Нет в мире постоянства. Тысячелетние стены могут не выдержать удара, дружеские руки не оградят тебя от разочарований, и самые надёжные плечи могут в один момент оказаться недостаточно широкими. Но всё равно надеешься на их защиту. Тяжко, когда предают все одновременно. Когда замок, который ты считала своим домом, выводит тебя длинными коридорами к ловушке, когда мужчина, которого ты ни разу не обманула, так легко отказывается от своих обещаний, когда тебя предаёт собственное тело и разум. Кого упрекнуть в собственных ошибках? Если сама до сих пор не понимаешь, где же ошиблась?

Я всё делала правильно. Может, слишком правильно? А как иначе? Может, когда речь идёт о чувствах, совесть — плохой советчик?

***

Треллони, конечно, была мошенницей, но видела куда дальше, чем позволял её нелепый стеклянный инвентарь.

«У вас ни грана воображения, ваше сердце такое же сухое, как страницы учебников, к которым вы привязаны навсегда»

Как любое настоящее пророчество, оно обнаруживает свой истинный смысл, когда события, предсказанные им, уже свершились.

У меня бездна воображения. Книжного, учебного. Я ведь и жила, по большей части, в перерывах между перелистыванием страниц. Там - герои и рыцари, а здесь - день рождения , и мама с папой всегда рядом. Что тебе подарить, принцесса? Эту книжку про историю крестовых походов? Или эту - про эпоху Великих географических открытий? Мир за страницами мал, узок и насквозь прозаичен. Мир на страницах больше, шире и куда интереснее. Что с того, что я немножко застряну в нём? Или чуть-чуть размою его границы. Ровно так, чтобы сказка не кончалась?

Если надо было закрыть книгу и заняться повседневными делами, я не расстраивалась. Ведь стоит чуть-чуть напрячь это самое воображение, и мир с книжных страниц шагнёт к тебе сам. Легко и непринуждённо. Надо только верить в чудо. Все хорошие книги советуют верить в чудо. 

Кто же знал, что книги обманут…

Моя воображаемая сбывшаяся дружба. Сколько в тебе было книжного… Извиняло меня лишь то, что примеры натуральные были такие, что в сказке не сказать. Даже в страшной. Ну, не на мародёров же мне было равняться? И не на Лаванду с Парватти. И не на Дамблдора с… О нём — не сейчас. Кто ещё в списках? Никого, живых то есть.



Мы друзья? В это с трудом верилось в течение семи лет учёбы многим, иногда не верилось нам самим. Периодически из нашего ансамбля выпадал то один, то другой — и мы понимали, что ни соло, ни дуэтом никто из нас существовать не может. И всё же Трио распалось. У кого из нас первым отказало чувство гармонии? И когда?

Кто верит в дружбу между мужчиной и женщиной, просто не знает нужных определений.

Нас всех растащила в сторону любовь. Такая вот у неё великая сила. В английском - это чувство обозначается одним словом; да, есть ещё много чего в довесок, но любовь - только одним. А у греков таких слов было шесть. На любой вкус, цвет и запах.



Наши отношения с первого курса - это чистая прагма. Любовь по расчёту. Зачем я была нужна им? Чего больше было в этих отношениях: человеческой искренности или животной рассудочности? Я отставлю в сторону вопрос с учёбой. Это просто несерьёзно. Чтобы им помешало закончить Хогвартс? Неужто недостаток способностей? Ну да, занимайся они своей домашней работой самостоятельно - на шалости оставалось бы значительно меньше времени. Но пример Фреда и Джорджа и этот довод разбивает в пух и прах.

Тогда зачем? В одиннадцать лет мальчишки не дружат с девочками - это неправильно. Чистокровные сторонятся магглорождённых - сказывается огромная разница в житейском опыте. Разгильдяи и хулиганы ищут компанию себе подобных, а не включают в неё отличниц. Именно по этой причине мы так крепко сдружились. Какой подросток откажется бросить вызов тому, что старшие считают правильным? Я была трижды неправильной, а Гарри всегда привлекал протест. У него какая-то мания всё делать наперекор. Если бы пергаменты были линованными, он писал бы поперёк.

Когда ушёл Рон, мы сидели и вымораживали каждый своё горе в разных углах палатки. А согреть друг друга так и не получилось. Моё сердце покрывалось инеем отдельно, его вера в наш успех - отдельно. Для всех моё чувство к Рону было загадкой. В этом мальчике всё было не… Не как у меня! Но он с первого курса был словно ожившая сказка. Человек из другого мира, и отношение к окружающему у него тоже было сказочным, то есть понарошку. И все семь лет именно Рыжий доказывал мне, что невозможное - возможно. Волшебство алогично, и Рон был воплощённое волшебство. Волшебство удачи, чудо случайности, магия веры. Вы когда-нибудь пробовали завоевать солнце? А я считала, что мне это удалось. Совершила невозможное. И я держала его в ладонях и не обжигалась. Но вдруг что-то перегорело, и я осталась в полной темноте. Словно и не солнце это было, а карманный фонарик. И в нём сдохли батарейки.

Бесполезная вещь.

Гарри согревало имя Джинни на карте Мародёров, а у меня не осталось ничего. Только тягучая, нескончаемая мысль: не нужна… Никому. Во всем огромном мире нет места ни для меня, ни для моей любви. 

Рон вернулся, а солнце не взошло.

Как я берегла оставшиеся крохи тепла, как пыталась снова раздуть своё чувство до размера сверхновой, но после Победы и мне и Гарри пришлось на собственном горьком опыте узнать, что свет рыжего семейства включает в себя чудовищный радиоактивный спектр. И ты не живёшь, ты мутируешь. Глотаешь чужое горе, пьёшь чужую радость, служишь знаменем, работаешь символом. Через год нам обоим стало невыносимо тошно. Я прилагалась к Рону, а Гарри к Джинни. Со всеми нашими титулами и заслугами. Они оба - яркие и публичные, мы - уставшие и измученные. Когда Гарри категорически отказался устраивать пышную свадьбу в канун годовщины Победы, наш квартет разругался вдрызг. Рон принял сторону сестры и потребовал от меня выбрать. И наперекор я выбрала. Не его. И снова мы остались вдвоём. Пустота притянулась к пустоте и породила пустоту. Мягкую, не ранящую, тёплую. Обманчивую и глубокую. Она была между нами и поджидала, когда её наполнят. Любовь-дружба. Филиа. Уютная ложь. Нам обоим этого было мало. Но мы старались.

Мы не могли наполнить мир друг другом и затягивали в нашу общую пустоту… что попало. Так и появился в нашем доме Северус. Как результат стараний.

Зачем Гарри так упорно добивался дружбы с ненавистным прежде преподавателем? В общем, это понятно, и по Фрейду объяснимо… А я теряла самообладание при одном Его появлении. От ужаса. Потому что масштаб наших потерь был так же несопоставим, как масштаб наших личностей, и при всём при этом он так же не жил. Это не просто пустота — это чёрная дыра. Моё будущее? Моё настоящее. Карманный ад. Ничто, в котором нет надежды. А Гарри не замечал. Просто потому что любил. Всё ещё любил Джинни. А она повзрослела, наигралась и однажды пришла за своим.

Мерлин, благослови аппарцию. Если бы не мгновенное перемещение, не знаю где и как бы я провела эту ночь после бала. Представляете: маггловский мир, такси, он молчит, она молчит. Кино. Долгое. Немое. А так всё молчание свелось к неловким секундам и простому решению: мы разошлись по разным кроватям. Чтобы не спать. Тогда мне всё казалось очевидным и не подлежащим обсуждению, и ещё я паскудно и мелочно струсила. Начни мы выяснять отношения — обязательно всплыл бы вопрос о том, что я вообще делала на балконе за портьерой, перед закрытыми дверьми. Рассказать про Северуса? А что рассказывать?





После маскарада прошло несколько недель. Гарри отсиживался на работе, я бродила по дому совершенно потерянная. Вот ещё недавно это было человеческое жильё. Моё жильё. А сейчас я словно на сцене, среди плоских и аляповатых декораций. Со стороны - всё натурально и красочно, а если смотреть, как я, близко-близко, то видно - какое же всё бутафорское. Как мой брак, как моя жизнь. Спектакль. Бездарный фарс.

Сова постучалась в окно, принесла почту.

На развороте «Пророка» - большая статья, посреди текста несколько снимков. Тот старый, с Турнира, где я и Гарри; фото с выпускного - я, Гарри, Рон и Джинни; наша свадебная фотография. Периодически она разрывается пополам, и та часть, на которой изображена я, комкается, съёживается, а на образовавшемся пустом месте возникает изображение Джинни в белом платье. Разрыв исчезает, словно кто-то молнию застегнул. Фото снова целое, Гарри на нём неизменно счастлив. Такая вот мультипликация.



Прочитать газетную версию краха собственной семейной жизни, наверное, было бы познавательно, но мой гносеологический энтузиазм забился в глубину сознания и не подавал признаков жизни.



Кусок текста, выделенный курсивом, я всё-таки пробежала глазами.



«…Мы все знаем Гермиону Грейнджер, как Героиню, девушку с железными принципами, стальными нервами, несгибаемой волей. Надо ли говорить, что эта гриффиндорская валькирия прославилась и как талантливый организатор. Но возможно аврору не нужна боевая подруга двадцать четыре часа в сутки? Возможно, дочь Молли Уизли больше знает о домашнем тепле, о том, что и у самых отчаянных храбрецов бывает нежная и ранимая душа?…»

Буквы прыснули в сторону, словно жирные тараканы, никакое это не колдовство — обычные слёзы.



Мысли разбегаются, и больше всего хочется жалости. От кого угодно!



На улицу не выйти - наверняка прорва репортёров караулит. Да, и куда я пойду? Обратно в Хогвартс, плакаться в мантию Минервы? Разве ждут меня где-то ещё? Северус? Думая о нём, я оказалась у дверей мужниного кабинета. Гарри всегда из запирал. Не только на ключ, не столько от меня. Но он в отношении служебных тайн - настоящий параноик. А тут приступ паранойи случился у меня: вдруг, Джинни уже давно водила меня за нос, вдруг, это всё заранее оговорено. Им просто нужно было время, предлог, и я - что-то вроде удобной ширмы. Сейчас понимаю, что логики в этих сомнениях ни на ломанный кнатт, а тогда меня словно накрыло. Защита на двери была не просто снята, сметена. Но стоило войти в кабинет и задуматься, что, собственно, и как я буду искать, как весь запал вышел. Стало так противно и гадко. Совершенно без сил я опустилась в кресло за столом. Напротив, в стене, находился сейф. А в нём, по старой памяти, Гарри держал несколько весьма сильнодействующих препаратов, в том числе и моего изготовления. Мне сейчас определённо нужен был один, под названием «Скарлетт». Или «я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра». Алая жидкость — снотворное, релаксант, успокоительное. У военного детства и Круцио есть множество неприятных последствий: победителей не судят, их отправляют в психиатрические лечебницы. Для примирения с реальностью. Оплакивать, сожалеть, снова оплакивать невозможно до бесконечности. «Скарлетт» позволяла отодвинуть запоздалые сожаления на потом без ущерба для психики. То, что мне сейчас и было нужно!

Повозившись с полчаса и изрядно притомившись, я вскрыла сейф. Сигнальные чары даже не пикнули. Пробирки, колбочки, бумаги, всё не то.. а.. вот… Тёмное стекло, притёртая пробка.

Во флаконе, вопреки ожиданиям, оказалось совсем не зелье, а серебристая субстанция. Воспоминания.

Сейчас я всё и узнаю!



А потом напьюсь.

Крепка, как смерть любовь, черна, как преисподняя, ревность… или как-то так?

Знаете, что такое настоящая боль? Это когда ты понимаешь, что твоё вселенское страдание не боле чем комариный укус.

Нет, я всегда знала, что Северус на этой войне жертвовал беспрерывно: здоровьем, свободой, друзьями или возможностью их иметь. Совестью тоже, хотя, что для слизеринца - совесть? Знала, но не понимала. Теперь понимаю. Здоровье и свобода - это много, совесть тоже немало, но это ещё не весь человек. А он отдал всё, совсем всё. Стремления, желания, мечты, надежды, первую и, будем честными Гермиона, - единственную любовь. Ту самую, для которой есть только одно слово в английском языке. Чем ты можешь это заполнить?



Что предложить?



Я забыла про Гарри, я не думала о Джинни, мне в один момент перестало волновать то, ради чего я только что вскрыла сейф собственного мужа, вломилась в чужую тайну. Словно вихрь закрутился вокруг, пространство комнаты выламывалось из привычных трёх измерений, искривлялось, потом распалось на фрагменты. Почувствовав знакомый рывок возле пупка, я успела краем сознание отметить: аппарация, непроизвольная. Реально описанных случаев около десятка, а меня уже швырнуло на кучу листьев возле дома Северуса.



Хочется верить, что он всё это время ждал меня. Но не стоит обольщаться. Особенно после увиденного — не стоит. Однако, дверь распахнулась прежде, чем я успела подняться и отряхнуться. Северус ошарашено взирал с крыльца на явление Гермионы Поттер. В тапках на босу ногу, в домашних плюшевых брюках и с тлеющим «Пророком» в руке. Он зыркнул по сторонам, в один длинный шаг оказался рядом с мной и зашипел на ухо.

— С ума сошла. А если кто увидит?

Потом отобрал у меня газету, развернул её, хмыкнул и выбросил в ту самую кучу листьев. 

— Для отхожего места она уже не годится. Пойдём в дом.

Похоже, я ошиблась, и за эти несколько недель мой почти бывший муж так и не посетил моего почти будущего любовника.

- Послушай, - Северус вздохнул, - всё это, - он кивнул в сторону, - суета и накипь. Сейчас ты злишься, Поттер чувствует себя виноватым. Уизли, оба, даже не представляют масштаба бедствия. Эта рыжая красотка просто привыкла, что все перед ней валятся, словно она ходячий Пертификус, а уж бывшего поклонника помучить - сам Годрик велел. Флирт, игра и ничего больше. Твой муженёк ещё помается с месяц, а там и весна подойдёт к концу, перестанут орать коты, гормоны придут в норму… А ещё через два месяца,- его голос стал жестче, - ты его простишь. Ничего не было. Между ним и Джинни, между мной и тобой. Ничего непоправимого не случилось. Пока.

— Ты так считаешь? Ты же был там!

— Был. 

Северус развернулся на пятках и отправился на кухню. Кофе варить. Я последовала за ним на совершенно ватных ногах. Присела, как сиротка, на краешек стула и застыла, наблюдая за его размашистыми, уверенными движениями. И пока Северус священнодействовал над мельницей, туркой и чашками, я размышляла над его последними словами.

Апрель на исходе, весна в разгаре. 

Может, в этом всё и дело? Как говорил Люпин, в каждом из нас спит зверь. Во мне он спит очень крепко, и просыпается некстати. Как сегодня. А вот Джини озверевает с начала марта и до конца февраля, видимо. Как только в поле зрения оказывается любой половозрелый альфа-самец. Я к ней, конечно, несправедлива. Джини не шлюха, она - воплощённый эрос. И её брат тоже. В них слишком жизни. Они оба яркие, горячие. Рядом с ними так тепло, мне ли не знать? Только для ледышки, вроде меня, это смертельно опасно. А Гарри ещё может отогреться.

- Прости его. Он не понимает, что натворил, - его голос такой печальный. Он словно умоляет. Вот только кого? Меня? Лили? За кого он просит…нас? За себя? За него?

Насколько мы похожи? Я и она? Он и Гарри? И насколько схожи обстоятельства? Эти его воспоминания. Насколько они похожи на мои? Нет, не обстоятельствами, а общим ощущением непоправимости происходящего.

Весь день, сотканный из противоположностей: невесомый свет в зале и ослепительная ночь. Жар, толпа, суета и Гарри, который всего этого не видел, а видел только одну Джинни. А ещё я, потерявшаяся и потерявшая, Золушка, чей побег с бала никто и не заметил. И Северус, который закрыл за мной двери. Все двери. Я стояла за какой-то тяжёлой тряпкой , ощущая одновременно капкан его рук, ещё не обретших своё право на меня, его дыхание в шею, свой страх быть обнаруженными, жалость к Гарри, и общую нелепость ситуации. Душно, горячо, стыдно. Мне казалось, я утону. Вот ещё две фразы, полшага в сторону и навстречу, не моих, не туда.

Я ведь что-то сказала, я помню. Джинни выглядела удивлённой. Гарри? Гарри не выглядел никак. Я взяла его за руку, словно ребёнка, и увела в карнавальную круговерть. И думала не о нём, не о ней, а о Северусе, чей взгляд буквально ощущала спиной. Он остался за портьерой, уверена - досматривать шоу до конца. А поскольку слова гриффиндорство-благородство-идиотство для него синонимы, получил немалое удовольствие от нашей милой семейной драмы.

Он, я знаю, не ожидал такого развития событий. Но зато лишний раз убедился в том, что когда дело касается сердечных дел, люди не делятся на слизерницев и гриффиндорцев. А только на тех, кто умеет отвечать за свои поступки, и тех, кто предпочитает не отвечать. Гарри, если подумать и вспомнить, всегда сторонился объяснений. В мечом наперевес против кого угодно, это -пожалуйста, а сказать: ухожу, не люблю, он смог бы только на смертном одре. Как же, гриффиндорец нарушает данное слово!

- Ты этого хочешь, Северус? - я вопрошаю его макушку, потому что сам профессор склонился над чашкой.

— Что? Извини, я задумался.

-Ты хочешь, чтобы я простила? - мой голос звенит от отчаяния.

Северус смотри не на меня, он смотрит куда туда, в своё прошлое. Можно подумать, там есть ответы к моему будущему.

- Я хочу, чтобы тебе не пришлось потом жалеть, - произносит он ровно. 

Эх, было бы мне пятнадцать — прослезилась! Но я немного старше. Примерно так на целую жизнь и рухнувший брак. Достаточно сходить замуж один раз, чтобы перевести эти слова максимально близко к контексту. 

«Я тут не при чём» — вот что это на самом деле значит.

- Спасибо за кофе. Пойду я, - оторвать себя от стула оказалось намного проще, чем я думала. Всё таки определённость - это хорошо. Даже если всё определённо плохо.

Я так и не узнала, что могло произойти по окончании весны с моей семьёй. Потому что, когда я вернулась домой, семьи уже не было. Гарри успел собрать вещи и уйти из дома. Он оставил длинное письмо покаянного содержания. Он бы не успел написать его за те полчаса, что меня не было дома, значит, всё обдумал заранее. Значит, решение окончательное и обжалованию не подлежит. Время остановилось, а потом судорожно дёрнулось и снова пошло, понеслось, помчалось. Работа - пустой дом. Дом - пусто на работе. Так прошло около двух недель, кто-то навещал меня, кажется… Не помню…

А потом Гарри вернулся.

Чтобы поговорить.

Он мялся на пороге когда-то нашего дома, словно колядующий подросток с сорванным голосом. Бледный, несчастный, от того что сейчас ему придётся сделать. Бросить меня. Я с ним осталась - а он меня теперь должен бросить. И самое поганое в том, что я понимала - Гарри прав. Чтобы Северус потом не говорил, благородных расшаркиваний тут быть и не могло. Ни роз с шампанским, ни последнего «прости», ничего романтичного. Всё наше гриффиндорство заключалось в одном: нам невыносимо тяжко было причинять боль друг другу. Вот чего наш профессор категорически не понимает. Людус не наша игра.

Может, это и вправду гриффиндорство в крови, но думать стало невыносимо, хотелось только действовать: барабанить в дверь, всхлипывая, нести всякую чушь про то, что Гарри исчез вместе с вещами, цепляться за сукно сюртука. Слишком много чувств, а мне не нужно столько. Лишь самое необходимое, примитивное, основное. 

Пять и не более:

Зрение — раз.

Непривычный сумрак прихожей после улицы.

Обоняние — два.

Выпечка, кофе, чистота.

Слух — три.

Мой голос, его паузы.

Осязание — четыре.

Знакомые жёсткие пальцы.

Северус держит меня за плечи и отстраняет от себя, а так хочется спрятаться и просто пореветь. Потом эти пальцы стискивают мой подбородок и приподнимают его, заставляя смотреть глаза в глаза. Никакого чтения мыслей, Северус не садист. Он просто хочет знать - понимаю ли я - зачем на самом деле пришла. Я понимаю, а он - тоже, только понимаем мы разное.

Я пришла попрощаться со всякой надеждой, а он-то?

Вкус — пять.
Он целует меня так, будто ставит тавро. В его объятии ни капли нежности - только жажда и вызов. Я должна испугаться? Я? Убежать? Некуда бежать! И я прижимаюсь к нему, принимая этим любые условия, сейчас не до торгов. Но Северус не был бы Северусом, если бы и в такой момент не просчитывал все варианты и не готовил бы пути отхода. В моей крови мания и Гриффиндор, в его - Слизерин, и не стоит надеяться на то, что в порыве возбуждения эта кровь враз отхлынет от мозга , и Северус перестанет думать. Только не он.

— Всё. Остановись. Успокойся, слышишь?

Он подводит и усаживает меня на стул, будто провинившуюся школьницу.

— Я тебя не осуждаю, совсем даже наоборот. Но использовать себя в качестве орудия мести не позволю. Поттер может быть каким угодно идиотом и слюнтяем, но, переспав со мной сейчас, ты докажешь ему только то, что…

- Заткнись, - мой голос звучит грубо и непривычно хрипло, - если бы меня интересовала месть, то я пошла бы другим путём.

- Тогда зачем ты здесь? - голосом уставшего кентавра спрашивает меня человек.

- Знаешь, ты такой умный, догадайся сам! - нет уже никакого отчаяния, только гнев. Как меня достали эти реверансы! Как меня бесит эта дипломатия! - На Поттере свет клином не сошёлся! И вообще…

— Что «вообще»?- он спокоен, как василиск в трубе.

Я вскакиваю и обхожу стол, чтобы в случае чего - между нами было хоть какое-то препятствие.

- Вообще, мне надоело всё время принимать в расчёт чужие чувства и интересы. Вообще, мне надоело это долбанное благородство, а ещё мне надоело, когда ты делаешь вид, будто тебе ничего, ну абсолютно ничего от меня не надо! Я понимаю - мужская дружба и прочие условности, и ты сам себе лучшая компания, но, может, хватит уже? Чтобы ты или я не сделали, о нас всё равно будут судачить все, кому не лень, так почему бы не делать то, что хочется?

- И чего хочется тебе? - он спрашивает меня недобро прищурившись.

- Свободы и правды, - без грана пафоса отвечаю я.

- Гриффиндор!- ставит диагноз Северус.

- Уточняю: если правда заключается в том, что тебе нужна была просто жена Поттера, а теперь, когда я почти утратила этот высокий статус - интерес иссяк, то я это как-нибудь переживу.

- С чего ты взяла? - недоумевает он.

— Слухами «Пророк» полнится.

— Ещё варианты есть?

— Есть. Я до сыта нахлебалась высоких отношений, меня вполне устроит низменное удовлетворение обычных человеческих потребностей.

— Каких?

- Человеческих, Северус, - я устала нарезать круги по кухне и присела на табурет. - В общении, во всех смыслах этого слова. Не ограничивая это самое общение рамками и нормами. И если у тебя ко мне нет никаких нежных чувств, то и слава Мерлину. Я хоть не буду бояться ранить эти самые нежные чувства. Если уж совсем по-гриффиндорски, то если ты что-то хочешь от меня, значит, иди и бери всё, что удастся взять.

—А совесть не будет мучить?

— Чистая совесть холодную постель не греет.

- Постель, - он сглотнул и брезгливо поморщился. - Это всё что тебя интересует?

- Северус, начистоту, ты готов мне предложить что-то кроме постели? - не ему меня осуждать.- Молчи, можешь не отвечать. Я просто не хочу сейчас быть одна, и не могу быть с кем-то ещё. Это правда.

— А свобода?

— Вопрос нескольких часов и пары подписей. Тебе ведь чужого не надо, так?

- Понимаешь, как это будет выглядеть? - делает он последнюю попытку образумить меня, упрямицу. Но Гриффиндор так просто не сдаётся.

- Какое-то время, так, будто я пришла к тебе за советом и утешением, а потом всем будет не до нас. Кого волнует личная жизнь бывшего учителя и бывшей жены бывшего героя? Перееду в другой дом. Возьму обратно девичью фамилию.

— А если нас не оставят вниманием? Ты слишком заметная фигура и без фамилии Поттер.

- Когда-нибудь им надоест.

***

Маленький кружок света мечется по странице, ветерок шевелит лёгкое, яркое пламя. В раскрытом окне - одна горящая свеча. А я сижу на улице и пытаюсь читать. Получается эпизодически - то строчки расплываются, то мысль устремляется вдаль, цепляясь за какое-нибудь выхваченное из потока мутных пятен слово. Особенно нелепо это должно смотреться со стороны - читальный зал под открытым небом ночною порой. Но со стороны на меня смотреть некому. Луна и звёзды не в счёт, им нет дела до людских метаний, чтобы там не говорили кентавры. Сложно поверить в «расположение звёзд», когда они так далеко и так холодны; всё что вокруг меня осталось тёплого - только эта свеча. Маяк для путника, надежда для ожидающего. Загадала - прогорит, и я сбегу отсюда. Больше не буду надеяться, ждать, верить. Буду как раньше: требовать и добиваться. То же разочарование в конечном результате, зато быстрее. Для таких, как я, не бывает удачи в сердечных делах. Потому что нам надо чтоб горело, громыхало, падало, звенело. И чтобы каждый раз, как в первый раз. И чтобы ни капли лжи, ни грана сомнений. А так бывает? Разве только в книгах. В хороших, плохих - я уже не берусь судить.

- Не читай в потёмках, глаза испортишь, - звук этого голоса выводит меня из состояния полудрёмы. Надо же, я почти заснула, ожидая Северуса, перебирая в уме тысячу причин, чтобы уйти и найдя единственную, чтобы остаться.

- Ты пришёл, - отвечаю я, переходя сразу к самому главному.

- Я подумал, - он откашливается и повторяет снова, уже более уверенно, - я тут подумал: мы с тобой уже столько наворотили. Надругались над всеми общественными институтами, разрушили легенду о Героини и Герое, даже, если подумать, о Двух Героях. Хуже, кажется, быть не может.

— Другими словами, тебе нечего терять?

- Почему нечего? - надо же, Северус не понимает моего сарказма.- Я ещё могу потерять свой бизнес, дом и пенсию от Министерства. За то, что увёл тебя от Поттера.

- Ты увёл?- я теряю дар речи от такой наглости.

- Послушай, - он выставляет пере собой руки в примиряющем жесте, - не лишай меня этой маленькой моральной компенсации. Я почти двадцать лет хотел увести у Поттера жену, - глядя на моё недоумевающее лицо, он поморщился. - Не у этого Поттера.

- А? - сейчас я не хочу откровений о его прошлом. Кто-нибудь, услышьте меня!

— Он тебе не говорил?

- Нет, - я не солгала. Гарри мне действительно не говорил.

- Тогда не важно, - он уходит от этой скользкой темы, слава Основателям.- Бойтесь своих желаний, ибо они сбываются. Так вот, если хуже уже быть не может, должно стать лучше.

- Это логично, - уже спокойно подтверждаю я.

- По-моему, у нас может получиться, - продолжает рассуждать Северус,- прожить рядом долгое время, не борясь ежесекундно с желанием придушить партнёра.

- Это так слизеринцы признаются в любви? - усмехаюсь, чтобы не разреветься.

- Я не знаю, что такое любовь, - отвечает он мне абсолютно серьёзно.

Я только сейчас осмеливаюсь посмотреть в его глаза. И то, что я там вижу, позволяет мне ответить:

- Я тоже не знаю. И узнать это с тобой - невелик шанс, - он отворачивается, но я ловлю его за рукав и продолжаю.- Но без тебя - шансов вообще нет.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
не радуется неправде, а сорадуется истине;
все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
(1.Кор 13: 4–8)