Я чувствую, как дрожит земля от наносимых ей ран. Я слышу, как стонет эта толща грунта, скрывающая нас от творящегося на его поверхности хаоса.

Мне кажется, что стены нашей норы, которую мы именуем домом, сужаются. Становится трудно дышать. Клаустрофобия приветствует меня.

Я иду к нему. Недвижимый и бессознательный, он спасает меня от сумасшествия и приступов удушья.

Я ложусь рядом, пристроив голову на его плече. Грязная ткань сюртука, пропитавшегося мужским потом, жесткая, и ее прикосновение к коже мне неприятно. Но я ничего не могу сделать. Скорее всего, его одежда зачарована, потому что расстегнуть пуговицы не получается. А палочки, чтобы одним взмахом снять заскорузлую одежду, у меня давно уже нет.

Задыхаюсь. Пытаясь подавить приступ удушья, стараюсь глубоко дышать, закрываю глаза и представляю, что лежу в кровати с любимым мужем, а через распахнутое окно проникает легкий ветер, колышущий занавески, и слышно пение птиц. И лежим мы не на черных от мокрой земли досках, а мягкой, воздушной перине. Мне кажется, что я слышу звонкий смех наших детей, бегущих босиком по дому к спальне своих родителей, чтобы, с визгом ворвавшись в комнату, забраться к нам на постель и наперебой рассказывать какие-нибудь милые глупости.

Приступ прошел. Хлопает дверь, и я вздрагиваю всем телом. Наше подземное убежище плохо скрыто от посторонних глаз: деревянная крышка люка, ведущего в выкопанный моим отцом погреб для хранения продуктов, скрыта лишь обломками нашего дома.

Облегченно вздыхаю. Это мама. Я узнала ее по шарканью ног. Сорокавосьмилетняя красавица-маггла. Она теперь похожа на дряхлую старушку, едва передвигающую ногами. Еще полгода назад, несмотря на победу Лорда, повсеместное истребление магглов и уничтожение нашего дома, она была полна энергии и оптимизма, стараясь превратить наше вынужденное убежище в подобие уютного дома. Но месяц назад, уйдя наружу в поисках еды, не вернулся папа. И каждый день мама, возвращаясь с очередной бесплодной попытки найти своего супруга, стареет разом на десятки лет.

Папа... Маленький и смешной, с появившимся от маминой стряпни брюшком, всегда несобранный, словно витающий в облаках, и несерьезный, как ребенок. Именно он, не испугавшись запачканного кровью черного гостя, сообщившего о грядущем нападении на наш дом, практически мгновенно принял решение спрятать нас с мамой в погребе для продуктов.

Я помню, как ужасно давно, целых два года назад, когда мы еще жили мирной жизнью, мой отец под впечатлением от какой-то телевизионной передачи решил соорудить под нашим домом погреб. Как жутко ругалась моя всегда спокойная мама на комья земли и древесные опилки, которые мы разносили на своих подошвах по всему дому. Я помню, как она обвиняла отца в бесполезности подземного помещения при наличии в доме холодильника и даже в его опасности, ведь отец по профессии все же был дантистом, а не строителем.

Думаю, когда стали рушиться балки нашего дома, а сквозь появляющиеся щели и дыры полетели лучи заклятий от разгоравшейся на улице битвы, моя мама возблагодарила Господа Бога, пославшего ей такого супруга, который с упрямством, достойным самого упертого осла, несмотря на ее крики и ругань, все-таки достроил этот погреб.

Улыбаюсь запекшимися губами, вспоминая, как награждал меня этим эпитетом — «упрямая ослица» — профессор Снейп. Именно он предупредил нас о грозящей опасности, именно он принял на себя летящий в моего отца луч проклятья, именно он лежит сейчас бессознательный на грязных досках вместе со мной.

Прошло уже полгода с того момента, как мы с папой под деревянным дождем рушащегося дома с трудом затащили в погреб потерявшего сознание Северуса. С тех пор он не приходил в себя.

Я давно стала звать его по имени. Он не возражает. Да и какие могут быть формальности, когда я каждую ночь сплю рядом с ним, а днем кормлю его овощным бульоном через коктейльную трубочку, массируя горло, и, радуясь, что волшебники не носят под мантией брюк, подмываю его.

Я чувствую, как запахло гарью. Это мама разожгла огонь и поставила вариться мелкий картофель — единственное, что осталось у нас из еды. Заслезились глаза, и запершило горло. Но нужно потерпеть. Огонь мы разжигаем всего на несколько минут один раз в день, чтобы не задохнуться в этой земельной каморке угарным газом. Мы с мамой могли бы есть и сырой картофель, но Северусу нужен питательный бульон, и поэтому мы вынуждены зажигать в погребе огонь.

Еду, которую папа приносил в только построенный погреб, дабы показать своей жене полезность сооружения, мы давно съели.

Я до сих пор помню такое гордое выражение папиного лица, когда я, приехавшая из Хогвартса на каникулы, с ошарашенным видом рассматривала заставленные различными консервами и непортящимися продуктами полки в погребе. Сейчас у нас остался только мелкий картофель, погрызенный мышами.

Папа... Как я скучаю по нему. Я всегда была его любимицей, папиной дочкой. Он всегда баловал меня. Я молю Бога, чтобы он был жив.

В одной из своих вылазок папа случайно наткнулся на мистера Уизли, который и поведал нам о Сопротивлении. Я с облегчением узнала, что все мои друзья живы, а Гарри возрождает Орден Феникса, распавшийся после смерти Дамблдора, и к нему присоединяется множество волшебников, живущих в разных уголках мира.

Мы были счастливы появившейся надежде и, когда мистер Уизли, сочувственно оглядев наше жилище, признался, что пока не может забрать нас с собой, но при первой же возможности пришлет для Северуса колдомедика, мы не расстроились. Нам было уютно в нашем маленьком мирке. До тех пор, пока не пропал папа.

Я чувствую, как сотрясается земля. Гораздо сильнее, чем обычно. Я падаю с досок нашей с Северусом импровизированной кровати от ужасающей силы толчка, будто на нас сбросили бомбу. Поднимаюсь на ноги и понимаю, что ничего не слышу. Я оглохла?

— Гермиона, — сиплый голос мамы.

Я подбегаю к ней и помогаю подняться. В ее глазах я вижу безумную надежду. И до меня доходит. Я не оглохла. Просто вместо криков боли и грохота рушащихся зданий — Тишина, пугающая своей неизвестностью и дарующая нам надежду.

Мы поднимаемся по лестнице и с опаской выходим наружу. Я так давно не была на поверхности. С тех пор, как спустя два дня после нашего добровольного заточения под землей я отправилась на площадь Гриммо в надежде встретиться с Гарри или кем-то из Ордена. Я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю, как меня, еще не успевшую уйти далеко от дома, поймали Пожиратели. Приняв меня, без палочки, одетую в обычные джинсы и футболку, за магглу, они не убили меня, хотя долго и мучительно насиловали, а, натешившись, просто оставили лежать, растерзанную и опустошенную, посреди улицы. Я ползла до дома на животе, в кровь сдирая кожу, думая только о мягких руках матери, добродушной улыбке отца и недвижимом молчаливом Северусе. И я не смогла заставить себя снова выйти на улицу за помощью.

Я вижу, как рассеиваются над нашей головой черные тучи, открывая голубой небосклон, и уходит липкое ощущение холодного ужаса, вызванного дементорами.

Из-под разрушенных домов вылезают оставшиеся в живых магглы. Они жмурятся от ярких солнечных лучей. Их лица ошарашено-изумленные. Они до сих пор не понимают, что происходило эти полгода. Стирателям памяти предстоит огромная работа.

Я вижу, как с громким хлопком аппарируют недалеко от нас люди, и вздыхаю с облегчением, боясь поверить, что наши надежды сбылись.

Гарри с Роном бегут ко мне навстречу. Они обнимают меня. Рон громко говорит, захлебываясь словами, но я слышу только шепот Гарри:

— Я сделал это. Я сделал это. Я его убил.

Я чувствую, как намокает моя рубашка от его слез, и хочу погладить его по голове. Но моя рука замирает в воздухе, когда я вижу низенького, пухлого мужчину, спешащего к нам. Мама с каким-то грудным стоном бросается к нему.

Папа... Я падаю на колени. Мне кажется, я не выдержу такого переизбытка эмоций.

Папа поднимает меня на руки, и я, прижавшись к нему, такому теплому и такому родному, плачу. Впервые за полгода нашего заключения. Мама обнимает нас обоих, и я думаю, что теперь она уже никогда не будет походить на инфери.

Мы спускаемся в погреб. И только тут я замечаю мадам Помфри и мистера Уизли. Колдомедик водит палочкой над бессознательным телом Северуса.

Я вижу, как сжались в кулак тонкие пальцы, и дернулись веки. Я прошу отца поставить меня на ноги и подхожу ближе к Северусу.

Абсолютно белое лицо и бескровные губы резко контрастируют с его черными глазами. Он внимательно смотрит на меня. И мне чудится в его взгляде что-то похожее на маленькие босые ножки на холодном полу дома, звонкий детский смех, колыхающиеся занавески, пение птиц и мягкую, воздушную перину.