— Унылые часы -

7 июля 1997 г.

Дорогие Гарри и Рон,

Пишу просто спросить, как вы там устроились — вы говорили, что будете работать в Ужастиках Умников Уизли летом, надеюсь, Фред и Джордж не слишком вас нагружают. Во всяком случае, в качестве компенсации у вас есть Нора и стряпня миссис Уизли — я-то знаю, что за хороший обед вы готовы на все.

Мои родители очень счастливы меня видеть, и я их тоже. Мама изрядно посуетилась, когда я приехала — наверное, будет здорово позволить им побаловать себя летом. Мама с папой на выходные хотят слетать в Париж, думаю, будет классно — напишите, если хотите какие-то сувениры (но гранитные плиты, различные сыры и черепа из катакомб посылать не буду, даже не надейтесь).

Передайте от меня привет Джинни. И скорее ответьте — я очень по вам обоим скучаю.

С любовью,

Гермиона

*****
Из дневника профессора Северуса Снейпа
9 июля 1997 г.

Несмотря на нелюбовь диктовать, я испытываю постоянный гнет толпящихся в голове мыслей и вынужден переносить их на бумагу. Можно было бы использовать думоотвод, но он предназначен больше для воспоминаний, нежели чем для абстрактных размышлений, что каждый день порождает мой разум. Мне недостает ощущения пера в руке, того, как оно цепляется за неровности бумаги. Странно, я ни разу не думал об этом в таком аспекте, когда в действительности мог писать пером, но весь мир, даже мои воспоминания, перестраивается так, чтобы я мог переосмыслить его сейчас. Теперь, когда я думаю о письме, мне в голову приходит не струйка чернил и не змеиные изгибы выходящих из-под пера букв и слов, а ощущение пергамента под пальцами, его шероховатости и неровности. Но я лишен и этого и принужден диктовать в попытке очистить разум, непроизвольно сжимая руки, сдавливая косточки пальцев, потирая огрубевшую кожу ладоней.

Студенты уехали, и теперь я могу свободно покидать свои комнаты и исследовать замок. Необычайно странно ходить по коридорам, не видя, куда идешь, но что бы ни происходило в моей голове, это очень помогает. Сам ток воздуха в комнатах и коридорах, через которые я прохожу, выдает форму, текстуру и местонахождение стен — числа меняются и увеличиваются с каждым шагом, это неописуемо, но каждый раз, когда я думаю об этом слишком долго или усердно, оно покидает меня, и я вынужден спотыкаться в темноте, как и раньше. Но это странное новое чувство можно вернуть без особого труда, его чуждые ростки обвивают мой разум, глубоко укореняются в мозгу. Иногда мне кажется, что оно питается мной. Что за глупая мысль — это всего лишь магия, я контролирую ее, и никак иначе.

Я все еще беру с собой на прогулки трость. Как символ независимости, она значит для меня даже больше, чем то странное чувство, что анализирует и просчитывает и направляет меня, действуя только на уровне подсознания. Тростью я пользуюсь сознательно, по собственной воле, хотя теперь, когда магия посылает мне сигналы о том, что находится впереди, позади, вверху, внизу и в будущем, в этом почти нет нужды. Но контроль всегда важен, и потому вторжение магии кажется столь чужеродным. Полагаю, при желании я мог бы изгнать ее, но это бессмысленно. Кажется, магия лишь помогает в моем бесконечном поиске объяснения побуждениям и поступкам Темного лорда. Уравнения теперь даются легче, хоть я и чувствую себя уставшим и желаю лишь покоя. Покой…

Мой сон тревожен, но в этом нет ничего нового. Мне снятся старые сны, вспоминается прежнее бесчестье, и я просыпаюсь утром с ощущением, что не спал вовсе. Ничто не избавляет от этих кошмаров — даже зелье сна без снов не может стереть все прошлые страхи, в которых я тону, когда покидаю реальный мир и оказываюсь в своей собственной голове. И все же сны стали иными: свет, который я едва помню, все еще живет во снах о прошлом, но он стал странным, он сверкает и преломляется, раньше я никогда не видел ничего подобного, и, кажется, земля готова разверзнуться и поглотить меня. Но это все лишь сны, и я никогда не придавал им особого значения. Не знаю, почему они беспокоят меня теперь.

Мисс Грейнджер вернулась, и мы продолжаем работать, хотя, возможно, потеря времени, пока она навещала своих родителей, обернется бедой; но в любом случае, тут уж ничего не поделаешь. Мы больше не говорим о том, что она читает; хотя я и знаю, что она продолжает глотать книги, но сомневаюсь, чтобы она отважилась начать разговор. Что-то изменилось. Может, она ждет инициативы от меня. Но это уже неважно: у меня начинает болеть голова, когда я говорю с мисс Грейнджер о чем-либо, кроме арифмантики. То же самое с Люпином, и Флитвиком, и Дамблдором: мысли разбегаются в сотне направлений, пытаясь определить следующую фразу, и приходится бороться с желанием ответить на наиболее вероятную реплику прежде, чем она будет произнесена. Хуже всего с мисс Грейнджер, потому что она перескакивает с одного на другое и ход ее мысли сложно предугадать. Пропасть между мной и остальным миром все увеличивается, а голоса тех, кто окружает меня, звучат все дальше и глуше.

*****
10 июля 1997 г.

Дорогой Дин,

Я обещала тебе написать, вот и пишу. Как прошла первая неделя каникул? Твой отец еще не нашел новую работу? А младший брат повзрослел или такая же надоеда, как раньше? Я, признаться, надеюсь, что он не повзрослеет никогда, ведь твои рассказы о нем — гораздо забавнее всего, что происходит в моей жизни.

Моя мама все так же везде сует нос — она просто помешалась на мысли, что я должна подниматься по социальной лестнице, а это можно сделать только с помощью замужества. Я все еще не понимаю, почему она так непреклонна во всем, что касается моей личной жизни — но мы с ней всегда были очень разными людьми. С папой мне общаться гораздо легче, но в таких делах он целиком на стороне матери. Мама хочет съездить в Париж всей семьей, это должно быть интересно. Жаль, что тебя нет рядом, а то я бы без конца плакалась тебе в жилетку! Шучу, конечно.

Ты уже взялся за домашнюю работу? Не забывай о ней просто потому, что сейчас каникулы! Я уже закончила большую часть — было ужасно сложно, особенно арифмантика. Теперь остаток лета у меня свободен, но я не знаю, чем заняться — я скучаю по тебе, Гарри и Рону, даже по Лаванде и Парвати, хотя они иногда ужасно раздражают. Дома очень тихо.

Пожалуйста, ответь скорее.

С любовью,

Гермиона

*****
Из дневника профессора Северуса Снейпа
11 июля 1997 г.

Гулять по замку становится все легче и легче, было приятно обнаружить, что я могу предугадать передвижение лестниц, хотя на первый взгляд оно кажется хаотичным. Я долгое время простоял на площадке, слушая, как они перемещаются, ощущая движение воздуха и рассчитывая местонахождение лестниц с помощью двух переменных. Я и сам не полностью осознал сложные уравнения, необходимые, чтобы предсказать, где находится и куда переместится следующая лестница, но какая-то часть меня, похоже, в этом разбирается, а мне остается пожинать плоды: теперь я никогда не потеряюсь из-за особо темпераментной лестницы.

Садик Зелий теперь — знакомое и уютное местечко, но он больше не успокаивает меня, как раньше, и я нечасто хожу туда. В нем витают запахи растущей зелени, новые и свежие — но и запахи разрушения: разлагающиеся сорняки, гниющие щитки насекомых источают сильнейшую вонь, которую я чую намного лучше, чем сладкие ароматы трав, специй и экзотических ингредиентов, что я выращивал раньше. Это также напоминает о днях, когда я был знатоком в том, как ухаживать за ними и извлекать пользу из их уникальных свойств. Больше я этим не занимаюсь. Я даже не уверен, буду ли когда-нибудь вновь наслаждаться варкой зелий — теперь очень немногое доставляет мне удовольствие. Одни книги, в которых я когда-то находил утешение, сейчас кажутся лишь сборниками давно устаревших идей, другие же знакомы мне слишком хорошо, чтобы желать вновь заглянуть в них. Или прикоснуться к ним, если точнее.

Вчера произошла странная вещь: я на мгновение впал в замешательство, мне казалось, будто я разлетелся на бесконечное число осколков — и каждый из них был немного другим, его стремления и желания неуловимо отличались. Момент быстро прошел, но осталось чувство легкой паники, когда я овладел собой: странно было ощущать себя разделенным на миллион разных тел, но все же одним человеком. Не знаю, что это означает, если вообще имеет какой-то смысл. Может, я уделяю этому чрезмерно много внимания в последнее время, но все же мне кажется, это своего рода знак.

Никто никогда не следовал этим путем раньше, не поселял в себе магию. А будущее все так же размыто, едва различимо до момента, когда оно сталкивается с настоящим — даже для меня.

*****
Из заметок Гермионы Грейнджер

13 июля 1997 г.

Очень странно быть здесь на каникулах. В замке тихо, все мои друзья разъехались, и на трапезах я сижу с оставшимися профессорами. Профессор Люпин здесь, хотя его часто вызывают «по делам», а мадам Хуч (которую я никогда особо не любила) уехала на лето. Профессора МакГонагалл, Спраут и Флитвик тоже остались, как и Дамблдор, конечно. Трапезы проходят странно и неловко, мне кажется, иногда я стесняю учителей. А иногда они просто счастливы поболтать со мной, так что день на день не приходится — засижусь я за едой или проглочу все быстренько и, извинившись, уйду.

Я скучаю по Рону, Гарри, Джинни и Дину. Несмотря на проблемы с Гарри и Роном, их никто не заменит, и у меня просто камень с души упал, когда мы помирились под конец семестра. Но теперь я поняла, что то время, когда мы не разговаривали, пропало зря, во всяком случае, для меня, потому что сейчас у меня не осталось даже воспоминаний в утешение. В пустых комнатах очень неуютно, и я жалею, что друзей здесь нет.

Профессор Снейп тоже начал вести себя странно, хотя это малоудивительно: кто знает, что теперь происходит у него в голове. Необычно смотреть, как уверенно он ходит, берет вещи и подбрасывает их, а потом ловит (по его словам, просто из удовольствия, что он может это делать), как иногда отвечает на слова, которые я еще не успела произнести. Мы больше не говорим о книгах. Кажется, он не хочет говорить вообще ни о чем, и я не знаю, почему. Удивительно, что меня так задевает его отстраненность. Кто бы подумал, что я буду когда-нибудь так искать его общества и так огорчаться из-за того, что ему мое не нужно. Как будто есть два Снейпа: один суровый и замкнутый, затерянный в собственном мире, и другой, с которым я так любила — любила, боже мой — проводить время и разговаривать. Теперь, кажется, тот Снейп исчез, и я осталась со странной оболочкой, которая выглядит и говорит, как он, но это не Снейп. Я должна все узнать. Я волнуюсь за него.

*****
- И легион забытый —

Передовица «Ежедневного пророка»

16 июля 1997 г., среда

Кенсингтон: Очередное нападение было совершено, по-видимому, либо «дикими» бывшими Жрецами смерти, либо сочувствующими, либо подражателями банды Неназываемого. Нападению подверглась семья магглов, чьи имена здесь не называются, поздно ночью приблизительно в два тридцать.

Удивительно, что никто не был убит. Глава семейства, прежде чем его подвергли заклинанию Oblivious, рассказал министерским аврорам, что услышал голоса за окном, а выглянув, увидел множество темных фигур, на которых, кажется, были длинные черные плащи и белые безликие маски. Тогда он тихо разбудил семью и отвел в винный погреб, откуда смог отправить вызов в маггловские органы правопорядка, прежде чем началась атака.

Дом уничтожили, но, похоже, нападение было всего лишь средством устрашения, поскольку преступники сбежали немедленно после того, как запустили в небо Темную метку, не оставшись удостовериться, что их жертвы действительно мертвы. Семья пережила шок, но осталась невредимой.

Неясно, чем вызван данный акт насилия, он кажется совершенно случайным. Читатели «Пророка» могут вспомнить происшествие в январе, когда семья Броклехерстов была зверски убита, похоже, по мотиву мести. Однако сейчас складывается впечатление, что жертва была выбрана наугад. Указанное семейство не имело связей с магическим миром, так что можно лишь заключить, что они подверглись нападению без какой бы то ни было причины.

Прибывшие на место происшествия авроры отказались отвечать на дальнейшие вопросы, а с официальными лицами из Министерства связаться не удалось.

*****
— Под солнцем серебром —

22 июля 1997 г.

Дорогие Рон и Гарри,

Да, со мной все в порядке — я слышала о нападении (я получаю «Ежедневный пророк» на каникулах, так что ничего не пропускаю) и волнуюсь, конечно, но поскольку никто не пострадал, не знаю, что и думать об этом. Либо у них не было намерения причинить вред, либо они отнеслись к операции крайне небрежно. А на Неназываемого это непохоже.

Не волнуйтесь обо мне или моих родителях — вокруг моего дома столько заклинаний, что это кажется просто нелепым — вполне хватило бы магии для работы целой фабрике. Конечно, то же самое и с Норой, и домом Гарриных родственников. Думаю, с нами все будет в порядке. Все равно мы ничего не можем поделать, только готовиться, а волноваться — значит зря тратить время и силы.

Сочувствую, что миссис Уизли заставляет вас есть «полезную» еду — ну, добро пожаловать в мой мир. Нет, я не буду выкрадывать для вас Триумфальную арку. И, пожалуйста, передайте Джинни, я очень соболезную, что она сломала руку, но, по крайней мере, это легко вылечили. В маггловском мире ей бы пришлось шесть недель носить кокон из тяжелого гипса.

Скучаю по всем.

С любовью,

Гермиона

*****
Из дневника профессора Северуса Снейпа
23 июля 1997 г.

Человеческий разум поразительно приспособляем: прошло всего несколько недель с тех пор, как это странное ясновидение восполнило мне недостаток зрения, а мне уже кажется, что так и должно быть, я погряз в этом полностью и не представляю иначе своего каждодневного существования. Поначалу мне не хотелось расставаться с тростью, но потом я легко отказался от нее. Трость была всего лишь средством успокоения — и слабостью, как и все подобные вещицы, но теперь мне больше не хочется потакать этой слабости. Это восхитительно — ощущать легчайшие изменения в давлении воздуха и знать, что мне нужно обогнуть угол, или свернуть направо, или переступить через что-то на пути. Зрение без глаз, знание без изучения. Это почти как будто я иду через пропасть, но если отклонюсь вправо или влево, то не упаду, а полечу, хотя я и не представляю себе, что в моем линейном понимании времени означают эти «вправо» и «влево». Время непреклонно: оно вечно движется вперед, а я могу лишь плыть в его потоке, погрузиться в него или же почти без труда вынырнуть.

Какая-то часть меня понимает, что я должен был бы попытаться исследовать этот опыт, изучить и измерить его, но оказывается, я не знаю, ни с какой стороны подойти к его истинному смыслу, ни как описать его причины и ход иначе, чем смутными впечатлениями и размытыми фразами. Сегодня я стоял на верхушке Змеиной башни, а на западе угасало солнце, нежно касаясь лучиками моей кожи. И меня посетило странное видение: я представил себе свет плоскими деревянными лучинами тускло-желтого цвета, идеально подогнанными одна к другой; тогда это казалось мне наполненным смысла, а теперь представляется беспорядочным нагромождением слов — явно не та мысль, что может прийти в голову разумному человеку, никого в здравом уме не посетит такая фантазия. Конечно, здравый ум — это способность рационально мыслить, обдумывать свои действия и их последствия. Так что, может быть, я — знающий не только последствия своих ближайших действий, но и действия окружающих — более нормален, чем все остальные.

Однажды я попытался завести разговор с Люпиным — тот всегда был достаточно оптимистичен и объяснимо чуток к окружающим, чтобы прощать другим их странности — и все прошло неплохо. Правда, иногда у меня с губ срывался ответ на вопрос, который он еще не успел задать, или замечание по поводу того, о чем он думал. Предугадывать Люпина было сложнее, чем мисс Грейнджер, хотя после некоторой практики это стало удаваться гораздо лучше, чем было бы благоразумно. Будущее изменяется мгновенно, особенно после того, как я отвечаю на незаданный вопрос — разумеется, ему не надо было больше спрашивать меня ни о чем, кроме как откуда, черт подери, я знаю, что он собирался сказать. Ошибки здесь нежеланны, к тому же каждый раз после того, как будущее меняется по моей вине, у меня начинается кошмарная мигрень — будто я пробил препятствие головой, вместо того, чтобы устранить его.

Что до мисс Грейнджер, я убедился: ее путешествие домой было ошибкой — на следующую же неделю после ее возвращения произошло нападение. К несчастью — или к счастью, в зависимости от точки зрения — мисс Грейнджер не знает об этом провале, и мне пришлось целый вечер после этого печального события слушать, как она отважно сопит над работой. Уверен, она чувствует себя виноватой, потому что мы не смогли предсказать предыдущее нападение последователей Темного лорда, хотя я и не полностью уверен, что это были именно Жрецы смерти. Я не могу найти явной цели в их действиях, особенно учитывая, что никто не был убит и даже ранен. Как ни печально это признавать, мы должны допустить возможность, что вся наша работа была напрасна и все эти нападения совершали подражатели или «дикие» Жрецы смерти, действующие не под руководством Волдеморта. Наш успех измеряется лишь тем, что *не* произошло, и ужасно чувствовать, что все это время посылка могла быть неверна. Похоже, в следующий раз я должен уделить время, чтобы выяснить вероятность такого исхода. Все еще остается возможность исправить любые глупые ошибки, допущенные в наших рассуждениях.

Несмотря на недавнюю неудачу, наша работа продолжается, а теперь, на каникулах, нас не стесняет никакое расписание. Теперь мы с мисс Грейнджер работаем во второй половине дня — она называет это время «гораздо менее жутким», чем когда раньше мы засиживались в подземельях до поздней ночи. Больше всего ей нравится работать в Садике зелий, и, несмотря на некоторое пробудившееся во мне отвращение, я не вижу причин говорить ей об этом, так что мы проводим время там.

*****
23 июля 1997 г.

Дорогой Дин,

Было просто здорово получить от тебя весточку, я так рада, что могу поговорить с тобой, учитывая, что Рон и Гарри — не лучшие собеседники в таких вопросах, они только расстроятся, вместо того чтобы ободрить или просто выслушать меня.

Я полностью понимаю твою тревогу. Мой дом хорошо защищен, на него наложила охранные заклятия я сама, а профессор МакГонагалл добавила более сильные. Я знаю, что они доставят трудностей любым нападающим, хотя есть множество способов обойти их, и любой квалифицированный разрушитель заклятий снимет их за час. Так что, думаю, наша безопасность зависит от того, насколько сильно кому-то хочется добраться до меня или моих родителей. Я действительно беспокоюсь, и кроме тебя мне не с кем поделиться своими страхами, а за тебя я беспокоюсь тоже. Кажется, я беспокоюсь за всех наших однокашников-полукровок и магглорожденных: за тебя, Шеймуса, Колина, Дениса, Джастина — потому что хотя ты и не так близко связан с Гарри, как я, ты все равно можешь быть в некоторой опасности.

Кажется, я просто должна послушать маму: волнуясь, мы только приносим тревогу из будущего, и глупо тратить столько энергии на то, чтобы грызть ногти (в последнее время я пытаюсь избавиться от этой привычки).

В любом случае, пожалуйста, береги себя и поздравь от меня отца с новой работой.

С любовью,

Гермиона

*****
Из дневника профессора Северуса Снейпа

24 июля 1997 г.

Я запутался в сетях магии столь странной, что не могу понять, как выбраться из них. Может, это хорошо, а может и плохо, что мне кажется, что в любом случае столь могущественная сила в голове пойдет мне только на пользу. Если мне удастся подчинить ее и покорить своей воле, я стану гораздо могущественнее Волдеморта и, может, даже смогу победить его. С каждым днем мне все легче и легче предсказывать и предчувствовать, обходить препятствия и угадывать намерения окружающих; я успешно продвигаюсь по новому пути, и на нем не видно предела тому, какую силу я могу обрести.

Я посвятил в эти мысли Альбуса, но он советует быть осторожным; разумеется, я пытаюсь последовать его совету, но он в действительности не понимает, как это работает. Я тоже не понимаю, но, думаю, гораздо лучше, чем он, ухватил суть ситуации, и я более чем сведущ, чтобы судить о том, что благоразумно, а что нет. Это невероятно захватывающе — первым вступить на неизвестную землю, и я надеюсь извлечь из этого опыта все, что возможно.

Мисс Грейнджер делает успехи, что бы она ни изучала дополнительно к нашим занятиям: сегодня она смогла правильно определить направление моих рассуждений, а именно, возможность того, что последние нападения были предприняты не по приказу Волдеморта. Кажется, она испугалась, осознав (или наконец признавшись себе), что мы могли все это время следовать по неверному пути, и ее подавленность одновременно утомляет и трогает меня. В любом случае, мы наконец выяснили: вероятность, что все эти действия произведены не по указанию Волдеморта, очень низка, так что, думаю, сегодня вечером мы будем продолжать рассуждать как раньше.

*****
Из заметок Гермионы Грейнджер

24 июля 1997 г.

Теперь, когда все разъехались, в замке настолько неестественно тихо, что я боюсь, что сойду с ума. Как раз сегодня я поймала себя на том, что разговариваю сама с собой, только чтобы нарушить гнетущую тишину и не умереть от недостатка общения. Никогда бы не подумала, что буду так скучать по другим людям, что попытаюсь восполнить одиночество, притворяясь, что разговариваю с кем-то. По крайней мере, у меня есть Живоглот, и я могу солгать себе, что говорю с ним: разговаривать с животным хотя бы не так ненормально, как с самим собой.

И все же, жаль, что здесь почти никого нет. Хоть бы был Гарри, или Рон, или Дин, или даже Джинни — но большую часть дня я предоставлена самой себе. Когда профессор Люпин в замке, я захожу к нему на чашку чая, но это редко случается, а подходить к другим преподавателям мне все еще немного неловко — кроме Снейпа, но даже он, похоже, избегает меня. Это странно: в конце года казалось, что нам, упаси господи, действительно доставляет удовольствие общество друг друга, но с тех пор, как у него «сменилось мировоззрение», он все больше отдаляется. Иногда он ведет себя по-настоящему дружелюбно (для себя), а иногда весь погружен в работу и едва снисходит до того, чтобы поприветствовать или попрощаться со мной.

Я должна поговорить хоть с кем-нибудь, но если такой человек и есть, я его не нашла. Я очень беспокоюсь о своих родителях и друзьях, хотя от всех этих мыслей у меня сердце кровью обливается, думаю, если бы я могла выговориться, мне стало бы легче. Может, попросить в следующий раз за обедом профессора МакГонагалл, можно ли зайти к ней на пару слов. Надо хоть что-то сделать, пока я не сошла с ума.

*****
— Сверкающая сталь -

«Ежедневный пророк», страница семь

30 июля 1997 г., среда

Лондон: Вчера Министерство магии обнародовало данные о новом комитете, предназначенном выслеживать любых потенциальных сторонников Неназываемого или его бывших приверженцев, которые не входили в круг Жрецов смерти. По видимому, причиной к формированию этого комитета явилось последнее нападение, которое кажется предпринятым сочувствующими преступникам лицами.

Комитет из одиннадцати министерских чиновников, среди которых Генри Хэймроу, бывший директор Академии Авроров в Лондоне, и Ройс МакДональд из Департамента Тайн, будет возглавлять давно работающий в Министерстве Лайонел Рампсворф. «Это всего лишь одно из средств защиты от наиболее деструктивных элементов магического сообщества», — говорит Рампсворф в своем заявлении для прессы, сделанном в четверг. На вопрос о пределах компетенции комитета, которые точно не определены, Рампсворф заявил лишь, что «тем, кто ни в чем не виноват, нечего и бояться».

Рампсворф пообещал, что в ближайшее время читатели получат более подробную информацию и заявил, что целью создания комитета является «успокоить умы законопослушных избирателей».

Комитет еще не получил официального названия.

*****
— Война —

«Ежедневный пророк», страница три

7 августа 1997 г., четверг

Лондон: Вчера в здании Министерства в Лондоне состоялось первое слушание в рамках нового министерского Комитета Внутренней Безопасности. На вступительном заседании была провозглашена, как это обозначил председатель Комитета Лайонел Рампсворф «новая эра внутренней защиты граждан магического сообщества».

Первым рассмотренным Комитетом вопросом было дело Арчибальда Адамса, главы Реформистской партии, который был задержан два дня назад по подозрению в подрывной деятельности в Министерстве. Адамс знаменит своими взглядами на определенные министерские мероприятия, касающиеся, в том числе, пересмотра дел Азкабанских заключенных. «Пророк» уже цитировал его высказывание по поводу образования министерского Комитета Внутренней Безопасности в пятницу: «<Комитет> — это лишь ложный маневр, чтобы отвлечь общество от того, что Министерства совершенно не в силах защитить нас от этих нападений».

Слушание продолжалось несколько часов, Адамс принципиально отказывался отвечать на вопросы о своих прошлых связях и постоянно обвинял председателя в попытке злостной клеветы. После пятнадцатиминутного совещания за закрытыми дверьми Комитет вынес решение прекратить дело слушание. Дальнейшее обсуждение этого дела и выдвинутые против Адамса обвинения смотрите в статье «Адамс: Предатель-Подрывник или Дурацкий Демагог».

*****
— Конец надеждам —

11 августа 1997 г.

Дорогие Гарри и Рон,

Здорово было получить от вас письмо, несмотря на ужасные обстоятельства. Я слышала, что Министерство создало новый комитет, чтобы разобраться с этой проблемой, но даже не думала, что они держат под подозрением так много людей, особенно тех, кого мы знаем. Мистер Уизли уже получил повестку или он все еще на испытательном сроке? Если да, надеюсь, его не станут вызывать, учитывая, что он не делает ничего, чтобы возбудить подозрение — я уверена, он не замешан ни в чем таком, хотя они, конечно, будут искать любой повод. Просто не сдавайте позиций — ваш папа не сделал ничего плохого, так что им не к чему прицепиться.

У нас здесь тихо, но я не собираюсь снимать свои защитные заклинания, так что не надо приезжать проведать меня. Спасибо за приглашение приехать в Нору, но сейчас я лучше останусь с родителями. Знаю, что вы поймете.

Что до вас, парни, приятно услышать, что вы умудрились обхитрить миссис Уизли с ее диетическим питанием — только особо не наглейте, а то она все поймет и ваша песенка будет спета, образно говоря.

Очень по вам скучаю.

С любовью,

Гермиона.

*****
Из дневника профессора Северуса Снейпа

12 августа 1997 г.

Теперь мне несколько сложнее стало различать миры сна и яви, но это не доставляет таких трудностей, как я думал, поскольку я могу увидеть, что произойдет и, таким образом, предвосхитить это. Сны стали странными и несвязными, они очень похожи на те, что снились мне, когда я одно время фляжками пил зелье сна без снов. Что я только что сказал? Похоже, я становлюсь все более странным, несомненно, это побочный эффект поселившейся в моем разуме магии заставляет меня так необычно думать обо всем.

Лето уже перевалило за середину, и я даже чувствую, как становятся короче дни, хотя на первый взгляд это незаметно. Сейчас август; я ощущаю смену шага, время медленно извлекается из ножен, а тяжелый пурпурный на ощупь свет скользит по моей коже, как густой сироп. Время загустевает, оно прилипает, как золотая грязь, и движется одновременно быстро и медленно, толчками и рывками.

Альбус рассказал мне о действиях Министерства в связи с возобновившейся активностью «Жрецов смерти»; я никогда не перестану удивляться, почему люди так часто наступают на одни и те же грабли и все же не понимают, что исход, скорее всего, будет одинаков. История движется приливными волнами, а не кругами по воде. Нужно быть слепым, чтобы не понимать, я пытался объяснить это Альбусу. Он только качает головой и, боюсь, не понимает, что я хочу ему сказать. К разрушению ведет множество дорог, но так же много — в противоположную сторону, и я не всегда могу различить их — но даже если б мог, что бы это дало? Какое-то средство воздействия? Или я, как Кассандра, буду обречен знать будущее, но не в силах противостоять ему или заставить остальных понять? Очень подходящая пытка, полагаю, но факт остается фактом: я не в силах распутать нити времени, которые плывут, сплетаются и расплетаются в глубине потока. Если бы я мог понять, я мог бы надеяться, но сейчас я начинаю терять последнюю надежду.

И все же я чувствую, что уже близок. Близок к тому, чтобы найти ответы. И в этом нет надежды, только решимость, я удивляюсь, надеялся ли я вообще когда-то… глупая мысль, все живое склонно бороться.

Министерство попало в им же вырытую яму. Трудно сказать, кто в этом виноват, но время идет, и картина представляется мне все более и более отчетливой. Коррумпированный институт, сам себя считающий непогрешимым, находит врагов везде: внутри, вовне, даже в тех защитных механизмах, что он разработал для собственной охраны, и пытается определить, кто же противостоит ему. Проблема, разумеется, в том, что сам этот институт больше бездействует, чем что-то делает, и обе стороны оформившегося конфликта находят его отвратительным, хоть и тщатся преуспеть. Министерство обладает легитимной властью, в этом нет сомнения, но его очевидная неспособность справиться с этими новыми атаками почти убедила всех, что эту власть стоит только прийти и взять, если любая из сторон окажется для того достаточно быстрой и хитрой. Боюсь, в этой битве противная сторона выиграет, что будет еще большим позором, поскольку это война стратегий.

А мы с мисс Грейнджер продолжаем работать. Она стала тише и не пытается вовлечь меня в разговоры помимо нашего проекта. Должен признать, что это для меня одновременно облегчение и большая потеря: она была живым и очаровательным собеседником, а ее ненасытная жажда знаний умиляет. Даже ее печальный недостаток остроумия начал восполняться — она учится у мастера, в конце концов. И все же я рад, что мне не приходится разрываться на два разговора — реальный и возможный, а ее привычка замолкать, если я отвечал на вопрос слишком рано, начинала действовать мне на нервы.

*****
13 августа 1997 г.

Дорогой Дин,

Мне очень жаль, но на этой неделе у меня немного тем для разговора. Я уже закончила домашнее задание на каникулы, но не знаю, готова ли вернуться в школу. Я чувствую себя уставшей. Из хороших новостей: я получила сообщение, что в следующем году буду Старостой школы! (о да, да, я просто вижу, как ты ошеломленно ахаешь и падаешь в обморок от радости, но так ты можешь только разбить голову, так что пусть ты не падаешь, все равно это здорово). Больше ответственности, но, опять же, у меня будет собственная комната. Избавление от Лаванды и Парвати — это дорогого стоит. Не то чтобы я их не любила. Я люблю. И нечего смеяться.

Как бы там ни было, я решила, что Живоглот соскучился по тебе и по кошачьей мяте, что ты ему давал. Надо мне разузнать, как ты умудрялся доставать свежую мяту в Хогвартсе, но благодаря тебе он теперь жутко разбалованный. Из тебя получится хороший дедушка. А я пристрастилась выращивать мяту сама, так что, думаю, вернула себе преданность Глотика — он больше не в твоей власти.

Пожалуйста, ответь быстрее: я очень по тебе скучаю.

С любовью,

Гермиона

*****
Из дневника профессора Северуса Снейпа

14 августа 1997 г.

В последнее время мне все сложнее и сложнее сконцентрироваться, и для такого человека, как я, всегда способного сосредоточиться, это неприятное открытие. Мой разум беспорядочно блуждает, забредая в воистину странные и тревожные места. Это не так уж важно, потому что при необходимости мне всегда удается взять себя в руки.

Несмотря на то, что теперь могу ходить, где хочу, я все больше остаюсь на месте. Не всегда на одном и том же: иногда в библиотеке, иногда в Садике зелий, иногда у Люпина. Оказывается, мне легче думать, когда я спокойно сижу: магия не так сильно вмешивается в направление моих мыслей.

Я не читаю, но, на удивление, мне не скучно. Давным-давно, когда я должен был впервые отправиться в Азкабан, Альбус пытался сказать мне кое-что. Он говорил, что одни люди будут узниками, где бы они ни находились, а другие сохраняют здравый ум и свободу, сколько бы цепей на них ни было. Тогда я был не в том умонастроении, чтобы действительно понять это, так что хотя эта мысль по сути и не была счастливой и я ее не забыл, пользы она мне не принесла. Однако теперь я, кажется, понимаю, что Альбус имел в виду.

К несчастью, я не могу вспомнить, к чему меня вела эта цепь рассуждений. Я не в силах проследить ход своих мыслей, и неприятно чувствовать, что частичка меня ускользает вот так. Как будто я снова оказался в Азкабане, но здесь нет печали, лишь скука, которая ни грусть, ни счастье; наверное, это лишь мое воображение, но я терпеть не могу подобные разговоры. Трудно представить, что мой разум больше не принадлежит мне, но я справлялся с подобными вещами в прошлом и могу справиться снова.

*****
Из заметок Гермионы Грейнджер

15 августа 1997 г.

Замок и эта задачка сводят меня с ума. Каждый раз, когда я пишу Гарри, Рону или Дину, мне нужно лгать, что я у родителей, что все нормально. Я не могу написать много, потому что боюсь, что допущу ошибку и кто-нибудь поймет, что я в Хогвартсе, и засыплет меня вопросами. Мне противно врать Гарри и Рону, но поделать ничего нельзя. Это будто оправдывает все их недоверие ко мне. Берясь за перо, я каждый раз сочиняю маленькие счастливые истории, и ненавижу это.

Но хуже всего то, что мне совершенно не с кем поговорить. Профессор МакГонагалл уехала с первого августа, от нее помощи не жди, а Люпина тоже часто не бывает. Хотя когда он здесь, с ним очень весело.

У меня просто ум за разум заходит уже. Мне совсем нечего делать, кроме как читать все подряд в библиотеке, и как бы соблазнительно это ни звучало, академические тома начинают казаться ужасно нудными и утомительными, а ничего другого там нет. Я уговорила профессора Снейпа позволить мне выращивать кошачью мяту в Садике зелий — вернее, профессор Снейп только пробурчал нечто, и я сочла это за разрешение — так что по крайней мере десять минут в день я занимаюсь чем-то полезным. Мята для Живоглота и мята мне самой в чай. Сон — спасение от скуки, и мне никогда не пришло бы в голову пить чай с мятой, если б я не готова была удариться в слезы от тоски.

Действия Министерства пугают меня: оно все больше увеличивает свою власть, и от этого становится не по себе. Мне хотелось бы поговорить с кем-то, кто прошел первую войну с Волдемортом, но Снейп отмалчивается, Люпина не поймать, а МакГонагалл уехала, и я не знаю, к кому обратиться. Думаю, я могла бы убить время, рыская в библиотеке… может, независимый от наших занятий с профессором Снейпом проект поможет.

Я так устала и скучаю. Жаль, что я не могу стащить книгу-другую из шкафа Снейпа: мне почему-то страшно просить его о чем-то теперь, а он немедленно поймет, что я делаю. Остается либо молча страдать, либо попросить его. Это так странно: когда он был просто моим учителем, я не стала бы бояться попросить его о чем-то; точнее, я боялась бы, но все равно попросила. Но теперь каждый раз, когда заговариваю с ним, мне кажется, что я навязываюсь, и, не желая расстраивать его, я в основном молчу.

Это жестоко, но иногда я жалею, что он внезапно обрел эту новую силу: я скучаю по нему, хотя и уверена, что он был бы в ужасе, узнай об этом.

*****
— Оставьте же убитых —

Передовица «Ежедневного пророка»

22 августа 1997 г., пятница

Йоркшир: Безжалостное нападение печально известной банды Жрецов смерти этим утром унесло жизни юного мага и его маггловской семьи, вызвав гнев Министерства и побудив министерский Комитет Внутренней Безопасности к активным действиям. В связи с этой новой атакой в Лондоне для допроса были задержаны три человека.

Нападение произошло поздно ночью приблизительно в 2:30. Имущество повреждено не было, но всех четверых членов семейства обнаружили мертвыми, после того, как их сосед сообщил о появлении Темной метки маггловским служащим правопорядка в районе шести утра, а маггловское управление связалось с Министерством. На место преступление немедленно были направлены авроры.

Министерские власти заверили журналистов, что сделано все возможное, чтобы взять ситуацию под контроль, совещание между министром Корнелиусом Фаджем и маггловским премьер-министром Тони Блэром запланировано сегодня в полдень, хотя отношения с магглами весьма непрочные. Предыдущий премьер-министр Джон Мейджер был в хороших отношениях с магическим сообществом, а как поведет себя нынешний, еще должно выясниться.

Пока не ясно, почему подверглась нападению именно эта семья, так как упомянутый молодой маг был всего лишь семикурсником в Хогвартсе, а его семья не имела связей с магическим сообществом.

*****
— Я иду —

Из дневника профессора Северуса Снейпа

Где-то в конце августа

Я сижу на верхушке Змеиной башни, и воздухе вокруг меня сочится аромат растений. Он как сладкий яд. Запах кажется простым, чистым — в конце концов, что может быть лучше, чем жизнь, не причиняющая очевидного вреда окружающим. Но я-то знаю правду.

Всей этой растительности, всей буйной жизни придет неизбежный конец. Я чую, вижу, ощущаю это гниение, не прямо сейчас, но когда-нибудь. Не здесь. В своем месте. В свое время. Запахи… частички окружающих меня растений, которые начинают гнить, еще не успев вырасти, и разлагаются в ничто. Они погибают, а их клетки и молекулы отделяются и разлетаются во все стороны, беспорядочно и бесцельно.

Я не могу думать ни о чем, кроме смерти, даже в этом, несомненно, красочном буйстве и цветении, вечно обреченном на гибель.

Мы с мисс Грейнджер потерпели первое настоящее поражение: произошли убийства, которые мы должны были бы предотвратить, и теперь на моей совести еще несколько душ. Неважно, что я пытаюсь спасти столько, сколько смогу — они все равно мертвы. Жесткий человек, такой как я, назвал бы это неизбежными потерями. Я — да, но не мисс Грейнджер. Она отказывается говорить со мной об этом, возможно, это было для нее потрясением…

Ну вот. Я снова где-то витал. Я чувствую, что свет падает под иным углом, заметно отличным от того, когда я в последний раз что-то произносил. Прошло по меньшей мере четверть часа. Меня все еще затопляют ароматы этого сада, мучает неминуемая судьба всего, что я здесь выращивал.

Я могу учуять даже железную скамью, на которой сижу; ей уже много лет, она ржавеет, медленно окисляется уже сотню лет или больше. Ржавчина… она резкая и имеет металлический привкус. Смерть железа.

Все вокруг пахнет смертью. Мои ноздри полны ей, а магия в голове неизменно ведет меня в том же направлении — боюсь, скоро я смогу учуять ее у окружающих меня людей, и не представляю, что буду делать тогда.

Солнце садится — смерть дня — и наступает ночь. Где-то здесь цветут лотосы, я чувствую их запах… но не помню, где же посадил их, да это и не так важно, чтобы искать. Они умирают, как и все вокруг, медленно умирают, и меня касается, меня наполняет аромат их тающей плоти — и мне кажется, что распадается весь мир вокруг.

*****
26 августа 1997 г.

Дорогой Дин,

Я начала это письмо даже не думая. Не знаю, почему, но я забыла или не хотела признать, что ты умер в прошлую пятницу. Я не знала, что это ты, пока Дамблдор не вызвал меня к себе в кабинет. Я находилась в блаженном неведении до субботы. Но теперь мне просто хочется поговорить с тобой. И, разумеется, теперь это невозможно.

Я даже не знаю, зачем продолжаю писать… я знаю, что тебя больше нет, что ты никогда не получишь это письмо и я всего лишь бросаю слова в пустоту, но мне так хочется, чтобы ты их услышал.

Я не могу поверить, что тебя нет. Я в Хогвартсе. Думаю, теперь я могу тебе сказать. С тех пор, как я прочитала о тебе, ты мерещишься мне везде… иногда — в виде темной фигуры на краю зрения, или исчезающей за углом тени, или иногда я слышу, как ты спускаешься по ступеням из спальни мальчиков — у меня начинает бешено стучать сердце, я оборачиваюсь посмотреть, но тебя никогда там нет. И никогда не будет.

Это звучит так неисправимо, так холодно. Никогда. Мне не приходилось раньше сталкиваться со смертью родственников или близких друзей, и я не знаю… Я никогда не думала, что будет настолько больно. Кажется, что я схожу с ума. В горле все время стоит комок, и больно дышать, будто сердце было сплетено из осколков стекла, которые теперь разлетелись на миллион кусочков, врезаясь в легкие.

Я помню тебя. Это просто ужасно. Я думаю о тебе, и это как закатить глаза, на которых уже выступают слезы, мягко вздохнуть и упасть на землю. Я чувствую себя пустой и бестелесной, хотя на сердце тяжело. И будто ветер готов подхватить и унести меня, если я встану к нему спиной, и мне все равно, куда меня забросит.

Я будто слышу, как ты что-то говоришь, остришь, чтобы заставить меня улыбнуться. Но тебя нет со мной, и мне тебя не воскресить, и то, что должно было рассмешить, печалит меня еще больше.

Мне не хватает тебя.

У меня на столе фотография — ее сделал Колин, помнишь? Ты обнимаешь меня за плечи и смеешься. Казалось, ты всегда смеешься. У тебя прекрасные прямые и белые зубы, почему-то это всегда вызывало у меня улыбку. Мои родители гордились бы твоими зубами. Ты бы им понравился, как понравился Живоглоту. Помню, я писала тебе, говорила, что из тебя получится хороший дедушка — вон как Глотика разбаловал… Но теперь уже нет. Ты столько упустил. Ты мог бы закончить школу и стать артистом, как всегда хотел, мог бы жениться и завести детей, а потом внуков. У тебя начало бы падать зрение и появились морщины, а волосы бы поседели.

Но на этой фотографии они всегда будут оставаться черными. И ты навсегда останешься таким, как был.

*****
Из дневника профессора Северуса Снейпа

Где-то в конце августа

Давным-давно, в конце Средних веков, на Испанию наводила ужас инквизиция. Евреев, мавров и тех, кого подозревали в колдовстве, подвергали допросам и истязаниям, ломали и пытали, убивали и калечили во имя чистоты, справедливости и Великого Бога.

У инквизиторов было много способов сломать человека прежде, чем его тело будет полностью искалечено, и одним из самых ужасных приспособлений была дыба. На дыбу помещали человека, руки и ноги пристегивали наручниками, и с каждым последующим вопросом и отказом отвечать инквизиторы медленно поворачивали колесо, растягивая тело, смещая суставы и напрягая каждый мускул и сухожилие до предела. Несомненно, это было мучительно больно.

И все же существовала проблема: дыба нужна была для пытки, а не для убийства, но сложно определить, когда жертву растянули уже достаточно сильно — достаточно, чтобы боль была мучительной, но недостаточно, чтобы смерть принесла избавление от нее. В конце концов инквизиторы решили эту задачу, необычным образом используя огонь. По мере того, как жертву растягивали, под спину ей помещали факел, и узнавали, что человек растянут достаточно, чтобы все же не умереть, когда через живот начинал просачиваться свет.

И я на дыбе. Иногда нет ничего, кроме боли, но она всегда мимолетна, хоть и неизменна, и чем тоньше я становлюсь, тем боль сильнее. Она не физическая, не душевная, не сердечная — я никогда не чувствовал такой раньше, а с болью я знаком. Ее надо вытерпеть и использовать. Боль сделает тебя сильнее. Сомневаюсь, чтобы кто-то говорил это жертвам инквизиции.

Мой разум притупляется — он наполнен глубокими темными водами, которых никогда не касался лик Господа, загроможден странными старыми обломками, которые забыл человеческий мир. Призрачные вещи, скелеты моих мыслей, глубоко похороненных и бессильных, вещи, которые я желал бы никогда не помнить. Они покоятся здесь, но все еще преследуют меня, а мой мозг постепенно растворяется в быстро накатывающем приливе текучего времени, и все мои раздумья всплывают на поверхность. Это затопленное кладбище, мертвый мусор в гнилостных водах.

Или, может, все эти ощущения — лишь причуды моего воображения. Я не думал о большинстве этих вещей так долго — на самом деле они не так уж ужасны, но я все еще чувствую, что они держат меня, как в ловушке. Мне плохо от этой магии, но нет никакой причины думать, что она разрывает меня на части, доводит до грани, ломает.

Так что, может быть, я не разрушаюсь. Но все равно чувствую, как сквозь меня просачивается свет.

*****
Унылые часы

И легион забытый.

Под солнцем серебром

Сверкающая сталь.

Война.

Конец надеждам.

Оставьте же убитых,

Я иду.

-fin-