могу я подать иск на этих газетчиков, профессор?
-Из этого вряд ли что-нибудь выйдет, - ответил ты. – Вы же знаете, мисс Грейнджер, что новая политика нашего Министерства подразумевает неограниченную свободу прессы. 
-Профессор, а Вы? Они же и про Вас много всяких гадостей написали.
Ты порылся в кармане и протянул мне платок. Помолчал немного.
-Мисс Грейнджер, что бы не писали в газетах, все равно людей, которые мне доверяют, очень мало. И их количество не изменится, даже если все газетенки скопом начнут превозносить меня до небес. Я вернулся на пост декана Слизерина и снова преподаю зелья. Профессора и некоторые родители учеников мне доверяют, а все остальное не имеет значения, - ты говорил медленно, и ясно было, что ты взвешивал каждое слово. – Сейчас очень трудное время, мисс Грейнджер, и для Вас, и для мистера Поттера, и для меня…да и для волшебного мира в целом. Это время действительно трудное, но ,если Вы сможете держать себя в руках, то многого сможете добиться . Да, сейчас Вы чувствуете безудержный гнев и отчаяние, но Вы не должны позволить им помешать Вашей жизни. Вы можете использовать это время, чтобы многому научиться. И позднее эти приобретенные умения будут Вам очень полезны.

Мы проговорили тогда несколько часов, но в моей памяти из всего разговора осталось лишь это. А когда ты ушел, я почувствовала, что совсем ничего не понимаю в этом мире. Через несколько недель мне стало лучше, и я вернулась домой.

* * * * * * *
Несколько раз в год я приезжала в Хогвартс повидать Дамблдора, Хагрида и Макгонагалл, а позднее – и проведать своих детей. А иногда, если чувствовала необходимость поговорить с тобой , я спускалась к тебе в подземелья. Наши беседы были долгими, и ты, бывало, рассказывал мне о своем детстве. О юности. О том, как стал Упивающимся Смертью. Я тоже много рассказывала о себе, иногда рассказывала такое, о чем, как мне казалось, я к тому времени давно позабыла. 
Случалось, мы и не говорили ни о чем, а просто подолгу сидели в твоем темном мрачноватом кабинете и смотрели на горящие свечи. 

Наши встречи были редкими, мы ведь оба были занятыми людьми, так что виделись мы не чаще одного-двух раз в год. Мы о многом говорили, и мне казалось, что мало кто понимает меня так хорошо, как ты.
А если принять во внимание твои успехи в блокологии – единственной науке, которая мне так и не поддалась, то можно сказать, что так и вправду было. И только в твоем обществе у меня возникало ощущение полной свободы и покоя. Думаю, потому, что за те несколько лет, что прошли после победы над Волдемортом, ты все-таки смог обрести мир и покой, в которых так нуждался, и даже смог поделиться ими со мной. 
Иногда я задумывалась над тем, что же нас связывало с тобой, Северус… Не любовь, не дружба, не постель , а всего лишь периодическое зализывание душевных ран.
* * * * * * *
Десять лет назад…

Кто-то из старост спустился к тебе в подземелья, чтобы узнать, почему ты не пришел на урок, и обнаружил тебя мертвым. Тебе было семьдесят лет. Эксперты из аурората, производившие расследование, объявили, что не было найдено ни следов отравления, ни следов магического воздействия. Просто остановилось сердце.
И когда было сделано официальное заявление, кто-то из присутствующих газетчиков обронил фразу:
- Сердце? А оно у него вообще было?
Я стояла рядом. Слава Мерлину, Рон перехватил мою руку прежде, чем я успела выхватить палочку. В глазах потемнело, и единственным, на чем я тогда смогла сосредоточиться, была мысль о том, что я ни под каким видом не должна показывать всем этим пираньям, что я …плачу. 

На кладбище присутствовали Дамблдор, Макгонагалл, Хагрид, Тонкс, Рем Люпин и мы с Роном. Ах да, собралась еще небольшая толпа борзописцев.
Я подошла поближе к Дамблдору и услышала его тихое бормотание:
- Теперь, Северус, ты точно свободен. От всех долгов.
Волшебники живут очень долго, и Дамблдор – не единственный тому пример. Ты, Северус, не прожил и двух третей отпущенной тебе жизни. Почему так? У тебя спросить уже не получится. 
* * * * * * *
Мы вернулись домой. Рон целыми днями пропадал в Министерстве , я тоже работала, а наши дети уже пытались сами строить свою жизнь. А я почувствовала, что в моей жизни образовалась всепоглощающая пустота, которую практически ничем невозможно было заполнить. Я жила, как автомат, выполняла свои функции жены, матери , руководителя научной лаборатории … Но это была уже не я .

Какая-то часть меня умерла вместе с тобой, Северус. Я ощущала в себе огромную ледяную пустоту, и сердце бешено колотилось о ребра. Мне тебя отчаянно недоставало. Недоставало тебя и того ощущения покоя и полного умиротворения, которое возникало у меня в твоем присутствии. Потом я постепенно отдалилась от своей семьи, и, когда Рон сказал, что хочет развода, я не стала его отговаривать. 
* * * * * * *
С тех пор прошло много лет, Северус. Я прихожу к тебе чаще, чем раньше. Иногда я тихонько рассказываю тебе о том, что происходит в моей жизни. О том, как ко мне приезжают дети. О бессоннице, которая мучает меня последние три года. О научных статьях, которые я пишу время от времени.

А иногда, вот как сегодня, я просто молча сижу на каменной ступеньке. Да и о чем мне рассказывать? Разве что-нибудь на свете имеет хоть какое-то значение по сравнению с тем, что я пришла к тебе, Северус?

Я пришла к тебе.
Лучшему в мире.


* * * * * * *
Как эхо в памяти звучат шаги
В тот коридор, куда мы не пошли,
К дверям, что так и не открыли,
Ведущим в сад, цветущих полный роз. **

fin

** - Стихотворение написано Т.С. Элиотом (сборник "Четыре квартета)