Все это уже было: блеск огней Большого зала, круженье пар, звуки музыки и гомон собравшихся. Очередной Бал Выпускников. Он был всегда. Был, есть и будет. И когда профессор зельеварения Северус Снейп почит в бозе, другие студенты все так же заскользят в танце по каменным плитам, глядя друг другу в глаза, не замечая ничего вокруг. Он мог бы уже сдохнуть там, на грязном полу Визжащей хижины в луже крови, облепленный мухами, воняющий страхом и сожалениями. Что? Жизнь продолжается, несмотря на тоску и горечь утрат? Жизнь продолжается - вальс сменяется фокстротом, который плавно переходит в какую-то попсовую ерунду и возвращается обратно с первым вздохом аккордеона. Танго.

У Северуса тоже когда-то было танго. Его танго. Оно стучало в висках и отдавалось болью за грудиной. Оно не отпускало ноющим напряжением мышц, спазмами выкручивая внутренности в такт знакомым переливам мелодии. Съеденные до крови ногти и безуспешные попытки стать невидимым в темном углу - это про его, Снейпа, личный праздник. Зачем он пришел тогда на Бал Выпускников? Увидеть рыжий локон на обнаженном плече, едва прикрытую струящимся шелком упругую грудь, что прижималась к накрахмаленной манишке партнера? Наблюдать как Лили, его Лили - живая и переменчивая, словно горная речка, - покорно следует за ним, за тем, с кем пойдет до конца? Шаг, шаг, поворот, пауза. С маниакальной настойчивостью Северус пытался поймать ускользающий взгляд зеленых глаз. Скорчившись у стены, он задыхался под хриплый голос певицы, обещающей разлуку. Всё… это действительно - всё… конец. И больше ничего не будет. Гул в ушах, и слова потеряли значение: «Возможно, возможно, возможно…» Хотелось разорвать грудь когтями, растворяясь во мгле. И чтобы потом сразу — Вечность.

Но не случилось. Тьма, отчаянье, искупление. И Серебряная Лань молнией перечеркнула жизнь. И наступило сакраментальное «всегда», не оставив ничего, кроме тяжкого бремени вины, долга, обязательств и отупляющего сознания собственной беспомощности. Где найти ту черту, что пролегает между тем, что было «тогда» и стало «теперь» спустя годы, войну и смерть?..

— Профессор, можно вас пригласить?

Снейп с удивлением рассматривает девичьи пальчики, подрагивающие у него на ладони. Коротко остриженные ногти, белый шрам на кисти и крохотная родинка в мягкой ложбинке между большим и указательным пальцем. Он машинально поглаживает ее, ощущая каждую неровность и шероховатость прохладной кожи.

Обнаженная рука, изящная лямка алого платья на плече, длинная шея с тонкой золотой цепочкой, которая спускается в глубокий вырез и исчезает за корсажем. Маленькое ушко и пушистая кудряшка, выбившаяся из прически. Острые скулы с лихорадочным румянцем, губы, напряженно сжатые в тонкую линию, и глаза, сверкающие в тени пушистых ресниц. Ох, уж эти глаза. Вам кажется, профессор? Или вы действительно видите их такими? Красноречивыми и молчаливыми, требовательными и понимающими, умоляющими и прощающими? Что можно разглядеть в чистых прозрачных глазах этой девочки, которой за свою короткую жизнь довелось испытать так много, а потерять еще больше? Все его существование — борьба, страдание и скорбь. А ее?

Певица снова выдохнула в свой старый микрофон: «Возможно…»

Много ли услышишь, если не сказано ни слова? Он ведет - она следует за ним. Глаза в глаза: она дает - он принимает. Мышцы знакомо сокращаются, вздох, поворот, плавный переход и резкая остановка. Она слегка отстраняется, а ее рука медленно скользит вверх, почти касаясь пальцами его кожи там, где кончается жесткий воротник рубашки. Он встряхивает головой, сбрасывая невесомую ладонь, и требовательно привлекает к себе податливое тело. Тягучая мелодия плавится в венах, делая движения томными и резкими одновременно, как капля крови, которая медленно собирается в уголке запекшихся губ и, падая, разбивается в пыль. Две фигуры, слитые воедино, двигаются в одном им ведомом ритме, создавая свою историю.

Они закрывают глаза, отдаваясь на милость танго, которое полностью вступает в свои права, то уводя за собой, то снова и снова бросая их в объятия друг друга. Танец дарит краткий миг близости, соединяя и освобождая от одиночества. Лишь пока звучит музыка, существуют «они». Боль, ярость, тоска, эйфория и вырвавшаяся на свободу абсолютная свобода двух стихий - Света и Тьмы - сталкиваются, замыкая пространство и время, перетряхивая сущее, прожигая душу насквозь. Его рука, лежащая на гибкой пояснице, ощущает жар кожи под гладкой тканью платья, а каждое движение лишь приближает момент расставания. Их бедра еще соприкасаются, сердца пытаются выскочить из груди, а в глазах уже мелькает мучительное понимание. Она облизывает верхнюю губу, над которой выступили бисеринки пота, и опускает веки. Последнее па, вежливый поклон и тонкие пальчики выскальзывают из ладони.

Адское пламя испепеляет душу, напалмом выжигая «всегда», рассыпавшееся седым пеплом. «Всегда», «навсегда», «никогда"…

— Профессор, можно вас пригласить?

Снейп вздрогнул, приходя в себя. Ее обветренные губы едва шевелятся, а в глазах плещется отчаянье. «Возможно, возможно, возможно…» Но, чтобы танцевать танго, нужно уметь это делать…

Он опустил руку, и ее ладонь упала сухим листком:

— Нет, мисс Грейнджер, я не танцую.